Произведения русской литературы

ДВЕНАДЦАТЬ

Поэма (1918)

Действие происходит в революционном Петрограде зимой 1917/18 г. Первая из двенадцати глав поэмы описывает холодные, заснеженные улицы города, терзаемого войнами и революциями. Люди пробираются по скользким дорожкам, рассматривая лозунги, кляня большевиков. На стихийных митингах кто-то — «должно быть, писатель — вития» — говорит о проданной России. Среди прохожих — «невеселый товарищ поп», буржуй, барыня в каракуле, запуганные старухи. Доносятся обрывочные крики с каких-то соседних собраний. Темнеет, ветер усиливается. Состояние самого поэта или кого-то из прохожих описывается как «злоба», «грустная злоба», «черная злоба, святая злоба».

Вторая глава: по ночному городу идет отряд из двенадцати человек. Холод сопровождается ощущением полной свободы; люди готовы на все, чтобы защитить мир новый от старого — «пальнем-ка пулей в Святую Русь — в кондовую, в избяную, в толстозадую». По дороге бойцы обсуждают своего приятеля — Ваньку, сошедшегося с «богатой» девкой Катькой, ругают его «буржуем»: вместо того чтобы защищать революцию, Ванька проводит время в кабаках.

Глава третья — лихая песня, исполняемая, очевидно, отрядом из двенадцати. Песня о том, как после войны, в рваных пальтишках и с австрийскими ружьями, «ребята» служат в Красной гвардии. Последний куплет песни — обещание мирового пожара, в котором сгинут все «буржуи». Благословение на пожар испрашивается, однако, у Бога. Четвертая глава описывает того самого Ваньку: с Катькой на лихаче они несутся по Петрограду. Красивый солдат обнимает свою подругу, что-то говорит ей; та, довольная, весело смеется.

Следующая глава — слова Ваньки, обращенные к Катьке. Он напоминает ей ее прошлое — проститутки, перешедшей от офицеров и юнкеров к солдатам. Разгульная жизнь Катьки отразилась на ее красивом теле — шрамами и царапинами от ножевых ударов покинутых любовников. В довольно грубых выражениях («Аль не вспомнила, холера?») солдат напоминает гулящей барышне об убийстве какого-то офицера, к которому та явно имела отношение. Теперь солдат требует своего— «попляши!», «поблуди!», «спать с собою положи!», «согреши!». Шестая глава: лихач, везущий любовников, сталкивается с отрядом двенадцати. Вооруженные люди нападают на сани, стреляют по сидящим там, грозя Ваньке расправой за присвоение «чужой девочки». Лихач извозчик, однако, вывозит Ваньку из-под выстрелов; Катька с простреленной головой остается лежать на снегу.

Отряд из двенадцати человек идет дальше «революцьонным шагом», столь же бодро, как перед стычкой с извозчиком. Лишь убийца — Петруха — грустит по Катьке, бывшей когда-то его любовницей. Товарищи осуждают его — «не такое нынче время, чтобы нянчиться с тобой». Петруха, действительно повеселевший, готов идти дальше. Настроение в отряде самое боевое: «Запирайте етажи, нынче будут грабежи. Отмыкайте погреба — гуляет нынче голытьба!»

Восьмая глава — путаные мысли Петрухи, сильно печалящегося о застреленной подруге; он молится за упокоение души ее; тоску свою он собирается разогнать новыми убийствами — «ты лети, буржуй, воробышком! Выпью кровушку за зазнобушку, за чернобровушку...».

Глава девятая — романс, посвященный гибели старого мира. Вместо городового на перекрестке стоит мерзнущий буржуй, за ним — очень хорошо сочетающийся с этой сгорбленной фигурой — паршивый пес.

Двенадцать идут дальше — сквозь вьюжную ночь. Петька поминает Господа, удивляясь силе пурги. Товарищи пеняют ему за бессознательность, напоминают, что он уже замаран Катьки-нОй кровью, — это значит, что от Бога помощи не будет.

Так, «без имени святого», двенадцать человек под красным флагом твердо идут дальше, готовые в любой момент ответить врагу на удар. Их шествие становится вечным — «и вьюга пылит им в очи дни и ночи напролет...». Глава двенадцатая, последняя. За отрядом увязывается шелудивый пес — старый мир. Бойцы грозят ему штыками, пытаясь отогнать от себя. Впереди, во тьме, они видят кого-то; пытаясь разобраться, люди начинают стрелять. Фигура тем не менее не исчезает, она упрямо идет впереди. «Так идут державным шагом — позади — голодный пес, впереди — с кровавым флагом <...> Исус Христос».

Мир героев

Название поэмы воспроизводит ключевой новозаветный мотив (двенадцать апостолов Христа). Число главных героев, красногвардейцев, предопределило композицию произведения (двенадцать глав). Согласно блоковской помете на рукописи («И был с разбойником. Жило двенадцать разбойников»), число это восходит также к поэме «Кому на Руси жить хорошо» Н. А. Некрасова, где рассказывается притча о Кудеяре — раскаявшемся атамане двенадцати разбойников. Появление в поэме коллективного, собирательного образа Двенадцати (персонифицирован, особо показан лишь Петруха, мельком упомянут лишь еще один большевик: «Андрюха, помогай!») красногвардейцев закономерно: Блок хотел изобразить коллективное, по выражению Л. Толстого, «роевое» сознание и коллективную волю, пришедшие на смену индивидуальному началу. Блок исходил из того, что именно русская интеллигенция способна понять и принять революцию. В ответе на анкету «Может ли интеллигенция работать с большевиками?» Блок писал 14 января 1918г.: «Интеллигенция всегда была революционна. Декреты большевиков — это символы интеллигенции». В этом отношении Блок противопоставлял интеллигенцию буржуазии: «У буржуа — почва под ногами определенная, как у свиньи — навоз: семья, капитал, служебное положение, орден, чин, Бог на иконе, царь на троне. Вытащи это — и все полетит вверх тормашками».

