Литература
Все произведения зарубежной литературы в кратком изложении
ПРОИЗВЕДЕНИЯ ЗАРУБЕЖНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
АНГЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
(1788—1824)
Великий английский поэт-романтик Джордж Ноэл Гордон Байрон («Восточные поэмы», «Дон Жуан», драмы, мистерии и др.) вошел в историю литературы не только как мастер стиха, но и как человек-легенда, яркая личность, «властитель дум», по словам Пушкина. Он родился в старинной, хотя и обедневшей, аристократической семье, в десять лет унаследовал титул лорда, учился в престижной школе в Гарроу, а затем в Кембриджском университете. Свои жизненные устремления он связывал не только с занятиями литературой, но и с политикой. И дело здесь не в честолюбивых мечтах поэта, а в том, что Байрон был одним из тех людей начала XIX в., кто с особенной болью воспринимал общественную несправедливость, кто жаждал свободы и боролся с тиранией — боролся и в английском парламенте, и в кругу итальянских карбонариев, и в своих поэмах и стихах. При этом Байрон не был ни сторонником масс, ни оптимистом. Напротив, с его именем и творчеством связывают настроение гордого индивидуализма и «мировой скорби». Однако его решимость бороться в одиночку, даже если нет надежды победить, не ослабевает с годами, а крепнет. Это выражено в разных произведениях поэта, но особенно ясно — в знаменитом стихотворении «Из дневника в Кефалонии», известном русскому читателю в великолепном переводе А. Блока. Последний год своей жизни поэт посвящает участию в освободительной войне Греции против турецкого владычества. Здесь он и умирает от болотной лихорадки в разгар военной службы. В лирике Байрона, его поэмах сложился особый тип романтического героя— «байронический». Это разочарованный человек, гордо презирающий отвергнувшее его общество и мстящий ему. Таков, например, Конрад — персонаж «восточной поэмы» Байрона «Корсар»: «Обманут, избегаем все сильней, / Он с юных лет уж презирал людей / И, гнев избрав венцом своих утех, / Зло нескольких стал вымещать на всех...» (перевод А. Онош-кович-Яцына). Но самый известный герой поэзии Байрона — это, конечно, Чайльд Гарольд. В одно утро 1812 г., сразу после выхода в свет первых двух песен «Паломничества Чайльд Гарольда» Байрон, по его собственному признанию, «проснулся и узнал, что знаменит». Громкая слава автора была заслужена не только созданием образа «угрюмого, томного» (Пушкин), разочарованного аристократа, покинувшего свою родину — Англию и пустившегося в путешествие по разным странам. Байрон создает здесь новый жанр лироэпической поэмы, где движение сюжета определяется не только внешним действием — путешествием, но прежде всего мыслями и чувствами поэта. Если в первых песнях голос автора, его эмоции почти сливаются с образом и чувствами Гарольда, то постепенно лирическое «я» поэта, взволнованного и пытливого, сочувствующего и негодующего, теснит на второй план образ неизменно скучающего персонажа. Яркие пейзажи Средиземноморья, красочные описания Испании и Греции, Португалии и Италии составляют выразительный контраст обличительным картинам социальных и политических бедствий. Поэма пронизана пафосом свободолюбия и тем романтическим максимализмом, который помог Байрону «много душ спасти от компромисса», как сказал В. Г. Белинский.
Я. Я.
Поэма (1809—1817)
Когда под пером А. С. Пушкина рождалась крылатая строка, исчерпывающе определявшая облик и характер его любимого героя: «Москвич в Гарольдовом плаще», — ее создатель, думается, отнюдь не стремился поразить соотечественников оригинальностью. Цель его, уместно предположить, была не столь амбициозна, хотя и не менее ответственна: вместить в одно слово превалирующее умонастроение времени, дать емкое воплощение мировоззренческой позиции и одновременно житейской, поведенческой «позе» довольно широкого круга дворянской молодежи (не только российской, но и европейской), чье сознание собственной отчужденности от окружающего вылилось в форме романтического протеста. Самым ярким выразителем этого критического мироощущения явился Байрон, а литературным героем, наиболее полно и законченно воплотившим этот этико-эмоциональный комплекс, — главный персонаж его обширной, создававшейся на протяжении чуть ли не десятилетия лирической поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда» — произведения, которому Байрон был обязан столь сенсационной международной известностью.
Вместив в себя немало разнообразных событий бурной авторской биографии, эта написанная «спенсеровой строфой» (название данной формы восходит к имени английского поэта елизаветинской эпохи Эдмунда Спенсера, автора нашумевшей в свое время «Королевы фей») поэма путевых впечатлений, родившаяся из опыта поездок молодого Байрона по странам Южной и Юго-Восточной Европы в 1809—1811 гг. и последующей жизни поэта в Швейцарии и Италии (третья и четвертая песни), в полной мере выразила лирическую мощь и идейно-тематическую широту поэтического гения Байрона. У ее создателя были все основания в письме к своему другу Джону Хобхаузу, адресату ее посвящения, характеризовать «Паломничество Чайльд Гарольда» как «самое большое, самое богатое мыслями и наиболее широкое по охвату из моих произведений». На десятилетия вперед став эталоном романтической поэтики в общеевропейском масштабе, она вошла в историю литературы как волнующее, проникновенное свидетельство «о времени и о себе», пережившее ее автора.
Новаторским на фоне современной Байрону английской (и не только английской) поэзии явился не только запечатленный в «Паломничестве Чайльд Гарольда» взгляд на действительность; принципиально новым было и типично романтическое соотношение главного героя и повествователя, во многих чертах схожих, но, как подчеркивал Байрон в предисловии к первым двум песням (1812) и в дополнении к предисловию (1813), отнюдь не идентичных один другому.
Предвосхищая многих творцов романтической и постромантической ориентации, в частности и в России (скажем, автора «Героя нашего времени» М. Ю. Лермонтова, не говоря уже о Пушкине и его романе «Евгений Онегин»), Байрон констатировал в герое своего произведения болезнь века: «...ранняя развращенность сердца и пренебрежение моралью ведут к пресыщенности прошлыми наслаждениями и разочарованию в новых, и красоты природы, и радость путешествий, и вообще все побуждения, за исключением только честолюбия — самого могущественного из всех, потеряны для души, так созданной, или, вернее, ложно направленной». И тем не менее именно этот во многом несовершенный персонаж оказывается вместилищем сокровенных чаяний и дум необыкновенно проницательного к порокам современников и судящего современность и прошлое с максималистских гуманистических позиций поэта, перед именем которого трепетали ханжи, лицемеры, ревнители официальной нравственности и обыватели не только чопорного Альбиона, но и всей стонавшей под бременем Священного союза монархов и реакционеров Европы. В заключительной песни поэмы это слияние повествователя и его героя достигает апогея, воплощаясь в новое для больших поэтических форм XIX столетия художественное целое. Это целое можно определить как необыкновенно чуткое к конфликтам окружающего, мыслящее сознание, которое по справедливости и является главным героем «Паломничества Чайльд Гарольда».
Это сознание не назовешь иначе, как тончайшим сейсмографом действительности; и то, что в глазах непредубежденного читателя предстает как безусловные художественные достоинства взволнованной лирической исповеди, закономерно становится почти непреодолимым препятствием, когда пытаешься «перевести» порхающие байроновские строфы в регистр беспристрастной хроники. Поэма, по сути, бессюжетна; весь ее повествовательный «зачин» сводится к нескольким ненароком оброненным строкам об английском юноше из знатного рода, уже к девятнадцати годам пресытившемся излюбленным набором светских удовольствий, разочаровавшемся в интеллектуальных способностях соотечественников и чарах соотечественниц и — пускающемся путешествовать. В первой песни Чайльд посещает Португалию, Испанию; во второй — Грецию, Албанию, столицу Оттоманской империи Стамбул; в третьей, после возвращения и непродолжительного пребывания на родине, — Бельгию, Германию и надолго задерживается в Швейцарии; наконец четвертая песнь посвящена путешествию байроновского лирического героя по хранящим следы величественного прошлого городам Италии. И только пристально вглядевшись в то, что выделяет в окружающем, что выхватывает из калейдоскопического разнообразия пейзажей, архитектурных и этнографических красот, бытовых примет, житейских ситуаций цепкий, пронзительный, в полном смысле слова мыслящий взор повествователя, можем мы вынести для себя представление о том, каков в гражданском, философском и чисто человеческом плане этот герой — это байроновское поэтическое «я», которое язык не поворачивается назвать «вторым».
И тогда неожиданно убеждаешься, что пространное, в пять тысяч стихов, лирическое повествование «Паломничества Чайльд Гарольда» в определенном смысле не что иное, как аналог хорошо знакомого нашим современникам текущего обозрения международных событий. Даже сильнее и короче: горячих точек, если не опасаться приевшегося газетного штампа. Но обозрение, как нельзя более чуждое какой бы то ни было сословной, национальной, партийной, конфессиональной предвзятости. Европа, как и ныне, на рубеже третьего тысячелетия, объята пламенем больших и малых военных конфликтов; ее поля усеяны грудами оружия и телами павших. И если Чайльд выступает чуть отвлеченным созерцателем развертывающихся на его глазах драм и трагедий, то стоящий за его плечами Байрон, напротив, никогда не упускает возможности высказать свое отношение к происходящему, вглядеться в его истоки, осмыслить его уроки на будущее.
Так, Португалия, строгие красоты чьих ландшафтов чаруют пришельца (песнь первая), в мясорубке наполеоновских войн стала разменной монетой в конфликте крупных европейских держав; и у Байрона нет иллюзий насчет истинных намерений их правящих кругов, включая те, что определяют внешнюю политику его собственной островной отчизны. То же самое и по отношению к Испании, ослепляющей великолепием красок и фейерверками национального темперамента. Немало прекрасных строк посвящает он легендарной красоте испанок, способных тронуть сердце даже пресыщенного всем на свете Чайль-да («Но нет в испанках крови амазонок, / Для чар любви там дева создана»). Но важно, что видит и живописует носительниц этих чар повествователь в ситуации массового общественного подъема, в атмосфере общенародного сопротивления наполеоновской агрессии: «Любимый ранен — слез она не льет, / Пал капитан — она ведет дружину, / Свои бегут — она кричит: вперед! / И натиск новый смел врагов лавину. / Кто облегчит сраженному кончину? / Кто отомстит, коль лучший воин пал?/ Кто мужеством одушевит мужчину? / Все, все она! Когда надменный галл / Пред женщинами столь позорно отступал? »
Так и в стонущей под пятой османской деспотии Греции, чей героический дух поэт старается возродить, напоминая о героях Фермопил и Саламина. Так и в Албании, упорно отстаивающей свою национальную самобытность, пусть даже ценой каждодневного кровопролитного мщения оккупантам, ценой поголовного превращения всего мужского населения в бесстрашных, беспощадных гяуров, грозящих сонному покою турок-поработителей.
Иные интонации появляются на устах Байрона — Гарольда, замедлившего шаг на грандиозном пепелище Европы — Ватерлоо: «Он бил, твой час, — и где ж Величье, Сила? / Все — Власть и Сила — обратилось в дым. / В последний раз, еще непобедим, / Взлетел орел — и пал с небес, пронзенны...»
В очередной раз размышляя о парадоксальном жребии Наполеона, поэт убеждается: военное противостояние, принося неисчислимые жертвы народам, не приносит освобождения («То смерть не тирании — лишь тирана»). Трезвы при всей очевидной «еретичности» для своего времени и его размышления над озером Ле-ман — прибежищем Жан Жака Руссо, неизменно восхищавшего Байрона (песнь третья).
Французские философы, апостолы Свободы, Равенства и Братства, разбудили народ к невиданному бунту. Но всегда ли праведны пути возмездия и не несет ли в себе революция роковое семя собственного грядущего поражения? «И страшен след их воли роковой. / Они сорвали с Правды покрывало, / Разрушив ложных представлений строй, / И взорам сокровенное предстало. / Они, смешав Добра и Зла начала, / Все прошлое низвергли. Для чего? / Чтоб новый трон потомство основало. / Чтоб выстроило тюрьмы для него, / И мир опять узрел насилья торжество».
«Так не должно, не может долго длиться!» — восклицает поэт, не утративший веры в исконную идею исторической справедливости.
Дух — единственное, что не вызывает у Байрона сомнения; в тщете и превратностях судеб держав и цивилизаций он — единственный факел, свету которого можно до конца доверять: «Так будем смело мыслить! Отстоим / Последний форт средь общего паденья. / Пускай хоть ты останешься моим, / Святое право мысли и сужденья, / Ты, божий дар!»
Залог подлинной свободы, он наполняет смыслом бытие; залогом же человеческого бессмертия, по мысли Байрона, становится вдохновенное, одухотворенное творчество. Потому вряд ли случайно апофеозом гарольдовского странствия по миру становится Италия (песнь чевертая) — колыбель общечеловеческой культуры, страна, где красноречиво заявляют о своем величии даже камни гробниц Данте, Петрарки, Тассо, руины римского Форума, Колизея. Униженный удел итальянцев в пору Священного союза становится для повествователя источником незатихающей душевной боли и одновременно стимулом к действию.
Хорошо известные эпизоды «итальянского периода» биографии Байрона— своеобразный комментарий к заключительной песни поэмы. Сама же поэма, включая и неповторимый облик ее лирического героя, — символ веры автора, завещавшего современникам и потомкам незыблемые принципы своей жизненной философии: «Я изучил наречия другие, / К чужим входил не чужестранцем я. / Кто независим, тот в своей стихии, / В какие ни попал бы он края, — / И меж людей, и там, где нет жилья. / Но я рожден на острове Свободы / И Разума — там родина моя...»
