Ввиду скудости фактов о жизни Алексея Толстого не представляется еще возможным писать его биографию.

Пока не будут обнародованы уцелевшие письма поэта к дяде его Алексею Перовскому... матери — графине Анне Алексеевне Толстой и его двоюродным братьям Жемчужниковым, пока не найдены будут письма его к императору Александру II и не восстановлены многочисленные пропуски в напечатанных письмах к жене, — до тех пор никакая биография его не может считаться вполне удовлетворительной, и почитателям таланта Ал. Толстого придется довольствоваться компилятивными статьями, скроенными из его автобиографии, клочков напечатанных писем и отрывков воспоминаний разных лиц, а также более или менее фантастическими легендами о нем.

К числу таких легенд относится усердно повторяемый слух о романтическом происхождении поэта. В одной из своих статей В. В. Розанов, указывая на то, что А. К. Толстой нигде не упоминает даже имени своего «фамильного отца», а говорит в своем «длинном теплом, сыновнем рассказе» исключительно о матери и «дяде по матери»,— видит в этом одно из доказательств происхождения графа «от супружеских отношений брата и сестры». Конечно, о таком происхождении Ал. К. Толстого писали и до Розанова. Одним из первых указал на Алексея Алексеевича Перовского, как на вероятного отца поэта, — Никитин («Русский вестник», 1894 г., февраль). Мнение последнего разделяется рядом ученых, в том числе и С. А. Венгеровым, напечатавшим в биографии поэта (издание Маркса), что мать последнего, красавица Анна Алексеевна Перовская, «вышла замуж за пожилого и весьма мало привлекательного вдовца, графа Константина Петровича Толстого» и далее, что «рождение Алексея Константиновича привело к домашней катастрофе и открытому разрыву». Устно передаваемая легенда идет еще дальше и повествует, что самый брак А. А. Перовской и К. П. Толстого имел фиктивный характер и заключен был для покрытия последствия неосторожной связи между Алексеем Алексеевичем Перовским и его сестрой Анной.

Посмотрим теперь, насколько все это вероятно. Благодаря изысканиям профессора Лилльского университета (Франция) г. А. Лиронделя, можно считать установленным день свадьбы родителей поэта. Государственного ассигнационного банка советник, отставной полковник гр. Константин Петрович Толстой был обвенчан с дворянкой девицей Анною Алексеевной Перовской 13 ноября 1816 г. в Симеоновской церкви г. С.-Петербурга. Поручителями — по жениху — был «отец его родной, генерал-майор и кавалер гр. Петр Толстой», по невесте — действительный тайный советник и кавалер гр. Алексей Кириллович Разумовский и уланского полка штабс-ротмистр и кавалер Алексей Перовский. Присутствие на свадьбе человека с такою безукоризненной,репутацией, как гр. Петр Андреевич Толстой, устраняет всякое сомнение в том, чтобы брак этот мог носить поспешный характер или мог бросить хотя бы малейшую тень на достоинство его сына. Ранняя свадьба молодой шестнадцатилетней девушки объясняется господствовавшим в то время обычаем, а равно желанием А. К. Разумовского выдать свою побочную дочь за лицо титулованное и тем дать ей определенное положение в обществе.

Константину Петровичу Толстому было в то время 36 лет, так что его отнюдь нельзя было назвать пожилым. Семнадцатилетним юношей окончил он Шляхетский кадетский корпус, поступил во Фридрихсгамский полк, участвовал в шведской и французской кампаниях и получил несколько наград и отличий за выдающуюся храбрость. Рана в ногу помешала ему продолжать военную карьеру и заставила перейти на гражданскую службу. В полку гр. К. П. Толстой считался лучшим танцором, и имеется указание, что однажды на балу его избрала своим кавалером шведская королева... В детстве, как это часто случается у детей в Петербурге, у Константина Петровича была несколько велика голова, но ни в одном из источников не имеется указаний на непривлекательность наружности графа.