Такая позиция предопределила сатирическое изображение буржуазии и «уходящего мира» в первой главе поэмы. Сначала появляется «старушка», которая «убивается— плачет» и при виде плаката «Вся власть Учредительному собранию!» «никак не поймет, что значит, / На что такой плакат, / Такой огромный лоскут? / Сколько бы вышло портянок для ребят, / А всякий— раздет, разут...». Это обывательский взгляд постороннего свидетеля событий. Следом появляется «Буржуй на перекрестке», который «В воротник упрятал нос». Поразительное совпадение с этим сатирическим образом находим у М. Цветаевой, вовсе не приветствовавшей революцию, в очерке того же 1918 г. «Октябрь в вагоне»: «Так это у меня и осталось, первое видение буржуазии в России: уши, прячущиеся в шапках, души, прячущиеся в шубах <...>, видение шкуры».

Затем появляется «Писатель— вития»: «Длинные волосы / И говорит вполголоса: / — Предатели! / — Погибла Россия!» Четвертый герой— «нынче невеселый, Товарищ Поп». Пятая — «Барыня в каракуле», тоже изображается в сатирическом ключе: «Поскользнулась /И — бац — растянулась!» Затем — проститутки, после них— «Бродяга», который неприкаянно сутулится. Можно допустить, что «бродяга» идентифицируется с «человеком» из Пролога к поэме: «Черный вечер. / Белый снег. / Ветер, ветер! / На ногах не стоит человек». Итак, если к семи обозначенным героям добавить пять проституток, получится еще одно символическое число. Двенадцати персонажам-теням из «старого» мира противопоставлены во второй главе поэмы двенадцать красноармейцев. Из их диалога во второй главе читатели узнают о Ваньке, который «сам теперь богат... / Был Ванька наш, а стал солдат!», «сукин сын, буржуй», и о гуляющей с ним Катьке: «А Ванька с Катькой — в кабаке... / — У ей керенки есть в чулке!» Портрет Катьки нарисован особенно подробно: «Запрокинулась лицом,/ Зубки блещут жемчугом... / Ах ты, Катя, моя Катя, / Толсто-морденькая... / У тебя на шее, Катя, / Шрам не зажил от ножа. / У тебя под грудью, Катя, / Та царапина свежа!» В пятой главе звучит «голос» Петрухи. Это он, Петруха, убил офицера, с которым прежде «блудила» Катька: «Гетры серые носила, / Шоколад Миньон жрала, /С юнкерьем гулять ходила — /С солдатьем теперь пошла? / Эх, эх, согреши! / Будет легче Для души!»

Как видно из письма иллюстратору «Двенадцати» Ю. П. Анненкову, Блока заботил облик Катьки. Он подчеркивал: «Катька — здоровая, толстомордая, страстная, курносая русская девка; свежая, простая, добрая — здорово ругается, проливает слезы над романами, отчаянно целуется <...>. «Толстомордость» очень важна (здоровая и чистая даже до детскости)». Шестая глава рисует погоню красногвардейцев за Ванькой и Катькой: «А Катька где? — Мертва, мертва! / Простреленная голова!» Петруха — «бедный убийца», у которого «не видать совсем лица» и руки в крови, оплакивает свою и Катькину загубленную душу: «— Ой, товарищи родные, / Эту девку я любил... / Ночки черные, хмельные/ С этой девкой проводил...» Но другие красногвардейцы одергивают его, «стервеца», и все вместе они идут на разбой.

В статье «Интеллигенция и революция» Блок называл народ недавно проснувшимся «Иванушкой-дурачком»: «Что ж вы думали? Что революция — идиллия? <...> Что народ — паинька? Что сотни жуликов, провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? И, наконец, что так бескровно и так безболезненно и разрешится вековая распря между «черной» и «белой костью»? Так прорисовывается подтекст «любовного треугольника» поэмы.

В финале поэмы во вьюге, в метели «идут без имени святого...» («Ко всему готовы, / Ничего не жаль...») двенадцать красногвардейцев. Позади них плетется «голодный пес», олицетворяющий «старый мир», а впереди— Христос: «...с кровавым флагом, / И за вьюгой невидим, / И от пули невредим, / Нежной поступью над-вьюжной, / Снежной россыпью жемчужной, / В белом венчике из роз — / Впереди — Иеус Христос».

Блок сам удивлялся: почему Христос? Но ничего с собой не мог поделать: он видел Христа. Дневниковая запись: «Разве я «восхвалял»? Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа». Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный образ». Ключ к поэме — идея многозвучия, вобравшего в себя самые разные «голоса» эпохи — от песни до языка плаката.

Впрочем, вскоре Блок разочаровывается в революции и по-другому начинает смотреть на свою поэму. В «Записке о «Двенадцати» он выделил отрезок времени «с начала 1918 г., приблизительно до конца Октябрьской революции (3—7 месяцев)». Передавая ощущение чары (цветаевское слово) того времени, поэт писал: «...в январе 1918 года я последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 или в марте 1914 года». Хотя теперь, в апреле 1920 года, он «не мог... бы написать того, что написал тогда», отречься от «Двенадцати» невозможно, ибо поэма была написана «в согласии со стихией...».

Тем не менее в предсмертном бреду Блок требовал от Л. Д. Менделеевой обещания сжечь все до единого экземпляры поэмы «Двенадцать».

перейти к началу страницы