Чайльд Гарольд — юноша, которого побуждает к беспредельному скепсису «тоски язвительная сила», сделавшаяся отличительным свойством целого поколения, заставшего только закат героической эпохи революционных потрясений и освободительных войн. Пушкинское определение — «преждевременная старость души» — выделяет самое существенное качество воплотившегося в Г. мирочувствования. Окрасившее собой целый период европейской духовной жизни, подобное умонастроение, средоточием и выразителем которого выступает Г., придало рассказу о его «паломничестве» значительность яркого документа эпохи и одного из крупнейших событий в истории романтизма. Ощущая себя родившимся под «бесславной звездой» и оставивший надежду отыскать цель, достойную дремлющих в нем сил, Г. в свои неполные девятнадцать лет мечтает лишь о забвении, которое могло бы принести бегство «от самого себя», но разъедающее неверие преследует его, «и в сердце места нет покою». Позицией Г. становится тотальная ирония, которая за масками благородства обнаруживает мелочное своекорыстие, а за высокими словами — пустоту смысла, ставшую хронической болезнью эпохи, когда утратилось ощущение содержательности и целенаправленности существования. В Испании, проезжая полями «скорбной славы», оставшейся как память о сопротивлении наполеоновскому нашествию, даже в Греции, где «свободных в прошлом чтят сыны Свободы», и в красочной суровой Албании Г., путешествующий с единственным желанием не вдыхать отравленного воздуха родной земли, испытывает только чувство, мучительное и для него самого, — безучастность. «Паломничество» предстает не как духовное странствие, не как подвиг рыцаря, движимого мечтами о славе, а как осуществление давнего замысла «хоть в ад бежать, но бросить Альбион». Предыстория Г. рассказана в первых же строфах, говорящих о единственной, но им самим отвергнутой любви, поскольку герой предпочел «прельщать любовью многих» — с надеждой этим внешним многообразием притупить ощущение скуки среди «шума людных зал». Его ранимая гордость, соединившаяся с тоской и безысходным разочарованием, самим Г. осознана как «болезнь ума и сердца роковая», но «жизне-отрицающая печаль» оказывается сильнее всех других побуждений. Подавляя «чувств невольный пыл», он в равнодушии ищет защиты от травм, причиненных соприкосновением с реальным порядком вещей в мире, каким Г. его знает. Скорбь, владеющая Г., органична, неподдельна и не может быть объяснена ни его «несчастным характером», как полагали первые критики, ни кажущейся неотличимостью персонажа от автора, тогда как на самом деле поэма отнюдь не носит характера лирической исповеди. В гораздо большей степени целью Байрона был портрет его поколения, представленного в образе юного скептика, который чужд всех обольщений, томится бесцельностью и пустотой своих будней и слишком хорошо знает цену прекрасным обманам любви, мечтательности, бескорыстия, самопожертвования. Понятие «байронический герой» возникло и закрепилось вместе с публикацией первых песен поэмы. Как представитель эпохи Г. обрел намного более широкую и устойчивую известность, чем как литературный герой, обладающий своей индивидуальностью.
ХОЧУ
Я БЫТЬ РЕБЕНКОМ ВОЛЬНЫМ...
(1807)
Хочу я быть ребенком вольным
И снова жить в родных горах,
Скитаться по лесам раздольным,
Качаться на морских волнах.
Не сжиться мне душой свободной
С саксонской пышной суетой!
Милее мне над зыбью водной
Утес, в который бьет прибой!
Судьба! возьми назад щедроты
И титул, что в веках звучит!
Жить меж рабов — мне нет охоты,
Их руки пожимать — мне стыд!
Верни мне край мой одичалый,
Где знал я грезы ранних лет,
Где реву океана скалы
Шлют свой бестрепетный ответ!
О! Я не стар! Но мир бесспорно
Был сотворен не для меня!
Зачем же скрыты тенью черной
Приметы рокового дня?
Мне прежде снился сон прекрасный,
Виденье дивной красоты...
Действительность! ты речью властной
Разогнала мои мечты.
Кто был мой друг — в краю далеком,
Кого любил — тех нет со мной.
Уныло в сердце одиноком,
Когда надежд исчезнет рой!
Порой над чашами веселья
Забудусь я на краткий срок...
Но что мгновенный бред похмелья!
Я сердцем, сердцем одинок!
Как глупо слушать рассужденья —
О, не друзей и не врагов! —
Тех, кто по прихоти рожденья
Стал сотоварищем пиров.
Верните мне друзей заветных,
Деливших трепет юных дум,
И брошу оргий дорассветных
Я блеск пустой и праздный шум.
А женщина? Тебя считал я
Надеждой, утешеньем, всем!
Каким же мертвым камнем стал я,
Когда твой лик для сердца нем!
Дары судьбы, ее пристрастья,
Весь этот праздник без конца
Я отдал бы за каплю счастья,
Что знают чистые сердца!
Я изнемог от мук веселья,
Мне ненавистен род людской,
И жаждет грудь моя ущелья,
Где мгла нависнет над душой!
Когда б я мог, расправив крылья,
Как голубь к радостям гнезда,
Умчаться в небо без усилья
Прочь, прочь от жизни — навсегда!
(Перевод В, Брюсова)
(1815)
Душа моя мрачна.
Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес,
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез -
Они растают и прольются.
Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал — теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.
(Перевод М. Лермонтова)
(19 июня 1823)
Встревожен мертвых сон, — могу ли спать?
Тираны давят мир, — я ль уступлю?
Созрела жатва, — мне ли медлить жать?
На ложе — колкий терн; я не дремлю;
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце...
(Перевод А. Блока)
Поэтическая хроника (1818--1823, незаверш.)
Дон Жуан — в версии Байрона романтический персонаж, который открывает в себе разлад между заложенным природой и тем, что взлелеяно обществом, и этим резко отличается от своих предшественников. Они — в обработках легенды от Тирсо де Молина до Мольера — были неизменно наделены человеческой цельностью, тогда как у Байрона персонаж, сохраняя духовное ядро своей личности неизменным, в реальных обстоятельствах принужден раз за разом поступать вопреки чувству и даже не в согласии с «голосом наслажденья», который «всегда сильней разумного сужденья». Убежденный, что бесценна не вечность, а сегодняшняя, «мгновенная» жизнь, он наделен обаянием отважного искателя удачи и непримиримостью к ханжеству в любых формах, всегда сохраняя благодарность судьбе, посылающей ему одно за другим самые захватывающие приключения. Однако погоня за наслаждением и за все более честолюбивыми мечтами требует от него усилий, чтобы заглушить укоры совести, свидетельствующей, что расчет взял верх над велениями нравственного чувства, которыми герой поступается и вынужденно, и добровольно. Его одиссея, начиная с бегства из родного города, где юный идальго едва не стал жертвой любвеобильной доньи, которая посвятила его в науку страсти, и вплоть до триумфов при дворе Екатерины Великой, чьим фаворитом сделался этот самый галантный и обаятельный кавалер во всей Европе, побуждает раз за разом отрекаться от естественных моральных норм, усваивая уроки реальности и из героя легенды превращаясь в личность, принадлежащую истории. Задумав панорамное сатирическое обозрение XVIII в., с которым Байрон всегда ощущал духовную связь, как ни далеки ему многие заветные идеи Просвещения, поэт намеревался сделать своего героя участником всех важнейших событий эпохи, с тем чтобы его земной путь закончился в охваченном революцией Париже. Семнадцать песен, которые успел написать Байрон, свидетельствуют, что в этих перипетиях, чаще смешных, чем печальных, герою надлежит испытать свой идеал «простой души», которая существенно не изменяется, несмотря на повседневные столкновения с интригами, своекорыстием, двуличием, мелкими амбициями и низостью. Однако черты «естественного человека», взлелеянного культурой «века разума», все больше становятся условностью или маской, тогда как метаморфозы героя, который из рыцаря любви и поэта изысканной нежности превращается в удачливого авантюриста, не только исподволь меняют его систему понятий, но даже окрашивают сокровенные переживания этого пленника фортуны.
(1792—1822)
В истории мировой литературы наблюдается одна знаменательная закономерность. Нередко почти в одно и то же время творят два писателя, равновеликих по таланту, но различных, «полярных» по художественной манере. Они образуют своеобразные «пары»: таковы Софокл и Еврипид, Гёте и Шиллер, Диккенс и Теккерей, Толстой и Достоевский, Блок и Брюсов, Хемингуэй и Фолкнер, Артур Миллер и Теннесси Уильяме... К этим «парам» можно было бы добавить и двух великих поэтов-романтиков: Байрона и Шелли. Они были знакомы, дружили, у них была в чем-то сходная судьба, им приходилось спорить по творческим вопросам. В поэме «Юлиан и Маддало» (1818) слышны отзвуки их бесед: граф Наддало напоминает Байрона, а Юлиан — Шелли. Маддало (Байрон), более «земной», упрекает друга, более «воздушного», в том, что он парит в небесах над грешной землей, что он — прекраснодушен. Юлиан же сетует на мрачный, «приземленный» взгляд своего друга на жизнь.
Шелли — выходец из богатой аристократической семьи. Его отец -- адвокат был человек консервативных взглядов, с которым сын, обнаруживший свой вызывающий радикализм, рано разошелся. Шелли учился в Оксфордском университете, откуда был исключен за бунтарский нрав и публикацию памфлета с красноречивым заголовком: «Необходимость атеизма». Уже в ранних стихах Шелли выразились его несколько наивные радикально-революционные воззрения. Он, в частности, сочувствовал национально-освободительному движению в Ирландии, даже пытался поднять там восстание. Независимость и радикализм привели Шелли, как и Байрона, к резкому конфликту с буржуазно-аристократическим ханжеским светским обществом. В 1818 г. Шелли был вынужден покинуА Англию, переехать сначала в Швейцарию, а оттуда в Италию. Ранняя смерть — он утонул в 1822 г., катаясь на лодке, — прервала его яркий поэтический путь.
Близкий к идеям утопического социализма, художник лучезарного, оптимистического миросозерцания, он выражал свою Веру в счастливую долю человечества, в неизбежность победы Добра над Злом, Света над Тьмой. В романтической поэме-«видении» «Королева Маб» (1813), в драматической поэме «Освобожденный Прометей» (1820), в эпической поэме «Восстание Ислама» (1818) находим мы все эти мотивы. В поэме «Адонис» (1819) он отзывался на смерть поэта Джона Китса, -- певца красоты, тонкого лирика, скончавшегося в возрасте двадцати шести лет. Как поэт-романтик, Шелли широко использовал символы, аллегории, библейские и мифологические образы, олицетворения, легко смещая временные пласты, переходя от настоящего к прошлому и будущему. Его перу принадлежат и политические стихи, пронизанные солидарностью с трудовым народом, самое известное из которых «Песнь людям Англии». Если долгое время Шелли был убежден, что обновление человечества достижимо лишь путем мирного прогресса и нравственной проповеди, то в пятиактной трагедии «Ченчи» (1819) образом юной девушки Беатриче, убивающей своего отца, тирана и насильника, он утверждает правомерность отпора преступлению. Важное место в поэзии Шелли занимает тема свободы («Ода защитникам свободы», «Одасвободе», «Свобода»).
В своей лирике Шелли — поэт-философ, он близок к идеям Платона, утверждает «общественную» силу поэтов, «непризнанных законодателей мира» (в трактате «Защита поэзии», 1822). Шелли воспевает вечную красоту природы, наделенную духовной силой, находящуюся в постоянном движении и изменении (стихотворения «Облако», «Ода западному ветру», «Стансы близ Неаполя», «К жаворонку» и др.). Стиль Шелли — своеобразен, насыщен сложными метафорами, олицетворениями. В «Освобожденном Прометее» радость Океаниды уподоблена освеженному дождем зеленому холму, который смеется тысячью сверкающих капель, глядя на безоблачное небо. Земля, повествуя о переменах в мире, говорит: «Труд, боль и горе в зеленой роще жизни резвятся как ручные звери». Исключительная мелодичность и красота поэзии Шелли достигается благодаря игре размеров, внутреннему ритму, богатой рифмовке и структуре стиха.
Б. Г.
Я влагой свежей морских прибрежий
Кроплю цветы весной,
Даю прохладу полям и стаду
В полдневный зной.
Крыла раскрою, прольюсь росою,
И вот ростки взошли,
Поникшие сонно на жаркое лоно
Кружащейся в пляске земли.
Я градом хлестну, как цепом по зерну,
И лист побелеет, и колос,
Я теплым дождем рассыплюсь кругом,
И смех мой — грома голос.
Одену в снега на горах луга,
Застонут кедры во мгле,
И в объятьях метели, как на белой постели,
Я сплю на дикой скале.
А на башнях моих, на зубцах крепостных
Мой кормчий, молния, ждет,
В подвале сыром воет скованный гром
И рвется в синий свод.
Над сушей, над морем, по звездам и зорям,
Мой кормчий правит наш бег,
Внемля в высях бездонных зовам дивов влюбленных,
Насельников моря и рек.
Под водой, в небесах, на полях, в лесах,
Ночью звездной и солнечным днем,
В недрах гор., в глуби вод, мой видя полет,
Дух, любимый им, грезит о нем
И, покуда, ликуя, по лазури бегу я,
Расточается шумным дождем.
Из-за дальних гор кинув огненный взор,
В красных перьях кровавый восход
Прыгнул, вытеснив тьму, на мою корму,
Солнце поднял из глуби вод.
Так могучий орел кинет хмурый дол
И взлетит, золотясь, как в огне,
На утес белоглавый, сотрясаемый лавой,
Кипящей в земной глубине,
Если ж воды спят, если тихий закат
Льет на мир любовь и покой,
Если, рдян и блестящ, алый вечера плащ
Упал на берег морской,
Я в воздушном гнезде дремлю в высоте,
Как голубь, укрытый листвой.
Дева с огненным ликом, в молчанье великом
Надо мной восходит луна.
Льет лучей волшебство на шелк моего
Разметенного ветром руна.
Пусть незрим ее шаг, синий гонит он мрак,
Разрывает мой тонкий шатер,
И тотчас же в разрыв звезды, дух затаив,
Любопытный кидают взор.
И гляжу я, смеясь, как теснятся, роясь,
Миллионы огненных пчелок,
Раздвигаю мой кров, что сплетен из паров,
Мой ветрами сотканный полог,
И тогда им видна рек, озер глубина,
Вся в звездах, будто неба осколок.
Лик луны я фатой обовью золотой,
Алой мантией — солнечный трон.
Звезды меркнут, отпрянув, гаснут жерла вулканов,
Если бурей стяг мой взметен.
Солнце скрою, над бездной морскою
Перекину гигантский пролет
И концами на горы, не ища в них опоры,
Лягу, чудом воздвигнутый свод.
Под сияюще-яркой триумфальною аркой
Пролечу, словно шквал грозовой,
Приковав неземные силы зыбкой стихии
К колеснице своей боевой.
Арка блещет, горит и трепещет,
И ликует весь мир подо мной.
Я всхожу из пор океана и гор,
Жизнь дают мне земля и вода,
Постоянства не знаю, вечно облик меняю,
Зато не умру никогда.
Ибо в час после бури, если солнце — в лазури,
Если чист ее синий простор,
Если в небе согретом, создан ветром и светом,
Возникает воздушный собор,
Я смеюсь, уходя из царства дождя,
И являюсь, как тень гробовая
Из могильного зева, как младенец из чрева,
Свой покинутый склеп разбивая.
(Перевод В. Левина)
О буйный ветер запада осенний!
Перед тобой толпой бегут листы,
Как перед чародеем привиденья,
То бурей желтизны и красноты,
То пестрым вихрем всех оттенков гнили;
Ты голых пашен черные пласты
Засыпал семенами в изобилье.
Весной трубы пронзительный раскат
Разбудит их, как мертвецов в могиле,
И теплый ветер, твой весенний брат,
Взовет их к жизни дудочкой пастушьей
И новою листвой оденет сад.
О дух морей, носящийся над сушей!
Творец и разрушитель, слушай, слушай!
Ты гонишь тучи, как круговорот
Листвы, не тонущей на водной глади,
Которую ветвистый небосвод
С себя роняет, как при листопаде.
То духи молний, и дожди, и гром.
Ты ставишь им, как пляшущей менаде,
Распущенные волосы торчком
И треплешь пряди бури. Непогода —
Как бы отходный гробовой псалом
Над прахом отбывающего года.
Ты высишь мрак, нависший невдали,
Как камень громоздящегося свода
Над черной усыпальницей земли.