Что касается до нравственных его качеств, то большинство печатных источников указывает почти исключительно на положительные стороны его души. «Да, вполне прекраснейший был человек дядя мой Константин», заключает его характеристику М. О. Каменская (дочь известного скульптора гр. О. П. Толстого, брата Константина Петровича Толстого).

Алексей Толстой родился 24-го августа 1817 г., т.е. по истечении законного срока со дня свадьбы своих родителей. Мы не располагаем данными, чтобы утверждать, будто сам факт рождения поэта «привел к домашней катастрофе и открытому разрыву», как о том пишет в биографии Толстого С. А. Венгеров, тем более что, по словам последнего, симпатии даже самых близких графу Константину Толстому лиц были не на его стороне, чего, по всей вероятности, не было бы, если бы Анна Алексеевна изменяла своему мужу.

Причина семейного разрыва остается, таким образом, для нас неизвестной. По всей вероятности, она заключалась в полном несоответствии характеров неподходивших друг к другу супругов.

Сам: Алексей Толстой, по-видимому, долго не был посвящен в подробности семейной драмы. Драма эта от него так хорошо скрывалась, что все первые годы жизни своей он искренно считал и называл своим отцом Алексея Перовского. Последний не считал себя вправе огорчать маленького племянника, к которому сам сердечно привязался и, в свою очередь, называл его сыном. Это обстоятельство и подало, по всей вероятности, повод к той сплетне, которой поверило немало даже серьезных людей. Возможно, что в самой ранней переписке своей Алексей Перовский и его племянник называли друг друга «папочкой» и «сыном», хотя в письмах, нам известных, дядя называет будущего поэта Алешей, Алешенькой, Алиханчиком и другими ласкательными именами. Когда Алексей Толстой подрос, ему, очевидно, объяснено было, кто приходится ему отцом, ибо в дошедших до нас письмах он называет Перовского не отцом, а дядей. Всякий изучавший характер Толстого знает, какою благородною прямотою он обладал, как противна была ему всякая ложь и как, поэтому, невероятно, чтобы он мог в письмах к любимому и любящему его человеку употреблять фальшивое обращение.

В пользу того, что поэт искренно считал себя не Перовским, а Толстым, имеется много доказательств. Например, он всю жизнь свою носил на пальце перстень с резным изображением родового герба графов Толстых, чего ни за что не стал бы делать, если бы хоть сколько-нибудь сомневался в своем происхождении. По словам лица, его близко знавшего, поэт с жаром доказывал в одном споре талантливость, присущую фамилии Толстых. Он поддерживал отношения с дядей своим, известным скульптором О. П. Толстым, и позволял своей жене и ее племянницам ездить к самому К. П. Толстому.

В обстоятельства, вызвавшие разрыв его родителей, Толстой был посвящен одною из заинтересованных сторон, и, по-видимому, объяснения матери носили весьма пристрастный характер. Следствием таких объяснений было то, что поэт почти всю свою жизнь избегал встречаться с отцом. Они помирились уже перед самою смертью последнего.

Несмотря на то что Алексей Толстой считал отца виновником семейного разрыва и не мог ему простить какого-то проступка перед графиней Анной Алексеевной, мы имеем, однако, сведения, что он оказывал гр. Константину Петровичу материальную поддержку. Отец поэта был человек слабохарактерный, мягкосердечный, религиозный и никому не отказывавший в денежной помощи. Поэтому он сам постоянно нуждался и не мог отказаться от той пенсии, которую ему назначил его богатый сын.

Портрета К. 'П. Толстого до нас, к сожалению, пока не дошло. Чертами лица своего поэт походил на родственников как той, так и другой стороны. Глаза, например, у него были голубые, как у Перовских, нос — как у Толстых. Характером своим он также напоминал во многом родственников своих со стороны отца. Артистические же наклонности и художественный вкус были присущи представителям обеих фамилий. Поэтический дар Алексей Константинович мог унаследовать от своего дяди гр. Петра Андреевича Толстого, который, по словам М. О. Каменской... отличаясь веселым нравом, не чужд был импровизаторских способностей и, даже готовясь покинуть этот мир, приветствовал шутливым экспромтом пришедших к нему проститься родственников...