Там дождь, и снег, и град. Внемли, внемли!
Ты в Средиземном море будишь хляби
Под Байями, где меж прибрежных скал
Спит глубина, укачанная рябью,
И отраженный остров задремал,
Топя столбы причалов, и ступени,
И темные сады на дне зеркал.
И, одуряя запахом цветений,
Пучина расступается до дна,
Когда ты в море входишь по колени.
Вся внутренность его тогда видна,
И водорослей и медуз тщедушье
От страха покрывает седина,
Когда над их сосудистою тушей
Твой голос раздается. Слушай, слушай!
Будь я листом, ты шелестел бы мной.
Будь тучей я, ты б нес меня с собою.
Будь я волной, я б рос пред крутизной
Стеною разъяренного прибоя.
О нет, когда б, по-прежнему дитя,
Я уносился в небо голубое
И с тучами гонялся не шутя,
Тогда б, участник твоего веселья,
Я сам, мольбой тебя не тяготя,
Отсюда улетел на самом деле.
Но я сражен. Как тучу и волну
Или листок, сними с песчаной мели
Того, кто тоже рвется в вышину
И горд, как ты, но пойман и в плену.
Дай стать мне лирой, как осенний лес,
И в честь твою ронять свой лист спросонья.
Устрой, чтоб постепенно я исчез
Обрывками разрозненных гармоний.
Суровый дух, позволь мне стать тобой!
Стань мною иль еще неугомонней!
Развей кругом притворный мой покой
И временную мыслей мертвечину.
Вздуй, как заклятьем, этою строкой
Золу из непогасшего камина.
Дай до людей мне слово донести,
Как ты заносишь семена в долину.
И сам раскатом трубным возвести:
Пришла Зима, зато Весна в пути!
(Перевод Б. Пастернака)
Прикосновенье нежных уст,
Глаза любимой в ясный день
Напомнил мне печальный куст,
Твой куст, увядшая сирень.
Когда, поблекший, неживой,
Склонился ты на грудь ко мне,
Любовь, далекий образ твой
Явился словно в полусне.
Но увяданья не прервешь
Ни сожаленьем, ни мольбой,
И этот куст поблекший схож
С моей недоброю судьбой.
(Перевод Б. Гиленсона)
О, где ты, утро завтрашнего дня?
Седой старик и юноша влюбленный,
В душе и радость и печаль храня, —
Все ждут твоей улыбки благосклонной.
Но всякий раз, неотвратим, как тень,
Сегодняшний тебя встречает день.
(Перевод Б. Гиленсона)
Драма (1820)
Прометей — бунтарь, бросающий вызов и тирании Зевса, и слабодушию всего человеческого рода, которое оказывается опорой деспотизма. В отличие от трагедии Эсхила, послужившей образцом для Шелли, гнет осмыслен не как проклятие, а как расплата людей за собственный страх перед бытием, который повелевает им отдать предпочтение несвободе, заглушив в себе творческий порыв. П., не принявший насилия над своей свободой, по характеристике поэта, «представляет собой образ высочайшего нравственного и духовного совершенства». Отвергая всевластие Зевса, П. у Шелли ополчается и против человечества. Охваченный жаждой возмездия за его слабости и грехи, герой должен сам пережить духовный катарсис, исцелившись от ненависти. Лишь тогда исполнится его мечта о сообществе людей, которые более не знают эго-центричности, покорности угнетению и жажды компромисса. Человеческому роду уготована вечная весна, однако для этого необходимо, чтобы своим верховным божеством люди признали любовь, покончив с духовным рабством, вызывающим горечь и презрение у титана, похитившего огонь. Бунт П., наделенного истинной мощью духа, которая позволила ему выдержать все испытания, ниспосланные Зевсом (орел, терзающий прикованного к скале героя, фурии с железными крыльями, испепеляющая молния), носит, однако, трагический и обреченный характер. Им движет лишь мысль о противоборстве, оправдывающем и насилие, и зло, так как нет иного способа воздействовать на косную и трусливую человеческую природу. Низвергая тирана, П. отчасти уподобляется ему в своих усилиях радикально переменить порядок вещей. Лишь после того как титан начинает осознавать собственную причастность к человеческой семье и готов взвалить на свои могучие плечи страдания всех, П. обретает черты истинного героя. Терпевший одну неудачу за другой в своих попытках созидания утопии, П. лишь в заключительных актах драмы постигает, что насилие неспособно преобразовать мир, сотворенный деспотией, в прекрасное царство справедливости и свободы. Обретение этого царства, в котором исчезнут сословия и нации и каждый человек станет полноправной личностью, наделенной творческими устремлениями, требует нравственного подвига. П. явил пример, который останется притягательным навеки.
(1771—1832)
Родился в 1771 г. в Эдинбурге, в Шотландии, которая уже перестала быть к этому времени самостоятельным государством, принадлежал к старинному, но обедневшему дворянскому роду. Получив высшее юридическое образование, стал работать адвокатом, много разъезжал по Шотландии. С детства интересовался народной стариной и историей. После восьми лет юридической практики с 1800 г. становится профессиональным литератором, а два года спустя выпускает два тома фольклорного сборника «Песни шотландской границы». Дебютировал как поэт циклом поэм на исторические темы («Марми-он», «Дева озера», «Рокби» и др.), которые принесли ему известность. В 1813 г. Скотту было даже дано звание поэта-лауреата, но он от него отказался. В середине 1810-х гг. Скотт оставляет поэзию и обращается к жанру романа, ощутив, что сама форма романтической поэмы слишком узка для воплощения специфически историчес-' кого материала. Работал в дальнейшем с большой интенсивностью, опубликовал около 30 романов, принесших ему мировую славу («Уэвер-лей» (1814), «Гай Маннеринг» (1816), «Роб Рой» (1818), «Айвенго» (1820), «Монастырь» (1820) и др.). Последние десятилетия он провел в своем замке в Абботсфорде, который превратил в своеобразный музей, собирая в нем разного рода исторические документы, образцы утвари, одежды, оружия.
Вальтер Скотт по праву считается создателем исторического романа на Западе. Он творил в переходную историческую эпоху, когда заметно возрос в среде романтиков интерес к прошлому. Обращаясь к истории, Скотт стремился уловить ее глубинные тенденции, позволяющие лучше понять современную ему действительность. Скотт видел в истории движение, борьбу, неодолимую победу прогрессивных сил. Например, король, стремящийся к сильной централизованной власти, и поддерживающие его горожане и крестьяне одерживают верх над феодальной реакцией (в романе «Айвенго»). Скотта интересовали не только исторические герои, короли, полководцы, но и поведение масс, творящих историю. Ему был присущ историзм, включение отдельной личности в широкий исторический поток, связь ее судьбы с обществом в целом. В центре его романов нередко находился романтический герой, развертывалась любовная линия («Айвенго», «Уэверлей», «Пуритане»). Но особенно интересен и богат оказывался исторический фон, точно выписанные реалии быта, картины нравов. С точки зрения тематики и проблематики романы Вальтера Скотта образуют три главных цикла: шотландский, средневековый и цикл, посвященный английской революции XVII в.
В. Скотт создал многоплановый остросюжетный роман, со множеством действующих лиц, представляющих различные социальные группы и прослойки. В нем изображены реальные исторические фигуры (Ричард Львиное Сердце, Людовик XI, принц Карл Стюарт и др.) и вымышленные персонажи, а события исторические сочетаются с эпизодами и сценами частной жизни. Достоверность его романам придают описания обстановки, одежды, богатый и красочный «исторический колорит». Реализм соединяется у Вальтера Скотта с романтическим началом, которое проявляется в интересе к средневековью, к патриархальным формам жизни, к разного рода необычным происшествиям и фантастике.
«Когда мы читаем исторический роман Вальтера Скотта — писал Белинский, — то как бы делаемся сами современниками эпохи, гражданами стран, в которых совершается событие романа, и получаем о них в форме животного созерцания более верное понятие, нежели какое могла бы нам дать о них какая угодно история».
Б. Г.
Роман (1820)
Прошло почти сто тридцать лет с тех пор, как в битве при Гастингсе в 1066 г. норманнский герцог Вильгельм Завоеватель одержал победу над англосаксами и завладел Англией. Английский народ переживает тяжелые времена. Король Ричард Львиное Сердце не вернулся из последнего крестового похода, взятый в плен коварным герцогом Австрийским. Место его заключения неизвестно. Между тем брат короля, принц Джон, вербует себе сторонников, намереваясь в случае смерти Ричарда отстранить от власти законного наследника и захватить престол. Ловкий интриган, принц Джон сеет смуту по всей стране, разжигая давнюю вражду между саксами и норманнами.
Гордый тан Седрик Ротервудский не оставляет надежду сбросить норманнское иго и возродить былое могущество саксов, поставив во главе освободительного движения потомка королевского рода Ательстана Конингсбургского. Однако туповатый и непредприимчивый сэр Ательстан у многих вызывает недоверие. Чтобы придать больше веса его фигуре, Седрик мечтает женить Ательстана на своей воспитаннице, леди Ровене, последней представительнице рода короля Альфреда. Когда на пути этих планов встала привязанность леди Ровены к сыну Седрика, Уилфреду Айвенго, непреклонный тан, недаром прозванный за свою преданность делу Саксом, изгнал сына из родительского дома и лишил наследства.
И вот теперь Айвенго в одежде пилигрима тайком возвращается из крестового похода домой. Недалеко от отцовского поместья его догоняет отряд командора ордена храмовников Бриана де Буагильбера, который направляется на рыцарский турнир в Ашби де ля Зуш. Застигнутый в дороге непогодой, он решает просить у Седрика ночлега. Гостеприимный дом благородного тана открыт для всех, даже для еврея Исаака из Йорка, который присоединяется к гостям уже во время трапезы. Буагильбер, также побывавший в Палестине, хвастается за столом своими подвигами во имя Гроба Господня. Пилигрим защищает честь Ричарда и его храбрых воинов и от имени Айвенго, уже однажды победившего храмовника на поединке, принимает вызов надменного командора на бой. Когда гости расходятся по своим комнатам, пилигрим советует Исааку незаметно покинуть дом Седрика — он слышал, как Буагильбер отдавал слугам приказ схватить еврея, лишь только о» подальше отъедет от усадьбы. Проницательный Исаак, разглядевший под странническим одеянием юноши шпоры, в благодарность дает ему записку к родственнику-купцу, в которой просит одолжить пилигриму доспехи и боевого коня.
Турнир при Ашби, собравший весь цвет английского рыцарства, да еще в присутствии самого принца Джона, привлек всеобщее внимание. Рыцари-устроители, в числе которых и высокомерный Бриан де Буагильбер, с уверенностью одерживают одну победу за другой. Но когда казалось, никто больше не осмелится выступить против зачинщиков и исход турнира решен, на арене появляется новый боец с девизом «Лишенный Наследства» на щите, который бесстрашно вызывает на смертный бой самого храмовника. Несколько раз сходятся противники, и копья их разлетаются обломками по самые рукоятки. Все симпатии зрителей на стороне отважного незнакомца — и ему сопутствует удача: Буагильбер падает с лошади, и поединок признают законченным. Тогда рыцарь Лишенный Наследства дерется по очереди со всеми зачинщиками и решительно берет над ними верх. Как победитель, он должен выбрать королеву любви и красоты, и, грациозно склонив копье, незнакомец кладет венец к ногам прекрасной Ровены.
На другой день проводится общий турнир: партия рыцаря Лишенного Наследства борется против партии Бриана де Буагильбера. Храмовника поддерживают почти все зачинщики. Они теснят юного незнакомца, и если бы не помощь таинственного Черного Рыцаря, ему вряд ли удалось бы во второй раз стать героем дня. Королева любви и красоты должна возложить на голову победителю почетный венец. Но когда вассалы снимают с незнакомца шлем, она видит перед собой бледного как смерть Айвенго, который падает у ее ног, истекая кровью от ран.
Тем временем принц Джон получает с гонцом записку: «Будьте осторожны — дьявол спущен с цепи». Это значит, что его брат Ричард получил свободу. Принц в панике, в панике и его сторонники. Чтобы заручиться их верностью, Джон сулит им награды и почести. Норманнскому рыцарю Морису де Браси, например, он предлагает в жены леди Ровену — невеста богата, красива и знатна. Де Браси в восторге и решает напасть на отряд Седрика по дороге из Ашби домой и похитить прекрасную Ровену.
Гордый победой сына, но по-прежнему не желающий простить его, Седрик Сакс с тяжелым сердцем отправляется в обратный путь. Весть о том, что раненого Айвенго унесли на носилках какой-то богатой дамы, лишь разжигает в нем чувство негодования. По дороге к кавалькаде Седрика и Ательстана Конингсбургского присоединяется Исаак из Йорка с дочерью Ревеккой. Они тоже были на турнире и теперь просят взять их под защиту — не столько ради себя, сколько ради больного друга, которого они сопровождают., Но стоит путникам углубиться в лес, как на них набрасывается многочисленный отряд разбойников, и всех их берут в плен.
Седрика и его спутников везут в укрепленный замок Фрон де Бефа. Предводителями «разбойников» оказываются Буагильбер и де Браси, о чем Седрик догадывается, завидев зубчатые стены замка. «Если Седрик Сакс не в силах спасти Англию, он готов умереть за нее», — бросает он вызов своим захватчикам.
Де Браси между тем является к леди Ровене и, во всем признавшись ей, пытается завоевать ее расположение. Однако гордая красавица непреклонна и, лишь узнав о том, что Уилфред Айвенго тоже в замке (а именно он находился в носилках Исаака), молит рыцаря спасти его от гибели.
Но как ни тяжело леди Ровене, Ревекке угрожает куда большая опасность. Плененный умом и красотой дочери Сиона, к ней воспылал страстью Бриан де Буагильбер, и теперь он уговаривает девушку бежать с ним. Ревекка готова предпочесть смерть позору, но ее полная негодования, бесстрашная отповедь лишь рождает в храмовнике уверенность, что он встретил женщину своей судьбы, родственную ему душу.
Между тем вокруг замка стягиваются отряды вольных йоменов, приведенные спасшимися от плена слугами Седрика. Осадой руководит уже однажды приходивший на помощь Айвенго Черный Рыцарь. Под ударами его огромной секиры трещат и разваливаются ворота замка, а камни и бревна, летящие на его голову со стен, досаждают ему не больше дождевых капель. Пробравшаяся в суматохе битвы в комнату Айвенго Ревекка рассказывает прикованному к постели юноше, что происходит вокруг. Коря себя за нежные чувства к иноверцу, она не в силах покинуть его в столь опасный момент. А освободители отвоевывают у осажденных пядь за пядью. Черный Рыцарь смертельно ранит Фрон де Бефа, берет в плен де Браси.
Покинув полуразрушенный замок и поблагодарив вольных стрелков за помощь, Седрик в сопровождении носилок с телом погибшего Ательстана Конингсбургского отправляется в его поместье, где тому будут оказаны последние почести. Расстается со своими верными помощниками и Черный Рыцарь — его странствия еще не закончены.
Буагильбер укрывается с Ревеккой в обители рыцарей Храма Темплстоу. Приехавший в обитель с проверкой гроссмейстер Бомануар находит множество недостатков, в первую очередь его возмущает распущенность храмовников. Когда же он узнаёт, что в здешних стенах укрывается пленная еврейка, состоящая, по всей вероятности, в любовной связи с одним из братьев ордена, то решает устроить над девушкой судилище и обвинить ее в колдовстве. В блестящей речи, снискавшей сочувствие даже ее противников, Ревекка отвергает все обвинения Бомануа-ра и требует назначения поединка: пусть тот, кто вызовется защитить ее, мечом докажет ее правоту.
Тем временем Черный Рыцарь, пробирающийся лесами к одному ему лишь ведомой цели, наталкивается на засаду и раскрывает наконец свое инкогнито: он — Ричард Плантагенет, законный король Англии. Не остается в долгу и Робин Гуд из Шервудского леса. Тут компанию догоняет Уилфред Айвенго, едущий из Сен-Бо-тольфского аббатства, где он залечивал раны, в замок Конингсбург.
В обители Темплстоу все готово к поединку. Нет лишь рыцаря, согласного биться с Буагильбером за честь Ревекки. Если заступник не явится до захода солнца, Ревекка будет предана сожжению. И вот на поле появляется всадник, его лошадь едва не падает от усталости, и сам он с трудом держится в седле. Это Уилфред Айвенго, и Ревекка трепещет от волнения за него. Противники сходятся — и Уилфред падает, не выдержав меткого удара храмовника. Однако от мимолетного прикосновения копья Айвенго падает и Буагильбер — и больше уже не встает. Свершился Божий суд! Гроссмейстер объявляет Ревекку свободной. Она невиновна.
Заняв подобающее ему место на престоле, Ричард прощает своего беспутного брата. Седрик наконец дает согласие на свадьбу леди Ровены с сыном, а Ревекка с отцом навсегда покидают Англию. «Айвенго долго и счастливо жил с Ровеной. Они любили друг друга еще более оттого, что испытали столько препятствий к своему соединению. Но было бы рискованным слишком подробно допытываться, не приходило ли ему на ум воспоминание о красоте и великодушии Ревекки гораздо чаще, чем то могло понравиться прекрасной наследнице...»
С. А. Солодовник
Айвенго — благородный молодой рыцарь, сын Седрика Сакса, саксонского дворянина. Участник III крестового похода, друг и сподвижник короля Ричарда Львиное Сердце, в свите которого прибыл в Палестину. До этого был изгнан отцом из дома и лишен наследства за то, что посмел влюбиться в воспитанницу Седрика леди Ровену, которую тот прочил в жены Ательстану, последнему представителю саксонской королевской династии: с этим браком Седрик связывал надежды на возрождение королевства саксов, переставшее существовать после завоевания Англии норманнами, возведшими на трон своего короля. К началу действия романа А., подобно королю Ричарду I, тайком возвращается в Англию — без денег, коня, оружия и доспехов. Неузнанный, он приходит в отчий дом в одежде пилигрима. В это время Седрик принимает неожиданно пожаловавших гостей — настоятеля аббатства и влиятельного рыцаря-храмовника Бриана де Буагильбера, противника А.: тот победил его на турнире еще в Святой земле. Из разговора с леди Ровеной А. догадывается, что по-прежнему ей небезразличен. Покидая родной кров, он помогает купцу и ростовщику Исааку из Йорка спастись от смертельной опасности. В благодарность Исаак покупает для него коня, оружие и доспехи. А. инкогнито появляется на турнире, устроенном рыцарями-храмовниками. Он одерживает в личных поединках верх над четырьмя доблестными рыцарями, включая де Буагильбера, а с помощью Ричарда Львиное Сердце, тоже выступающего инкогнито, выходит победителем и в общем турнире, однако получает серьезную рану. Его выхаживает дочь Исаака, прекрасная Ревекка. Он же, в свою очередь, еще не вполне оправившись после ранения, выезжает сразиться за нее в поединке «Божьего суда», чтобы доказать ее невиновность, когда судилище храмовников приговаривает Ревекку к сожжению на костре как колдунью. Его противником вновь выступает де Буагильбер. Охваченный роковой страстью к Ревекке, храмовник волею обстоятельств вынужден отстаивать в схватке решение суда, обрекающее ее на мучительную смерть. Борение между чувством, долгом и честолюбием оказывается для рыцаря непосильным переживанием, и он скоропостижно умирает в самом начале поединка. По просьбе Ричарда Львиное Сердце Седрик прощает сына и восстанавливает в правах наследования. Поскольку же Атель-стан решительно отказывается от женитьбы на леди Ровене, то мужем ее становится А. А. состоит из сплошных добродетелей, единственный изъян, что он обнаруживает, и то не индивидуальное свойство, присущее только ему, но общий порок всего средневекового рыцарства: презрительно-брезгливое отношение к «иудейскому племени», как таковому. Но и от этого предрассудка Ревекка его благополучно избавляет своей красотой, искусством врачевательницы и умными разговорами, заставив проникнуться уважением к ее мудрости.
Бриан де Буагильбер — могучий рыцарь-храмовник, один из главных командоров ордена, способный со временем стать его гроссмейстером; самый сильный, опасный и непримиримый противник короля Ричарда Львиное Сердце.
Творческая установка В. Скотта на достоверно-реальное изображение времени, среды и человека исключала элементы сверхъестественного в сюжете и характерах действующих лиц. Тем не менее отблеск связанных с тамплиерами легенд отраженным светом ложится на де Б., чей образ отчасти решен в романтическом ключе (окружающая героя зловещая аура, роковая неодолимая страсть, внушенная рыцарю прекрасной еврейкой Ревеккой, и т. п.). Рыцари ордена в идеале были монахами: принимали положенные обеты, включая обеты безбрачия и целомудрия, в.мирное время жили общинами в крепостях. От обитателей обычных монастырей их отличали право носить оружие и долг применять его, убивая неверных во славу Божию. Само сочетание монаха и воина в одном лице содержало в себе внутреннюю противоречивость, и последняя проступает уже во внешнем облике и одежде де Б. Еще более несовместимы с монашеским обетом смирения повадки и поведение рыцаря. Все эти кажущиеся несообразности находят объяснение по мере развития сюжета. Молодого де Б. предала его дама сердца, и жажда отомстить за поруганную верность привела его в орден храмовников. Орден дал ему все, к чему он стремился: возможность безнаказанно потакать страстям, упоение сознанием своей избранности, перспективу удовлетворить самые честолюбивые мечты, но в первую очередь — головокружительное ощущение своей принадлежности к средоточию безграничной мощи. Лишь решительное и успешное сопротивление Ревекки его домогательствам заставляет де Б. признать, что на свете есть люди, способные ему противостоять. Полученный отпор, восхищение твердостью и гордостью Ревекки превращают первоначально чисто плотское влечение рыцаря к девушке в граничащую с наваждением страсть. Чтобы завоевать любовь неприступной язычницы, он готов принести в жертву все, чего достиг: честь, свое славное имя, положение в ордене и даже саму свою веру, которая, впрочем, для него, по его словам, не более чем «детская сказка». Храмовник предлагает ей бежать с ним в дальние страны, где обещает сделать ее королевой. Но Ревекка, верная заветам предков и собственным понятиям о чести, отвергает де Б. и после того, как трибунал храмовников под давлением гроссмейстера приговаривает ее к сожжению на костре как колдунью. Вопрос о справедливости приговора должен решиться «Божьим судом» — в поединке двух рыцарей, потребовать которого подсказал девушке де Б. Но именно его гроссмейстер назначает сразиться за орден. В защиту Ревекки выступает не до конца оправившийся от раны Айвенго. Исход схватки, казалось бы, предрешен в пользу де Б. и ордена. Однако храмовник, не выдержав напряжения, в самом начале поединка скоропостижно умирает, став «жертвой собственных необузданных страстей». По праву победителя Айвенго распоряжается похоронить рыцаря по-христиански, но тихо и скромно, как погибшего за неправое дело. Замок храмовников по приказу Ричарда Львиное Сердце отходит к короне.
Исторический роман (1818)
Джарви Никол — шотландский купец и финансист, имеющий контору на Соляном рынке в Глазго и связанный деловыми отношениями с торговой фирмой отца рассказчика, Фрэнка Ос-бальдистона; олдермен, т. е. старший советник городского совета Глазго. Приходится дальним родственником Роб Рою, именует его кузеном. Начинал карьеру в ткацкой мастерской, хозяином которой впоследствии стал, но затем продал ее, решив заниматься исключительно коммерцией и торговлей.
Патриот Шотландии и отменный знаток истории своего края, он вместе с тем сторонник унии королевств (по которой Шотландия лишилась своего трона и парламента) и неукоснительного исполнения британских законов, каковые воспринимает как инструмент установления и сохранения справедливости. Утверждает, что не любит англичан, хотя охотно вступает с ними в партнерские отношения, — понятно, взаимовыгодные и на основе полного равенства, — и даже помогает в беде, благодетельствуя от глубины сердца: «Мне нравится, когда человек приходит на помощь своим друзьям в трудную минуту, — я и сам так поступаю».
Роб Рой — Роберт Кэмпбел из клана Мак-Грегоров, получил прозвище Рой (Красный) за цвет волос — шотландский горец; превыше всего ставит свободу и справедливость. Р. Р. — реальное историческое лицо, глава отряда боевых молодцов-сподвижников. Он занимался набегами, грабежом и взиманием дани, был объявлен государственным преступником и находился с шотландскими, как и с английскими, властями в состоянии настоящей войны. В народных представлениях и легендах Р. Р. выступает шотландским аналогом английского Робин Гуда, защитником слабых, покровителем бедных, борцом за справедливость и врагом притеснителей простого народа. В романе Р. Р. выступает благодетелем и спасителем главного действующего лица и повествователя, молодого Фрэнка Осбальдис-тона, сына лондонского негоцианта. Отец отправляет Фрэнка в Шотландию повидаться с дядей и двоюродными братьями, живущими в семейном поместье Осбальдистон-холле. Поездка Фрэнка приходится на канун якобитского мятежа 1715 г., к тому же юноша влюбляется в Диану Верной, участницу заговора, дочь его организатора и духовного главы. В довершение ко всему кузен Фрэнка Рашлей совершает тройное предательство: примкнув к якобитам, выдает их планы королевскому правительству; втершись в доверие к отцу Фрэнка, похищает важные коммерческие документы и присваивает деньги, что грозит торговому дому Осбальдистона неминуемым разорением; подстраивает обвинение Фрэнка в грабеже. На долю Р. Р. выпадает избавить молодого человека от судебного преследования, восстановить его доброе имя, возвратить похищенное Рашлеем и покарать предателя. Более того, после разгрома мятежников Р. Р. спасает Диану и сэра Вернона от ареста, т. е. от верной смерти, что позволяет Фрэнку после последовавшей вскоре естественной кончины последнего жениться на возлюбленной.
Когда речь идет об английской литературе, то в сознании миллионов читателей обычно вслед за именем Шекспира всплывает имя Чарлза Диккенса. Будучи всемирно популярными и любимыми, Шекспир и Диккенс, думается, с особой яркостью и рельефностью воплощают английский нациойальный художественный гений, особенности национального менталитета, богатство английского языка.
Глубокий демократизм и гуманизм творчества Диккенса во многом определялись обстоятельствами его биографии. Выходец из семьи бедного мелкого чиновника, попавшего в долговую тюрьму, он с детства познал нужду и был вынужден рано зарабатывать на жизнь сначала на фабрике ваксы, потом клерком в конторе адвоката, а затем судебным и парламентским репортером. Некоторые обстоятельства его детства и юности нашли отражение в его носящем автобиографические черты романе «Дэвид Коп-перфилд». С детства Диккенс жадно читал, отличался феноменальной памятью, богатым воображением и фантазией, был впечатлителен и артистичен, обладал несомненным актерским даром; все это позднее сказалось на его художественной манере.
Диккенс дебютировал книгой «Очерки Боза» (1836), «маленькими зарисовками подлинной жизни нравов», в основном обитателей бедных кварталов Лондона. Но по-настоящему его огромный талант раскрылся в первом его романе — «Посмертные записки Пиквикского клуба» (1837), принесшем ему славу. Тонкий юмор, неистощимая способность к созданию комических ситуаций и целой галереи смешных, гротесковых персонажей, среди которых выделялся ставший почти нарицательной фигурой чудаковатый и странноватый мистер Пиквик, чем-то напоминающий Дон Кихота, равно как и его друзья-«пиквикисты», — все это сразу же сделало Диккенса любимцем английской читающей публики. Последовавшие за ним романы «Приключения Оливера Твиста» (1838), «Николас Никльби» (1839), «Лавка древностей» (1841), «Мартин Чезлвит» (1844) и другие сделали его всеевропейской знаменитостью. Как прославленного писателя его приглашают в Америку, надеясь, что он прославит заокеанскую публику, но своей книгой «Американские заметки» (1842) Диккенс разочаровывает своих друзей в США, высказав немало нелицеприятных слов по адресу американской демократии и особенно рабства негров.
Талант Диккенса крепнет, его социальный критицизм усиливается: в романе «Домби и сын» (1848) он создает исполненный немалой обобщающей силы образ сурового жестокосердного негоцианта Домби. В 50-е гг. в творчество Диккенса активно входит социальная тема. Объектом его критики становятся заскорузлость юридической системы, олицетворенной в Верховном Канцелярском суде («Холодный дом»), бездушная практика эксплуатации рабочих («Тяжелые времена», 1854), бюрократизм, неэффективность государственного аппарата, воплощенного в фантастическом Министерстве околичностей, главным принципом которого становится: «как не делать этого» («Крошка Дор-рит», 1857). Вместе с тем, выступая как сатирик, осмеивая некоторые стороны английской действительности, равно как и человеческий эгоизм, алчность, двуличие, Диккенс — сторонник реформ, нравственного перевоспитания общества («Рождественские повести»), он — противник революционного насилия («Повесть о двух городах», 1859). Вера в добрых, бескорыстных людей из народа отличает его написанные в последнее десятилетие романы «Большие надежды» (1861) и «Наш общий друг» (1864). Диккенс скончался в 1870 г., оставив незавершенным последний роман— «Тайна Эдвина Друда». Разными исследователями предпринимались попытки разгадать «тайну» героя, дописать это произведение. Диккенс был похоронен в Вестминстерском аббатстве рядом с другими великими людьми Англии.
Диккенсовская Англия — это целый мир, населенный множеством персонажей, принадлежавших к различным социальным группам, типам человеческих характеров. Художественный метод писателя богат и многокрасочен. Юмор сочетается с сатирой, шарж с гротеском, комические описания прослаиваются лирическими отступлениями, голосом писателя-проповедника. Диккенс вывел в мир галерею рельефных, сатирически очерченных образов: это алчный школьный учитель Сквирс, истязающий детей («Николас Никльби»), пропитанный лицемерием мистер Пекснифф, чье имя стало нарицательным («Мартин Чезлвит»), скаредный и эгоистичный чиновник Скрудж («Рождественская песнь»), бездушный философ «фактов и цифр» Грэдгранд и вульгарный нувориш, капиталист Баундерби («Тяжелые времена»). Стяжателям, фарисеям Диккенс обычно противопоставлял людей из народа, добрых, великодушных, заметно идеализированных, иногда сентиментальных. В этом сказались романтические черты метода Диккенса, художника-гуманиста, верившего в добро, в торжество справедливости. Гуманизм писателя проявлялся и в его искусстве создавать образы детей.