Все эти данные заставляют думать, что легенда о романтическом происхождении поэта в лучшем случае представляет собою плод недоразумения...

* * *

Незаметно наступил 1854 год. Разделяя охватившее общество патриотическое одушевление, Толстой мечтал о воинской славе. Вместе с графом Алексеем Павловичем Бобринским задумывает он сформировать для действия против союзной армии, высадка которой ожидалась на балтийском побережье, партизанский отряд. Для вооружения будущей дружины Алексей Константинович лично заказал в Туле дальнобойные винтовки, и Бобринский ездил потом туда наблюдать за исполнением заказа.

Ввиду крайней трудности набрать достаточное количество охотников друзьям пришлось изменить свой первоначальный план, и вместо сухопутного отряда решено было вооружить быстроходную яхту для действий в финляндских шхерах под флагом Спб. Яхт-Клуба...

Для того чтобы познакомиться с театром будущих военных действий своих и набрать экипаж для яхты, Толстой даже ездил раза два в Финляндию, но из поездок его и разговоров ничего реального не вышло. Ни пригородные крестьяне, ни финские рыбаки не были подходящим материалом для партизанского отряда. Возможно даже, что предприятие получило чрезмерно большую огласку, а кроме того, долго служившему в дипломатическом ведомстве графу могло показаться слишком страшным нарушить какие-нибудь международные конвенции о каперах.

В начале октября 1854 г... Толстой явился к дяде своему, министру уделов, с проектом образовать «дружину из царских крестьян», но Лев Алексеевич с первых же слов его остановил: «Опоздал; Государь тебя опередил... Вот рескрипт, повелевающий мне образовать Стрелковый полк Императорского Семейства из удельных крестьян...»

Хлопоты с проектом партизанской войны задержали обычную поездку в Смальково. Он отправился туда лишь в ноябре. В письме от 16 ноября 1854 г. Алексей Константинович сообщает графине Анне Алексеевне, что приехал пятнадцатого на санях в Муром... Это пребывание в Смалькове Толстой называет в письмах к Софье Андреевне Миллер кульминационным пунктом своей жизни. «Я не заметил зимы, ни дурной погоды, — пишет он, — мне казалось, что была весна. Я вывез из Смалькова впечатление зелени и счастья»...

В конце декабря поэт снова был в Петербурге и в письмах оттуда описывал литературные обеды Некрасова и Тургенева...

После смерти Императора Николая I Толстой, следуя голосу долга и семейным традициям, поступил в стрелки. Состоявшимся 28 марта 1855 г. Высочайшим приказом младший чиновник II Отделения Собственной Е. И. В. Канцелярии статский советник и церемониймейстер граф Толстой определен был в службу в Стрелковый полк Императорской Фамилии майором. В тот же день поэт надел военный мундир. Он был зачислен в списки первой роты I баталиона, получившей название роты Его Величества...

Существует фотографический портрет Толстого в стрелковой форме, с густыми майорскими эполетами, в окаймленном, галунами кафтане, в башлыке, накинутом поверх стрелковой шацки с металлическим крестом.

Граф Толстой был не единственным в полку офицером, переведенным из гражданского ведомства. Туда же поступил прапорщиком и его двоюродный брат В. М. Жемчужников.

Сборный пункт I баталиона находился в окрестностях Новгорода, и в первой половине мая Алексей Константинович туда выехал. Судя по письму к матери, 14 мая он был в Новгороде, а 20 мая в селе Медведь. Сюда или в Новгород в конце мая или начале июня приезжала его навестить и пробыла до 8 июня Софья Андреевна Миллер.

В переписке с нею Толстой рассказывает, что сошелся со всеми офицерами, с которыми играл в городки, гулял и разговаривал о литературе. Иногда товарищи по полку обедали у поэта. Одно из дошедших до нас его стихотворений дает нам возможность знать о господствовавшем среди офицеров настроении.