Классика мировой литературы Диккенса неизменно любили в России. Среди горячих поклонников его творчества были Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский.
Б. Г.
Роман (1848)
Действие происходит в середине XIX в. В один из обыкновенных лондонских вечеров в жизни мистера Домби происходит величайшее событие — у него рождается сын. Отныне его фирма (одна из крупнейших в Сити), в управлении которой он видит смысл своей жизни, снова будет не только по названию, но и фактически Домби и сын. Ведь до этого у мистера Домби не было потомства, если не считать шестилетней дочери Флоренс. Мистер Домби счастлив. Он принимает поздравления от своей сестры, миссис Чик, и ее подруги, мисс Токе. Но вместе с радостью в дом пришло и горе — миссис Домби не вынесла родов и умерла, обнимая Флоренс. По рекомендации мисс Токе в дом берут кормилицу Поли Тудль. Та искренне сочувствует забытой отцом Флоренс и, чтобы проводить с девочкой побольше времени, завязывает дружбу с ее гувернанткой Сьюзен Нипер, а также убеждает мистера Домби, что малышу полезно больше времени проводить с сестрой.
В это время старый мастер корабельных инструментов Соломон Джиле со своим другом капитаном Катлем празднуют начало работы племянника Джилса Уолтера Гея в фирме «Домби и сын». Они шутят, что когда-нибудь он женится на дочери хозяина.
После крещения Домби-сына (ему дали имя Поль) отец в знак благодарности к Поли Тудль объявляет о своем решении дать ее старшему сыну Робу образование. Это известие вызывает у Поли приступ тоски по дому, и, невзирая на запрещение мистера Домби, Поли и Сьюзен во время очередной прогулки с детьми отправляются в трущобы, где живут Тудли. На обратном пути в уличной сутолоке Флоренс отстала и потерялась. Старуха, называющая себя миссис Браун, заманивает ее к себе, забирает ее одежду и отпускает, кое-как прикрыв лохмотьями. Флоренс, ища дорогу домой, встречает Уолтера Гея, который отводит ее в дом своего дяди и сообщает мистеру Домби, что его дочь нашлась. Флоренс вернулась домой, но мистер Домби увольняет Поли Тудль за то, что та брала его сына в неподходящее для него место.
Поль растет хилым и болезненным. Для укрепления здоровья его вместе с Флоренс (ибо он любит ее и не может без нее жить) отправляют к морю, в Брайтон, в детский пансион миссис Пипчин. Отец, а также миссис Чик и мисс Токе навещают его раз в неделю. Эти поездки мисс Токе не оставлены без внимания майором Бегстоком, который имеет на нее определенные виды, и, заметив, что мистер Домби явно затмил его, майор находит способ свести с мистером Домби знакомство. Они удивительно хорошо поладили и быстро сошлись.
Когда Полю исполняется шесть лет, его помещают в школу доктора Блимбера там же, в Брайтоне. Флоренс оставляют у миссис Пипчин, чтобы брат мог видеться с ней по воскресеньям. Поскольку доктор Блимбер имеет обыкновение перегружать своих учеников, Поль, несмотря на помощь Флоренс, становится все более болезненным и чудаковатым. Он дружит только с одним учеником, Тутсом, старше его на десять лет; в результате интенсивного обучения у доктора Блимбера Туте стал несколько слабоват умом.
В торговом агентстве фирмы на Барбадосе умирает младший агент, и мистер Домби посылает Уолтера на освободившееся место. Эта новость совпадает для Уолтера с другой: он наконец узнает, почему, в то время как Джеймс Каркер занимает высокое служебное положение, его старший брат, Джон, симпатичный Уолтеру, принужден занимать самое низкое, оказывается, в юности Джон Каркер ограбил фирму и с тех пор искупает свою вину.
Незадолго до каникул Полю делается столь плохо, что его освобождают от занятий; он в одиночестве бродит по дому, мечтая о том, чтобы все любили его. Он чахнет день ото дня и умирает, обвив руками сестру.
Флоренс тяжело переживает его смерть. Девушка горюет в одиночестве — у нее не осталось ниодной близкой души, кроме Сьюзен и Тутса, который иногда навещает ее. Она страстно хочет добиться любви отца, который со дня похорон Поля замкнулся в себе и ни с кем не общается.
Между тем Уолтер уезжает. Флоренс приходит попрощаться с ним. Молодые люди изъявляют свои дружеские чувства и уговариваются называть друг друга братом и сестрой.
Капитан Катль приходит к Джеймсу Каркеру, чтобы узнать, каковы перспективы этого молодого человека. От капитана Каркер узнает о взаимной склонности Уолтера к Флоренс и настолько заинтересовывается, что помещает в дом мистера Джилса своего шпиона, это сбившийся с пути Роб Тудль.
Чтобы развеяться, мистер Домби предпринимает поездку в Лемингтон в обществе майора Бегстока. Майор встречает там свою старую знакомую миссис Скьютон с дочерью Эдит Грейнджер и представляет им мистера Домби.
Джеймс Каркер отправляется в Лемингтон к своему патрону. Мистер Домби представляет Каркера новым знакомым. Вскоре мистер Домби делает предложение Эдит, и она равнодушно соглашается; эта помолвка сильно напоминает сделку. Однако безразличие невесты исчезает, когда она знакомится с Флоренс. Между Флоренс и Эдит устанавливаются теплые, доверительные отношения.
Итак, Эдит Грейнджер становится миссис Домби.
Как-то после очередного визита Тутса Сьюзен просит его зайти в лавку инструментального мастера и спросить мнения мистера Джилса о статье в газете, которую она весь день прятала от Флоренс. В этой статье написано, что корабль, на котором плыл Уолтер, утонул. В лавке Туте находит только капитана Катля, который не подвергает статью сомнению и оплакивает Уолтера. Скорбит по Уолтеру и Джон Каркер.
Мистер и миссис Домби возвращаются домой после медового месяца. Эдит холодна и высокомерна со всеми, кроме Флоренс. Мистер Домби замечает это и очень недоволен. Между тем Джеймс Каркер добивается встреч с Эдит, угрожая, что расскажет мистеру Домби о дружбе Флоренс с Уолтером и его дядей и мистер Домби еще больше отдалится от дочери. Так он приобретает над нею некую власть. Мистер Домби пытается подчинить Эдит своей воле; она готова примириться с ним, но он в гордыне своей не считает нужным сделать хоть шаг ей навстречу. Чтобы сильнее унизить жену, он отказывается иметь с ней дело иначе чем через посредника — мистера Каркера.
Пропасть между Домби и его женой растет (Каркер пользуется этим, чтобы увеличить свою власть над Эдит). Она предлагает развод, мистер Домби не соглашается, и тогда Эдит сбегает от мужа с Каркером. Флоренс бросается утешать отца, но мистер Домби, подозревая ее в сообщничестве с Эдит, ударяет дочь, и та в слезах убегает из дома в лавку инструментального мастера к капитану Катлю.
А вскоре туда же приезжает Уолтер! Он не утонул, ему посчастливилось спастись и вернуться домой. Молодые люди становятся женихом и невестой. Соломон Джиле, поблуждавший по свету в поисках племянника, возвращается как раз вовремя, чтобы присутствовать на скромной свадьбе вместе с капитаном Катлем, Сьюзен и Тутсом, который расстроен, но утешается мыслью, что Флоренс будет счастлива. После свадьбы Уолтер вместе с Флоренс отправляются в море.
Между тем мистер Домби разорен из-за обнаружившихся злоупотреблений Джеймса Каркера.
Он буквально раздавлен. Лишившись разом положения в обществе и любимого дела, брошенный всеми, кроме верной мисс Токе и Поли Тудль, он запирается один в опустевшем доме и только теперь вспоминает, что все эти годы рядом с ним была дочь, которая любила его и которую он отверг; и он горько раскаивается. Но в ту минуту, когда он собирается покончить с собой, перед ним появляется Флоренс!
Старость мистера Домби согрета любовью дочери и ее семьи. В их дружном семейном кругу часто появляются и капитан Катль, и мисс Токе, и поженившиеся Туте и Сьюзен. Излечившись от честолюбивых мечтаний, мистер Домби нашел счастье в том, чтобы отдать свою любовь внукам — Полю и маленькой Флоренс.
Г. Ю. Шулъга
Домби — респектабельное семейство, которое владеет фирмой, занимающейся «торговлей оптом, в розницу и на экспорт». Из поколения в поколение Д. «имели дело с кожей, но никогда— с сердцем». Необходимость считаться не с коммерческими выгодами, а с побуждениями и требованиями души оказывается непереносимой для Поля Д.-старшего, переживающего катастрофу, описание которой составляет основной сюжет романа. Наследник традиций своего клана, он убежден, что земля существует главным образом для того, чтобы Д. могли укреплять могущество созданной ими системы, где все подчинено деловым интересам и господствует принцип строгой регламентации. Система не предусматривает места для женщин, которым вменено в обязанность ощущать себя счастливыми тем, что они исполняют отведенную им функцию, производя на свет будущих негоциантов. Назначение мальчиков в том, чтобы с младых ногтей готовиться к моменту, когда на их плечи будут возложены бремя и честь, сопрягаемые с должностью главы семейного предприятия. Поль-младший, его сестра Флоренс, а затем Эдит Грейнджер, ставшая второй миссис Д. и не отличавшаяся смиренной покорностью, как ее предшественница, воплощают иные жизненные ориентации и, каждый по-своему, оказываются чужеродными в мире, с которым связаны узами кровного родства. Завязавшиеся на этой почве духовные конфликты расшатывают порядок в мире, сопровождаются трагическими последствиями для всех участников воссоздаваемых событий. Ареной действия чаще всего остается величественный и мрачный особняк Д. с анфиладой холодных комнат, которые кажутся облаченными в траур. Это зримый символ душевного оскудения, причиняющего тяжкие страдания всем, кто при-частен к кругу существования Д.-старшего и, как выясняется, ему самому, вопреки его непоколебимости и надменности, бросающимся в глаза. Однако за неприступностью скрыта уязвимость, за самонадеянностью — сомнения и травмы. Постепенно открываясь читателю, эта сокровенная человеческая природа Д.-старшего, столь резко контрастирующая с его социальной ролью и маской, придает истинную сложность и психологическому портрету, и проблематике, связанной с заглавным персонажем. Тягчайшим ударом для него становится смерть маленького Поля, с которым соединялись самые честолюбивые надежды, подкрепляемые убеждением в незыблемости ценностей, всегда признававшихся Д. приоритетными. Его уход, воспринятый «одеревеневшим от крахмала и высокомерия» отцом как посягательство на основы системы, вместе с тем пережит и как непоправимая утрата, становясь первым толчком к духовному перелому. Этим событием увенчан жизненный путь, который выглядел восхождением по ступеням гордыни, хотя за нею скрывалось чувство глубокой обиды на несправедливость судьбы. Оно особенно усилилось у старшего Д. после перенесенного им унижения и бесчестья, каким обернулся второй брак. Ослепительная красота Эдит Грейнджер превращает ее в «невольницу на рынке», а брак становится своего рода завершением аукциона: невесту преследует подозрение, что будущий муж, изучив ее «список совершенств», требует их демонстрировать, «дабы оправдать покупку в глазах его друзей». Супружеская жизнь описывается как исполнение ритуала, принципиально не отличающегося от деловых операций, но со стороны Эдит вызывающего не примиренность, а ненависть и сопротивление. Оно увенчивается радикальным жестом: бегством с доверенным лицом мужа и его ближайшим сотрудником. Джеймс Каркер вызывает с ее стороны лишь презрение, но избран орудием мести за попранное достоинство, чтобы сделать месть особенно мучительной для Д.
ДЭВИД
КОППЕРФИЛД.
ЖИЗНЬ ДЭВИДА КОППЕРФИЛДА,
РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ
Роман (1850)
Дэвид Копперфилд родился наполовину сиротой — через полгода после смерти своего отца. Случилось так, что при его появлении на свет присутствовала тетка его отца, мисс Бетси Тротвуд, — ее брак был столь неудачен, что она сделалась мужененавистницей, вернула девичью фамилию и поселилась в глуши. До женитьбы племянника она очень любила его, но примирилась с его выбором и приехала познакомиться с его женой лишь через полгода после его смерти. Мисс Бетси выразила желание стать крестной матерью новорожденной (ей хотелось, чтобы родилась непременно девочка), попросила назвать ее Бетси Тротвуд Копперфилд и вознамерилась «как следует воспитать ее», оберегая от всех возможных ошибок. Узнав же, что родился мальчик, она была столь разочарована, что, не простившись, покинула дом своего племянника навсегда.
В детстве Дэвид окружен заботами и любовью матери и няни Пегготи. Но его мать выходит замуж во второй раз.
На время медового месяца Дэвида с няней отправляют в Ярмут, погостить у брата Пегготи. Так он впервые оказывается в гостеприимном доме-баркасе и знакомится с его обитателями: мистером Пегготи, его племянником Хэмом, его племянницей Эмли (Дэвид по-детски влюбляется в нее) и вдовой его компаньона миссис Гаммидж.
Вернувшись домой, Дэвид находит там «нового папу» — мистера Мардстона и совершенно изменившуюся мать: теперь она боится приласкать его и во всем подчиняется мужу. Когда у них поселяется еще и сестра мистера Мардстона, жизнь мальчика становится совершенно невыносимой. Мардстоны весьма гордятся своей твердостью, разумея под ней «тиранический, мрачный, высокомерный, дьявольский нрав, присущий им обоим». Мальчика учат дома; под свирепыми взглядами отчима и его сестры он тупеет от страха и не может ответить урока. Единственная радость в его жизни — отцовские книги, которые, к счастью, оказались в его комнате. За плохую учебу его лишают обеда, дают подзатыльники; наконец мистер Мардстон решает прибегнуть к порке. Как только первый удар обрушился на Дэвида, он укусил руку отчима. За это его отправляют в школу Сэлем Хауз — прямо в разгар каникул. Мать холодно простилась с ним под бдительным взором мисс Мардстон, и, лишь когда повозка отъехала от дома, верная Пегготи украдкой впрыгнула в нее и, осыпав «своего Дэви» поцелуями, снабдила корзинкой с лакомствами и кошельком, в котором, кроме других денег, лежали две полукроны от матери, завернутые в бумажку с надписью: «Для Дэви. С любовью». В школе его спина была немедленно украшена плакатом: «Берегитесь! Кусается!» Каникулы кончаются, в школу возвращаются ее обитатели, и Дэвид знакомится с новыми друзьями — признанным лидером среди учеников Джемсом Стирфордом, шестью годами старше его, и Томми Трэдлсом — «самым веселым и самым несчастным». Школой руководит мистер Крикл, чей метод преподавания — запугивание и порка; не только ученики, но и домашние смертельно боятся его. Стирфорд, перед которым мистер Крикл заискивает, берет Коп-перфилда под свое покровительство — за то, что тот, как Шехерезада, ночами пересказывает ему содержание книг из отцовской библиотеки.
Наступают рождественские каникулы, и Дэвид едет домой, еще не зная, что этой его встрече с матерью суждено стать последней: скоро она умирает, умирает и новорожденный брат Дэвида. После смерти матери Дэвид уже не возвращается в школу: мистер Мардстон объясняет ему, что образование стоит денег и таким, как Дэвид Копперфилд, оно не пригодится, ибо им пора зарабатывать себе на жизнь. Мальчик остро чувствует свою заброшенность: Мардстоны рассчитали Пегготи, а добрая няня — единственный в мире человек, который любит его. Пегот-ти возвращается в Ярмут и выходит замуж за возчика Баркиса; но перед тем как расстаться, она упросила Мардстонов отпустить Дэвида погостить в Ярмуте, и он снова попадает в дом-баркас на берегу моря, где все сочувствуют ему и все к нему добры — последний глоток любви перед тяжкими испытаниями.
Мардстон отсылает Дэвида в Лондон, работать в торговом доме «Мардстон и Гринби». Так в десять лет Дэвид вступает в самостоятельную жизнь — т. е. становится рабом фирмы. Вместе с другими мальчиками, вечно голодный, он целыми днями моет бутылки, чувствуя, как постепенно забывает школьную премудрость, и ужасаясь при мысли о том, что его может увидеть кто-нибудь из прежней жизни. Его страдания сильны и глубоки, но он не жалуется.
Дэвид очень привязывается к семье своего квартирохозяина мистера Микобера, легкомысленного неудачника, постоянно осаждаемого кредиторами и живущего в вечной надежде на то, что когда-нибудь «счастье нам улыбнется». Миссис Микобер, легко впадающая в истерику и столь же легко утешающаяся, то и дело просит Дэвида снести в заклад то серебряную ложку, то щипчики для сахара. Но и с Микоберами приходится расстаться: они попадают в долговую тюрьму, а после освобождения отправляются искать счастья в Плимут. Дэвид, у которого не остается в этом городе ни единого близкого человека, твердо решает бежать к бабушке Трот-вуд. В письме он спрашивает у Пегготи, где живет его бабушка, и просит прислать ему в долг полгинеи. Получив деньги и весьма неопределенный ответ, что мисс Тротвуд живет «где-то около Дувра», Дэвид собирает свои вещи в сундучок и отправляется к станции почтовых карет; по дороге его грабят, и, уже без сундучка и без денег, он проделывает путь пешком. Он ночует под открытым небом и продает куртку и жилет, чтобы купить хлеба, он подвергается множеству опасностей и на шестой день, голодный и грязный, с разбитыми ногами, приходит в Дувр. Найдя наконец дом бабушки, рыдая, он рассказывает свою историю и просит покровительства.
Бабушка пишет Мардстонам и обещает дать окончательный ответ после разговора с ними, а пока Дэвида моют, кормят обедом и укладывают в настоящую чистую постель.
Побеседовав с Мардстонами и поняв всю меру их грубости и жадности, бабушка решает стать официальным опекуном Дэвида.
Наконец Дэвид возвращается к нормальной жизни. Бабушка его хотя и чудаковата, но очень и очень добра, причем не только к своему внучатому племяннику. В доме у нее живет тихий сумасшедший мистер Дик, которого она спасла от Бедлама. Дэвид начинает учиться в школе доктора Стронга в Кентербери; поскольку мест в пансионе при школе уже нет, бабушка с благодарностью принимает предложение своего юриста мистера Уикфилда поселить мальчика у него. После смерти жены мистер Уикфилд, заливая горе, стал питать неумеренное пристрастие к портвейну, единственный свет его жизни — дочь Агнес, ровесница Дэвида. Для Дэвида она также стала добрым ангелом. В юридической конторе мистера Уикфилда служит Урия Хип — отвратительный тип, рыжий, извивающийся всем телом, с незакрывающимися красными, без ресниц, глазами, с вечно холодными и влажными руками, к каждой своей фразе угодливо прибавляющий: «мы люди маленькие, смиренные».
Школа доктора Стронга оказывается полной противоположностью школе мистера Крикла. Дэвид успешно учится, и счастливые школьные годы, согретые любовью бабушки, мистера Дика, доброго ангела Агнес, пролетают мгновенно.
После окончания школы бабушка предлагает Дэвиду съездить в Лондон. Там он встречает Стирфорда, с которым учился в Сэлем Хаузе. Стирфорд приглашает его погостить у своей матери, и Дэвид принимает приглашение. В свою очередь, Дэвид приглашает Стирфорда поехать с ним в Ярмут.
Они приходят в дом-баркас в момент помолвки Эмли и Хэма. Эмли выросла и расцвела, женщины всей округи ненавидят ее за красоту и умение одеваться со вкусом; она работает швеей. Дэвид живет в домике своей няни, Стирфорд в трактире; Дэвид целыми днями бродит по кладбищу, вокруг родных могил, Стирфорд ходит в море, устраивает пирушки для моряков и очаровывает все население побережья, «побуждаемый неосознанным стремлением властвовать, безотчетной потребностью покорять, завоевывать даже то, что не имеет для него никакой цены». Как раскается Дэвид, что привез его сюда!
Стирфорд соблазняет Эмли, и накануне свадьбы она убегает с ним, «чтобы вернуться леди или совсем не вернуться». Сердце Хэма разбито, он жаждет забыться в работе, мистер Пегготи отправляется искать Эмли по свету, и в доме-баркасе остается одна лишь миссис Гаммидж — чтобы в окошке всегда горел свет, на случай, если Эмли вернется. Долгие годы о ней нет никаких вестей, наконец Дэвид узнает, что в Италии Эмли сбежала от Стирфорда, когда тот, заскучав с нею, предложил ей выйти замуж за своего слугу.
Бабушка предлагает Дэвиду избрать карьеру юриста — проктора в Докторе Коммонс. Дэвид соглашается, бабушка вносит тысячу фунтов за его обучение, устраивает его быт и возвращается в Дувр.
Начинается самостоятельная жизнь Дэвида в Лондоне. Он влюблен в Дору, дочь мистера Спен-лоу, владельца фирмы, где он обучается. Дэвид рад возобновить знакомство с супругами Микобе-рами, «счастье им улыбнулось»: мистер Микобер получил работу в конторе «Уикфилд и Хип».
Урия Хип, умело играя на слабости мистера Уикфилда, стал его компаньоном и постепенно прибирает контору к рукам. Он нарочно запутывает счета и бессовестно грабит фирму и ее клиентов, спаивая мистера Уикфилда и внушая ему, что причина бедственного положения дел — его пьянство. Он поселяется в доме мистера Уикфилда и домогается Агнес. А Микобер, полностью от него зависящий, нанят помогать ему в его грязном деле.
Одна из жертв Урии Хипа — бабушка Дэвида. Она разорена; с мистером Диком и со всеми пожитками она приезжает в Лондон, сдав свой дом в Дувре, чтобы прокормиться. Дэвид ничуть не обескуражен этой вестью; он поступает работать секретарем к доктору Стронгу, который отошел от дел и поселился в Лондоне (ему порекомендовала это место добрый ангел Агнес); кроме того, изучает стенографию. Бабушка ведет их хозяйство так, что Дэвиду кажется, будто он стал не беднее, а богаче; мистер Дик зарабатывает перепиской бумаг. Овладев же стенографией, Дэвид начинает очень неплохо зарабатывать в качестве парламентского репортера.
Узнав о перемене финансового положения Дэвида, мистер Спенлоу, отец Доры, отказывает ему от дома. Дора тоже боится бедности. Дэвид безутешен; но когда мистер Спенлоу скоропостижно скончался, выяснилось, что дела его в полном беспорядке, — Дора, которая теперь живет у тетушек, ничуть не богаче Дэвида. Дэвиду разрешено посещать ее; тетушки Доры прекрасно поладили с бабушкой Дэвида. Дэвида слегка смущает, что все относятся к Доре как к игрушке; но сама она не имеет ничего против. Достигнув совершеннолетия, Дэвид женится. Этот брак оказался недолгим: через два года Дора умирает, не успев повзрослеть.
Мистер Пегготи находит Эмли; после долгих мытарств она добралась до Лондона, где Марта Энделл, падшая девушка из Ярмута, которой Эмли когда-то помогла, в свою очередь спасает ее и приводит в квартиру дяди. (Идея привлечь к поискам Эмли Марту принадлежала Дэвиду.) Мистер Пегготи теперь намерен эмигрировать в Австралию, где никто не будет интересоваться прошлым Эмли.
Тем временем мистер Микобер, не в силах участвовать в мошенничествах Урии Хипа, при помощи Трэдлса разоблачает его. Доброе имя мистера Уикфилда спасено, бабушке и другим клиентам возвращены состояния. Полные благодарности, мисс Тротвуд и Дэвид платят по векселям Микобера и ссужают этому славному семейству деньги: Микоберы тоже решили ехать в Австралию. Мистер Уикфилд ликвидирует фирму и уходит на покой; Агнес открывает школу для девочек.
Накануне отплытия парохода в Австралию на Ярмутском побережье случилась страшная буря — она унесла жизни Хэма и Стирфорда.
После смерти Доры Дэвид, который стал известным писателем (от журналистики он перешел к беллетристике), отправляется на континент, чтобы, работая, преодолеть свое горе. Вернувшись через три года, он женится на Агнес, которая, как оказалось, всю жизнь любила его. Бабушка наконец стала крестной матерью Бетси Тротвуд Копперфилд (так зовут одну из ее правнучек); Пегготи нянчит детей Дэвида; Трэдлс также женат и счастлив. Эмигранты замечательно устроились в Австралии. Урия Хип содержится в тюрьме, где начальником мистер Крикл. Таким образом, жизнь все расставила по своим местам.
Г. Ю. Шулъга
Дэвид Копперфилд — «герой повествования о своей собственной жизни», являющийся и наиболее близким Диккенсу героем. Ему отданы многие эпизоды биографии писателя, который вспоминал свои отроческие годы, воссоздавая лишения, пережитые К. Изнурительная борьба с будничностью, которая должна была «согнуть его и сломить», провоцирует приступы отчаяния, но в конечном счете оказывается незаменимым опытом, формируя и воспитывая личность. В школе, управляемой тупым педантом Крик л ом, затем на складе, куда отчим, наказывая пасынка за строптивость, отправляет Дэвида мыть бутылки, в скитаниях, бездомности, нищете рождается будущий писатель, которого отличает истинное знание человеческого сердца. Перелистывая вместе с рассказчиком страницы его прошлого, читатель постоянно видит перед собой «фигурку невинного ребенка, создавшего свой воображаемый мир из таких необычных испытаний и житейской пошлости». Перенесенное К. — версия вечно повторяющихся драм одиночества, духовной неприкаянности, неразделенных или невознагражденных романтических порывов. Прошлое, заполненное этическими исканиями и омраченное жестокими ударами судьбы, из которых самым страшным оказалась смерть матери, погубленной своим несчастливым вторым браком, воссоздается по отголоскам и подсказкам памяти. В сознании К., оглядывающегося на свою юность, возникает образ, который едва узнаваем: изменяя личность, время постоянно корректирует и ее предысторию. «Тот мальчик как будто не имеет ко мне никакого отношения, он остался где-то позади на жизненном пути, я никогда им не был, я прошел мимо него, и, кажется мне, это был кто-то другой, не я...» Монтаж существенных и как будто случайно сохраненных памятью свидетельств образует ткань рассказа, отличающегося нескрываемой субъективностью, которая мало присуща литературе эпохи Диккенса. Биография К. воссоздается как непреодоленный конфликт упорной веры в конечное торжество добра и нарастающего уныния, когда одна за другой развеиваются прахом надежды юных лет. Художественная одаренность, не сразу открытая им в себе, заставляет К. с особой эмоциональной остротой воспринимать и «испытания», и «пошлость»: нравы портовых кварталов и лондонских портерных, порядки, установленные в юридических конторах, где он постигает уроки деловой жизни, навыки парламентских ораторов, когда, справившись со стенографией, вконец его измучившей, он становится репортером и записывает прения для утреннего выпуска газеты. Потеряв Дору, он под конец обретает покой и счастье в союзе с Агнес Уикфилд, буквально вырванной им из сетей, сплетенных Урией Хи-пом. Финал его истории идилличен, и герой отчасти утрачивает свою неординарность. Но духовные конфликты, зародившиеся еще в пору «испытаний», остаются неразрешенными, и прежде всего тот из них, который сопряжен с поисками оправдания жизни, столь часто заставляющей соприкасаться с несправедливостью, душевной черствостью, тиранством, издевательством над слабыми, ненаказуемым цинизмом аморалистов и т. п. Воспоминания о днях, когда Дэвид «чувствовал крушение надежд и полную заброшенность», неискоренимы. Счастливая развязка воспринимается как условность.
Роман (1838)
Оливер Твист — герой повествования о «жизни, полной борьбы, страданий, превратностей и невзгод». Травмирующее познание истин окружающего мира завершается благополучным финалом: сирота, изведавший тяготы бесправия и ужасы нищеты, получает утаиваемое от него наследство и, став состоятельным юным джентльменом, постигает счастье, «какое только возможно в этом полном превратностей мире». Эта развязка, последовавшая за бурными фабульными перипетиями (коварные интриги, похищенные доказательства высокого происхождения О., убийство девушки из воровского притона, раскаявшейся и пытавшейся ему помочь, а затем гибель ее убийцы), выглядит искусственной на фоне изобретательного и достоверного описания самих «превратностей». Он должен пройти через мучительное посвящение в тайны подлинных человеческих отношений, страдая при столкновении с двуличием, предрассудками, ожесточенностью и низостью. Однако О. не знает возмужания, до самого конца оставаясь все тем же наивным и доверчивым мальчиком, которому чужда любая искушенность. Его история соотносится скорее с житием праведника, сохраняющего незапятнанную чистоту посреди вопиющей греховности и низости. Обретаясь «в самой гуще пороков и преступлений», О. возносит мольбы о заступничестве, сострадании, любви, а вознаграждением за его непоколебимую веру в высшую справедливость мироустройства оказывается идиллия, ожидающая героя под занавес.
Феджин — «жадный, скупой, ненасытный старик, укрыватель краденого», у которого есть и более серьезные прегрешения: он растлевает души юнцов, вынужденных искать любые средства к существованию, после того как жизнь выбросила их на улицу. По его доносам взошли на эшафот былые сообщники, внушавшие Ф. опасения своей чрезмерной осведомленностью и болтливостью. Под конец действия эшафот ожидает самого Ф. Известие о вынесенном ему смертном приговоре провоцирует «взрыв радости толпы, ликующей перед зданием суда при вести о том, что он умрет в понедельник». Старый еврей со «злобным, отталкивающим лицом» изображается средствами гротеска на грани шаржа, не раз перейденной Диккенсом, уподобляющим Ф. «какому-то омерзительному пресмыкающемуся, рожденному в грязи и во тьме». Его вероломство не знает границ, как и озлобленность против мира, в котором Ф. всегда ощущал себя парией. Содержа притон, где под его наблюдением совершенствуют профессиональную выучку начинающие карманники, а опустившиеся дочери трущоб получают пристанище в обмен на оговоренную долю выручки, Ф. создает вокруг себя специфическую среду, для которой обязательны установленные им правила этикета. Ими предусматривается прежде всего безопасность хозяина, готового на любое предательство ради собственных своекорыстных интересов. Ученики Ф., сурово их карающего за «гнусную привычку к праздности и безделью», должны стать зеркальной копией своего наставника, подтвердив справедливость его циничных представлений о жизни и о человеческой природе. Чуже-родность Оливера этому миру, который притязает и на его духовную сущность, составила одну из основных коллизий романа.
ПОСМЕРТНЫЕ ЗАПИСКИ ПИКВИКСКОГО КЛУБА
Роман (1837)
Пиквикский клуб — ассоциация, включающая в себя Корреспондентское общество, членами которого являются путешествующие по прилегающим к Лондону графствам Сэмюел Пиквик, Треси Тампен, Огастес Снодграс, Натэниел Уинкль. Взяв на себя обязанность информировать клуб «о своих изысканиях, наблюдениях над людьми и нравами», воссоздавая «картины местной жизни или пробужденные ими мысли», члены П. к. предоставляют автору обильный материал для расцвеченного комизмом очерка повседневности, в гуще которой развертываются эксцентрические приключения персонажей. Следуя «пиквикской теории», все они считают доброжелательность и доверие к ближнему фундаментальным началом человеческих отношений. Благородство помыслов и незамутненное ощущение радости жизни создает фарсовые ситуации при соприкосновении участников П. к. с реальным порядком вещей. Однако неискушенность пиквикистов представляет собой этическую позицию, продиктованную неприятием гнетущих и отталкивающих сторон действительности, как и непоколебимой верой в добропорядочность и великодушие, присущие людям по самой их природе. Наивные чудаки становятся героями, выражающими заветные убеждения Диккенса. В долговой тюрьме, куда П. попадает, из принципиальных соображений отказываясь примириться со жребием жертвы аферистов и крючкотворов, обвинивших его в нарушении брачного обещания, якобы им данного квартирной хозяйке, один из сокамерников замечает: «Если бы я так мало знал жизнь, я бы взял да утопился». Но обаяние личности лидера П. к., как и несокрушимость его моральных установлений, предопределяются как раз сохраненной им до почтенных лет неосведомленностью относительно общепринятых житейских установок. Забавный в своих непосредственных проявлениях альтруизм Пиквика с естественностью определяет характер его поступков, к сколь бы нелепым последствиям они ни приводили в мире торжествующего здравомыслия, которому совершенно чужд П. к. Сочиняемый председателем трактат о повадках рыбешки, населяющей Хэмпстедские пруды, как и археологические изыскания, стимулируемые таинственными письменами на камне, оказавшимися розыгрышем, устроенным деревенским шутником, поглощают причастных к П. к., вызывая у них неподдельный энтузиазм, который не имеет ничего общего с обыденными интересами и устремлениями. Словно не замечая окружающей вульгарности, не стремясь извлечь для себя никаких уроков из столкновения с примерами своекорыстия, интриганства и бесчестья, пикви-кисты создают вокруг себя особую жизненную среду. В ней доминирует безусловная приверженность высоким этическим критериям и желание счастья, которое немыслимо без атмосферы «веселья, довольства и мира». Эта атмосфера издавна установилась в поместье семьи Уордлов Менор Фарм, где развертывается действие многих эпизодов, отразившихся в протоколах П. к., и где сами пиквикисты под конец обретают гармонию осуществившегося идеала, к которой их ведет любовь.
Уильям
Мейкпис Теккерей
(1811—1863)
Современник Диккенса, еще один замечательный мастер английского реалистического романа XIXв., блестящий сатирик, Уильям Мейкпис Теккерей родился в Калькутте в 1811 г., в состоятельной семье колониального чиновника. После смерти отца в шестилетнем возрасте был отправлен в Англию, жил на попечении деда, с ранних лет проявил литературный талант. Учился в Кембриджском университете, но ушел с третьего курса, много путешествовал по Европе. Выступал как журналист, очеркист, а также карикатурист и книжный иллюстратор. В конце 30-х — начале 40-х гг. сотрудничает в журналах демократического направления, где публикует свои статьи, очерки, пародии, повести («Кетрин», «Мещанская история»), а также исторический роман сатирического содержания «Барри Лин-дон» (1844). Известность к нему, однако, пришла лишь в середине 1840-х гг. (когда Диккенс был уже знаменит) — с выходом одной из лучших вещей писателя: «Книга снобов» (1846—1847). В ней, построенной как серия очерков, характеризующих все слои британского общества, объектом осмеяния стал специфически национальный порок: снобизм, угодничество перед вышестоящими и унижение нижестоящих. Славу же Теккерей обрел, опубликовав лучший роман — «Ярмарка тщеславия». В этом «романе без героя» дано широкое обозрение английского и, шире, европейского общества, в котором люди, наподобие театральных марионеток, управляемых опытной рукой кукольника, действуют как истинные снобы, одержимые лишь жаждой наживы, эгоистичные и тщеславные. В отличие от Диккенса, запечатлевшего жизнь фактически всех слоев общества, Теккерей изображает по преимуществу высшие круги, буржуазию и аристократию. Последняя вызывает у него особую неприязнь; таково иронически изображенное семейство Кроули, особенно баронет Пит Кроули, а также маркиз Стайн. Среди целой галереи психологически тонко выписанных образов романа выделяется как художественное открытие Теккерея образ Бекки Шарп, красивой, расчетливой и бездушной карьеристки, использующей любые средства для достижения своих целей. В дальнейшем Теккерей стремится найти положительных героев в современном ему обществе (романы «Пенденнис» и «Ньюкомы»), обращается к исторической теме, к излюбленному им XVIII в. (романы «История Генри Эсмонда», «Виргинцы»), издает цикл лекций о писателях эпохи Просвещения («Английские юмористы»), а также острый памфлет против королевских венценосных особ («Четыре Георга»).
В отличие от Диккенса Теккерей — суровый реалист, он не прибегает к сгущению красок или идеализации, пользуясь легкой сатирической ретушью. Его взгляд на мир достаточно пессимистичен. По манере он рассказчик, бытописатель, ироничный скептик, склонный не к проповеди, как Диккенс, а лишь к язвительному комментарию по поводу описываемых событий.
Б. Г.
ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ Роман без героя
Проза (1847—1848)
Англия, начало XIX в. Европа воюет с Наполеоном, но это не мешает множеству людей, одержимых честолюбием, продолжать погоню за мирскими благами — состоянием, титулами, чинами. Ярмарка Тщеславия, Базар Житейской Суеты бурлит денно и нощно...
Две юных девицы покидают пансион мисс Пинкертон. Эмилия Седли, дочь состоятельного эсквайра, являет собой образец чисто английской, несколько пресной миловидности и добродетели. Она «обладает добрым, нежным и великодушным сердцем» и, по правде говоря, не блещет умом. Иное дело Ребекка Шарп. Дочь беспутного художника и балетной танцовщицы, француженки, «мала ростом, хрупка и бледна», но один взгляд ее зеленых глаз уже способен сразить наповал любого мужчину. Бекки, выросшая в веселой бедности, умна, остра на язык, видит людей насквозь и полна решимости любой ценой завоевать место под солнцем, даже путем лицемерия и обмана. Что ж делать, ведь у бедняжки нет ни любящих родителей, ни состояния, ни титула — всего того, что питает добродетель более счастливых сверстниц.
Эмилия, искренне привязанная к Бекки, приглашает ее погостить, и та пользуется гостеприимством наилучшим образом. Маленькая плутовка умеет понравиться всем, но главное, она с величайшим успехом пробует свои чары на Джозефе Седли, брате Эмилии. Лесть, притворство — и этот «лентяй, брюзга и бонвиван» готов к последнему решительному шагу. К несчастью, в дело вмешивается случай и мистер Джордж Осборн, жених Эмилии, в результате чего надежды юной интриганки рушатся, а Джозеф спасается бегством. В жизни мисс Шарп открывается новая страница: она приступает к обязанностям гувернантки в Королевском Кроули, наследственном поместье сэра Питта Кроули, «неимоверно вульгарного и неимоверно грязного старика», пьяницы, скареда и сутяги. Изобретательность, умение притворяться и лицемерить помогают Бекки завоевать расположение всех обитателей поместья, начиная с ее воспитанниц и кончая мистером Питтом Кроули, старшим сыном баронета, истинным «благовоспитанным джентльменом», которого побаивается даже буйный папаша. Что касается последнего, то Бекки находит «множество способов быть ему полезной». Не проходит и года, как она становится совершенно незаменимой, чуть ли не хозяйкой в доме.
Королевское Кроули осчастливливает ежегодным визитом незамужняя сводная сестра сэра Питта, на банковском счету которой значится изрядная сумма. Эта старая дама «знается с атеистами и французами», любит весело пожить и безбожно тиранит компаньонку, прислугу, а заодно и многочисленных родственников, надеющихся получить наследство. Она терпеть не может ни сэра Питта, ни его старшего сына, зато обожает младшего — Родона Кроули — недалекого офицера гвардии, шалопая, игрока и дуэлянта. Мисс Кроули находит Ребекку настолько очаровательной и остроумной, что, заболев, увозит ее в свой лондонский дом, где и завершается роман между нищей гувернанткой и младшим сыном баронета. Завершается тайным браком, ибо, несмотря на пристрастие тетушки к Свободе и Равенству, она может сильно рассердиться. Все открывается после смерти жены сэра Питта, когда он, не слишком опечаленный этой безвременной кончиной, пытается вернуть Ребекку в Королевское Кроули. Сэр Питт падает на колени, предлагая ей стать леди Кроули, и в этот миг бестрепетная Бекки первый раз в жизни теряет присутствие духа и разражается «самыми неподдельными слезами». Зачем она поторопилась? Какой шанс упущен!
Молодую чету проклинают все. Как ни старается Родон, руководимый умненькой Ребеккой, вернуть расположение тетушки, ему это не удается. Поборница демократии и любительница романтических браков до конца своих дней так и не простит племяннику мезальянса. О сэре Питте и говорить нечего: старик буквально «теряет разум от ненависти и несбывшихся желаний», все больше опускается, и только его смерть спасает родовое гнездо от окончательного опустошения и надругательства. Супругам приходится рассчитывать только на скромное жалованье капитана гвардии. Однако неунывающая Бекки'В совершенстве владеет искусством, которое еще не раз пригодится ей в жизни, — искусством жить более или менее припеваючи, не имея ни гроша наличных денег. Она не теряет надежды занять более блестящее место в обществе и согласна потерпеть, а Родон, страстно и слепо влюбленный в жену, превращается в счастливого и покорного супруга.
Тем временем над головой Эмилии сгущаются тучи, и виною тому, как это ни удивительно, оказывается Наполеон, или Вони, как его именуют англичане. Бегство Бонапарта с Эльбы и высадка его армии в Каннах изменяют положение дел на бирже и влекут за собой полное разорение Джона Седли, отца Эмилии. И кто же оказывается «самым несговорчивым и упрямым из кредиторов»? Его друг и сосед Джон Осборн, которому он помог выйти в люди. Имущество Седли идет с молотка, семья переселяется в убогую наемную квартирку, но не из-за этого страдает Эмилия. Беда в том, что эта простодушная девушка любит жениха не так, как положено любить на Ярмарке Тщеславия, а всем сердцем и на всю жизнь: Она искренне считает пустого, самовлюбленного и фатоватого Джорджа Осборна самым красивым и умным мужчиной на свете. В отличие от Ребекки, все поступки которой диктуются «корыстью, эгоизмом и нуждой», Эмилия живет только любовью. А Джордж... А Джордж милостиво позволяет себя любить, не отказываясь от чисто холостяцких увеселений и не балуя невесту особым вниманием.
После краха Джона Седли отед запрещает Джорджу жениться на Эмилии. Более того, ее собственный отец тоже слышать не хочет о браке с «сыном негодяя». Бедняжка Эмилия в отчаянии. Но тут в дело вмешивается капитан Доббин, верный друг Джорджа, честный и великодушный человек, который уже давно горячо любит Эмилию, не решаясь в том признаться даже самому себе. Он уговаривает Джорджа, не чуждого благородных порывов, жениться на Эмилии вопреки воле отца. Не стоит и говорить о том, что отец отказывается от Джорджа и лишает его наследства.
Обе опальные четы встречаются в Брюсселе, куда выступает полк Джорджа и Доббина и прибывает генерал гвардии Тафто с адъютантом Родоном Кроули. Полк с восторгом принимает Эмилию, но ее подруга вращается в куда более блестящем обществе. Где бы ни появилась Ребекка, она всегда окружена толпой знатных поклонников. В их число попадает и Джордж Осборн. Кокетство Бекки и собственное тщеславие заводят его настолько далеко, что на балу он передает ей букет с письмом, в котором умоляет бежать с ним. (Разумеется, та никогда и не собиралась совершать ничего подобного. Она-то знает цену Джорджу.) Но в тот же день войска Наполеона переходят Самбру, и Джордж, полный невысказанного раскаяния, прощается с женой. Прощается, чтобы через несколько дней погибнуть в битве при Ватерлоо.
А Бекки и Родон после Ватерлоо проводят три года в Париже. Ребекка пользуется бешеным успехом, она допущена в самое высшее общество, французы не столь разборчивы, как англичане. Впрочем, она не собирается оставаться во Франции на всю жизнь. Все семейство (в Париже у Бекки и Родона рождается сын) возвращается в Лондон, где чета Кроули живет, как всегда, в кредит, раздавая обещания всем и не платя никому.
И вот Ребекка снова появляется в Королевском Кроули и снова умудряется очаровать всех. Чего ей только не приходится для этого делать! Даже изображать любовь к сыну, к которому она на самом деле не питает ни малейшей привязанности.
Тонкая лесть Ребекки так пленяет новоиспеченного баронета, что он едва ли не каждый день бывает у нее в доме. Столь же часто там бывает и всемогущий лорд Стайн, вельможный покровитель Бекки, старый циник, с помощью которого бывшая гувернантка «карабкается и проталкивается вперед». Какими способами она этого добивается? Никто не может сказать ничего определенного, но лорд Стайн дарит ей бриллианты и предоставляет в ее распоряжение свои погреба. Наконец происходит событие, которое ставит Бекки в один ряд с респектабельными дамами, ее представляют ко двору. Она входит в самые высокие круги лондонского света.
Блистательное шествие Бекки по Ярмарке Тщеславия кончается катастрофой. Родон уличает ее если не в измене, то в предательстве, пытается вызвать на дуэль лорда Стайна и в конце концов покидает Англию, чтобы занять пост губернатора острова Ковентри (выхлопотанный для него все тем же лордом Стайном). Ребекка исчезает, а Родон Кроули-младший остается на попечении дяди и его жены, которая заменяет ему мать.
А что же Эмилия? Смерть мужа едва ли не стоила ей жизни, ее спасло только рождение сына, которого она боготворит, как боготворила мужа. Долгое время она живет с родителями, стойко переносит бедность и лишения и находит отраду в маленьком Джорджи. Но старый Джон Осборн, пораженный сходством внука с покойным сыном, предлагает забрать мальчика и воспитать его как джентльмена. Бедная Эмилия расстается с сыном ради его блага и после смерти матери находит утешение в том, чтобы скрашивать последние дни старика отца. Но как раз в то время, когда Ребекка терпит сокрушительный крах, Фортуна поворачивается лицом к Эмилии. Из Индии возвращается майор Доббин вместе с ее братом Джозефом, который клянется, что отныне его родные не будут знать нужды. Как замирает преданное сердце майора, когда он подходит к дому, где живет миссис Осборн, какое счастье охватывает его, когда он узнает, что она не вышла замуж. Правда, и ему надеяться особенно не на что. Эмилия по-прежнему словно не замечает бескорыстной, преданной любви Добби-на, по-прежнему не видит его выдающихся достоинств. Она остается верна памяти мужа, со всем жестокосердием добродетели предоставляя Доббину «смотреть и томиться». Вскоре умирает Джон Седли, а вслед за ним и Джон Осборн. Он оставляет маленькому Джорджи половину состояния и восстанавливает вдову своего «возлюбленного сына» в опекунских правах. Эмилия узнает, что и этим она обязана Доббину, узнает, что он и был неизвестным благодетелем, поддерживавшим ее в годы нужды. Но «за эту несравненную преданность она может заплатить только благодарностью»...
На берегах Рейна в маленьком герцогстве снова происходит встреча двух «подруг». Эмилия совершает заграничное путешествие с сыном, братом и Доббином, а Ребекка уже давно порхает по Европе, проматывая в карточной игре и сомнительного свойства приключениях содержание, назначенное ей мужем, и везде соотечественники из приличного общества шарахаются от нее как от зачумленной. Но вот она видит Джозефа Седли, и в ее душе просыпается надежда. Бедная, оклеветанная страдалица, у которой отняли честное имя и любимое дитя, как в прежние времена, без труда обводит вокруг пальца тучного щеголя и Эмилию, которые, как видно, ничуть не поумнели и ничему не научились. Доббин, всегда питавший отвращение к Бекки, ссорится из-за нее с Эмилией и первый раз в жизни упрекает ее в том, что она не ценит «привязанности, которую с гордостью разделила бы более возвышенная душа». Он решает расстаться с Эмилией навеки. И тут Бекки совершает единственный в жизни бескорыстный поступок. Она показывает письмо Джорджа, доказывающее его неверность. Идол повержен. Эмилия свободна и может ответить на чувство Доббина.
История подходит к концу. Доббин соединяется с Эмилией, они ведут тихую жизнь в уютном собственном доме и дружат с обитателями Королевского Кроули. Джозеф до конца своих дней влачит жалкую жизнь, раба Ребекки. Он умирает при «невыясненных обстоятельствах». Умирает от желтой лихорадки и Родон Кроули-старший. Его сын после смерти дяди наследует титул и поместье. Он не желает видеть мать, но назначает ей щедрое содержание, хотя она и без того достаточно .обеспечена. У Ребекки немало друзей, считающих ее несправедливо обиженной. Она живет на широкую ногу и усердно занимается благотворительностью. Вот и все. Счастлива ли Ребекка? Счастливы ли Эмилия и Доббин? А кто из нас счастлив в этом мире?
И. А. Москвина-Тарханова
Уильям Доббин — товарищ Джорджа Осборна по полку, более всех способствовавший браку этого повесы с Эмилией Седли, которую преданно — и почти до самого конца без надежды на ответное чувство — любит сам майор. Олицетворение бескорыстия, преданности и надежности, Д. тем не менее описан с нескрываемой иронией, которую заключает в себе даже его значащая фамилия (dobbin — старая кляча). В канун Ватерлоо Д. берет на себя заботы о беспомощной, фактически покинутой супругом Эмилии, вручив ее попечению брата. Впоследствии из Индии, куда майор надолго уехал со своей дивизией, он оказывает вдове денежную помощь, в которой ей отказали Осборны, не прощающие ослушания Джорджа, внявшего призывам Д., а не запретам старика отца. Д. предстоит и самая тяжкая обязанность: открыть Эмилии глаза на коварство мужа, который, поддавшись азарту любовного приключения, за день до гибели был готов ее бросить. Крушение кумира — почти непереносимый удар для кроткой Эмилии, и Д. выказывает чудеса такта, выхаживая возлюбленную после перенесенного шока, прежде чем вести ее к алтарю — разочарованную, но наконец спустившуюся с небес на землю. Лишь эпизодически появляясь в рассказе, Д. тем не менее занимает важное место как единственный из персонажей книги, к которому не может быть безоговорочно отнесено определение «роман без героя», стоящее в подзаголовке. Он — несомненный положительный герой. Однако воплощение связанного с Д. замысла, который состоял в попытке обозначить за ярмарочной суетой мир реальных человеческих ценностей, оказалось вызывающе нетрафаретным. Д. — персонаж, полностью лишенный притягательности внешнего облика или самоочевидной героики поведения, подчас навевающий чувство скуки своей подчеркнутой ординарностью, которая сказывается в неизменном прозаизме взятых им на себя обязательств, в самом его мышлении и в характере поступков. Всегда остававшаяся для Теккерея актуальной полемика с героизацией исключительного, к которой прибегали романтики, и с эстетикой, сложившейся на этом фундаменте, особенно наглядно проступает в его трактовке Д. как символа истинно здоровых начал жизни.
Эмилия Седли — богатая наследница, которой суждено пережить разорение отца, остракизм со стороны свекра, считающего ее с Джорджем Осборном брак мезальянсом, гибель боготворимого супруга и много лет спустя — крах связываемых с ним романтических иллюзийс когда истину о легкомыслии и эмоциональной черствости этого павшего при Ватерлоо офицера становится невозможно утаивать от самой себя. Неукоснительно добродетельная, страшащаяся хотя бы в мелочах отступить от ригористической морали, к которой ее с детских лет приучали под крышей отцовского дома, где во главу угла всегда ставились ответственность, честность и порядок, Э. оказывается явно неприспособленной к условиям и нравам того «базара житейской суеты», который ей открывается с началом взрослой жизни. Ее предсказуемый удел — положение жертвы слишком трезвых, почти неприкрыто циничных норм, которым подчиняется реальная действительность. История Э. — красочная иллюстрация тезиса, провозглашенного повествователем, который убежден, что «Ярмарка тщеславия — место суетное, злонравное, сумасбродное, полное всяческих надувательств, фальши и притворства». Колебания Теккерея, первоначально хотевшего поместить на обложке портрет моралиста, который держит речь перед публикой, но затем отдавшего предпочтение рисунку, изображающему марионеток и кукольника в колпаке с бубенцами, были вызваны важностью сюжетной линии, связанной с Э,: она требует скорее драматической тональности, чем насмешки. Тем не менее даже рассказ о ее тяжких мытарствах после разорения отца и смерти мужа заключает в себе явственный оттенок иронии. Житейская неприспособленность Э., которая долгое время не может осознать реальную ситуацию во всем ее жестоком прозаизме и продолжает держаться искусственных представлений, оттененных ходульной романтикой, вызывает у рассказчика и жалость, и скепсис, и долю язвительности.
Ребекка (Бекки) Шарп — подруга Эмилии Седли по пансиону мисс Пинкертон. Дочь художника, «беспечного служителя муз», своим пристрастием к кабачку оставившего семью без средств к существованию, и балетной танцовщицы, француженки по происхождению. Учится на «особых условиях», т. е. из милости, и уже школьницей едва не склоняет к безумству новоиспеченного помощника викария. Б. «обладала печальной особенностью бедняков — преждевременной зрелостью». Тяжбы с несго ворчивыми отцовскими кредиторами, унижения в пансионе, где ей напоминают про даровой стол, рано прояснили для Б. ее ситуацию, требующую полагаться не на связи и знатность, а лишь на собственные дарования и навыки, сражаясь за положение в обществе, достойное ее амбиций и действительно незаурядного человеческого потенциала. История Б., сделавшей своим жизненным кредо циничное правило, по которому «нет добродетели, есть только обстоятельства», может быть прочитана как «роман карьеры», почти доведенной до счастливого конца и не увенчавшейся полным торжеством лишь волей случая, становящегося у Теккерея движущим фактором интриги. Однако фортуна вовсе не слепа, и случайное стечение неблагоприятных фактов, погубивших дерзкие замыслы Б. как раз в минуту, когда их исполнение казалось делом ближайших дней, на поверку лишь выявляет силу социальных закономерностей, перед которыми бессильна даже завидная целеустремленность героини, соединившаяся с ее агрессивной беззастенчивостью. Не доведенный до конца план брачного союза с братом Эмилии Джозефом отступает перед намного более амбициозным замыслом завоевания аристократа Родона Кроули, который на фоне Б., наделенной энергией, умом и яркой индивидуальностью, выглядит законченным ничтожеством (это подчеркнуто уже его значащей фамилией: crawl — ползать). Попав в старинное поместье Кроули на правах всего лишь гувернантки, Б. легко покоряет сердце старого баронета, который, похоронив супругу, был бы счастлив немедленно вновь идти под венец, если бы вчерашняя пансионерка не рассудила, что тайно заключенный брак с его сыном надежнее гарантирует ее от перепадов судьбы. Для Теккерея ее дерзкая авантюра, как бы ни возмущались моралисты, прежде всего подтверждает, что на Ярмарке тщеславия преуспевают лишь те, кто усвоил законы бесчестной игры лучше, чем безжизненные нормы добродетели. Б. раз за разом даже в этическом отношении оказывается выше своих жертв, поскольку свою лицемерную игру ясно осознает лишь как вынужденность, пусть игра стала ее второй природой. Она принадлежит к числу третируемых обществом и должна день за днем вести с ним необъявленную войну, доказывая, что у нее есть собственные права на социальное благоденствие, которое достигается лишь престижем. «Пожалуй, и я была бы хорошей женщиной, имей я пять тысяч фунтов годового дохода», — аргумент, весомость которого в глазах Теккерея неоспорима.
(1832—1898)
Льюис Кэрролл (настоящее имя Чарлз Латуидж Доджсон) — английский писатель, математик. Ему принадлежат повести-сказки «Алиса в Стране чудес» (1865) и «Алиса в Зазеркалье» (1871), поэма-«нонсенс»
(т. е. «бессмыслица») «Охота на Снарка» (1876), роман «Сильви и Бруно» (ч. 1—2, 1889—1891).
АЛИСА В СТРАНЕ ЧУДЕС. АЛИСА В ЗАЗЕРКАЛЬЕ
Повести-сказки
Алиса — семилетняя девочка, которой приснились приключения в подземной Стране чудес и Зазеркалье, где она встретилась с разнообразными сказочными и фантастическими персонажами, живущими по своей особой логике и все время озадачивающими разумную юную викторианку. Будучи воплощением всех детских викторианских добродетелей: учтивости, приветливости, скромности, сдержанности, серьезности, чувства собственного достоинства, А. одновременно сохраняет в себе ту непосредственность и душевную открытость, которые так ценил в своих маленьких подругах робкий и заикающийся оксфордский профессор математики Доджсон. Мир нонсенса, куда попадает А., часто раздражает ее, странные персонажи, с которыми она встречается, как правило, придирчивы, раздражительны и обидчивы, однако ей хватает здравого смысла, чтобы примириться с ситуацией, суметь перевести разговор на другую тему, удивляясь странности открывающегося перед ней мира, одновременно принимать его таким, как он есть. Ведь несмотря на всю его странность и кажущуюся необъяснимость, в мире чудес и Зазеркалья царствует своя безупречная логика.
Это мир, где все понимается буквально, где метафора лишается своего переносного значения, где между омофонами нет никакой смысловой границы, в результате чего каламбур таковым даже не ощущается, где парадокс оказывается результатом безупречного логического построения. В забавных же пародийных стихах, изобильно встречающихся в тексте, в знакомых по оригиналу логических и грамматических связях вдруг оказываются совсем другие, а то и просто бессмысленные слова. (Скажем, вместо известных строк: «Ты мигай, звезда ночная! / Где ты, кто ты, я не знаю» — мы читаем: «Ты мигаешь, филин мой, / Я не знаю, что с тобой».) Математику и логику К. оказался очень близок детский взгляд на действительность, не обремененный культурной традицией, создающей сложную систему эллипсов, умолчаний, условных построений, исторически приобретенных значений, выводов, давно утративших связь со своими посылками. Многозначность живого языка, тот факт, что при высказывании различных суждений многое следует держать в «уме», соотнося с целой системой культурных условностей и неписаных правил, далеко не сразу, как мы видим из многочисленных записей детских разговоров «от двух до пяти», входит в сознание ребенка. А., находящаяся на полпути от этого детского состояния первобытного хаоса, удерживаемого лишь причудливой логикой, к культурно упорядоченному космосу взрослых, оказывается в результате открыта и первому (ведь Страна чудес и Зазеркалье — это все-таки именно ее сон), и второму (свои суждения об увиденном она произносит с точки зрения общепринятых норм своего времени).
Болванщик (в других переводах Безумный шляпник)— участник «безумного чаепития», одержимый идеей времени, чьи часы тем не менее показывают число, а не час и уже отстали на два дня, потому что были смазаны сливочным маслом, с которым в механизм попали хлебные крошки. Персонаж с таким именем является материализацией английской идиомы «безумен, как шляпник» (mad as a hatter), восходящего к тому времени, когда при обработке фетра для шляп использовалась ртуть, пары которой токсически действовали на нервную систему работников. Аналогичной материализацией идиомы «безумен, как мартовский заяц» (mad as a March hare), является имя другого участника «безумного чаепития», Мартовского зайца.
Чеширский кот — персонаж, материализующий английское выражение «Улыбается, как чеширский кот». Его знаменитая улыбка, существующая сама по себе, обязана характерному для всего произведения Кэрролла софизму («если существуют коты без улыбки, то может существовать и улыбка без кота»), когда за квазилогичным словесным построением открывается явно абсурдный смысл. Комментаторы видят в выражении «улыбка без кота» наглядно-образное описание чистой математики, где теоремы, могущие быть приложенными к описанию внешнего мира, на самом деле являются чистыми абстракциями.
Шалтай-болтай — человек-яйцо, персонаж детской английской поэзии (прибаутка о Ш.-б. широко известна в переводе С. Я. Маршака). Выведенный как самодовольный филолог и философ, гордящийся тем, что может все на свете истолковать и откомментировать, Ш.-б. на самом деле не способен для целостного и непротиворечивого объяснения чего бы то ни было (подобно тому, как его самого не сможет собрать «вся королевская рать»), поскольку он дает всем словам произвольные значения («когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше»).
2i.SU ©® 2015