Уж как молодцы пируют
Вкруг дубового стола.
Их кафтаны нараспашку;
Их беседа весела.
По столу-то ходят чарки;
Золоченые звенят.
Что же чарки говорят:
Нет! Нет!
Не бывать,
Не бывать тому,
Чтоб мог француз
Нашу Русь завоевать!
Нет!

Свободное от служебных занятий и разговоров с полковыми товарищами время Толстой посвящал чтению А. Шенье. Некоторые стихотворения этого поэта переведены Алексеем Константиновичем и вошли в собрание его сочинений...

Штаб Южной Армии назначил для стоянки Стрелкового полка три больших селения в окрестностях Одессы, упустив из вида, что в этой местности незадолго перед тем свирепствовал тиф. Поэтому тотчас же по расквартировании полка в нем открылась зараза...

Алексею Толстому пришлось в скором времени заменить захворавшего тифом полк. Жукова и нести вместо него обязанности баталионного командира. Мы не знаем, насколько распорядительным и заботливым начальником оказался поэт на этом посту; одно можно сказать — трусом он не был и тифа не боялся.

Вместе с гр. А. П. Бобринским и другими офицерами тратил он личные средства на нужды больных солдат и лично ухаживал за тифозными товарищами.

Больных офицеров перевозили, обыкновенно, в Одессу и там лечили на заранее нанятых частных квартирах. 3 января Толстой переехал туда ухаживать за захворавшими тифом офицерами и жил там, судя по письмам к матери и Софье Андреевне, весь январь и февраль, лишь кратковременно отлучаясь, чтобы привести в Одессу с места стоянки свой баталион.

В феврале он сам заразился тифом. Получив от жившего в Одессе гр. Строганова известие о болезни племянника, Л. А. Перовский сообщил о том Государю. По приказанию последнего полковой командир ежедневно стал телеграммами доносить во Дворец о состоянии здоровья майора гр. Толстого. Император сделал на письме Перовского следующую надпись: «Буду с нетерпением ожидать известий по телеграфу, дай Бог, чтобы они были удовлетворительны...»

Крепкий организм Толстого и заботливый уход приехавшей в Одессу С. А. Миллер помогли поэту перенести болезнь. В начале марта он был уже вне опасности.

В письме от 22 марта он сообщает матери, что на днях выезжал в коляске, старается ходить пешком («шагов сто каждый день»), очень похудел и вырос («стал выше Жемчужникова, а раньше было наоборот»).

Несмотря на близость любящей подруги, Толстой ни на минуту не забывал о матери. «Думаешь ли ты обо мне, — спрашивает он. — Мне грустно... Я уже лег, но встал с постели, чтобы написать Тебе это письмо» (30 марта 1856 г. из Одессы). Там же он сообщает о надежде совершить вместе с гр. Бобринским прогулку верхом.

Период выздоровления А. К. Толстого хорошо описан Л. Жемчужниковым, рассказывающим между прочим про их совместные прогулки на берег моря и про экскурсию в каменоломни. В мае и июне поэт совершил с Софьей Андреевной продолжительную поездку по берегу Крыма.

Впечатления этой поездки описаны им в «Крымских очерках». Кроме картин прекрасной местной природы в упомянутом цикле стихотворений чувствуется также влияние усердно читаемого перед войной Андрея Шенье...

Август 1874 г. поэт провел в Красном Роге, где стародубский уездный врач Корженевский облегчил несколько его невралгические боли приемами лития...

Вероятно, литий перестал оказывать свое благотворное действие на здоровье Толстого, так как в сентябре месяце, в сопровождении племянника жены, кн. Д. Н. Цертелева, он отправился в свое последнее путешествие за границу. 26 сентября (судя по отметке на паспорте) они проехали Вержболово и немного спустя были в Берлине. Отдохнув там несколько, побывав в опере и побегав по книжным магазинам,, путешественники прибыли в Париж. Их времяпровождение там рассказано в письмах графа жене. Здесь он виделся с Тургеневым, бывал у художника Боголюбова, по-прежнему интересовался спиритизмом и устраивал у себя сеансы.

По свидетельству кн. Цертелева, граф проснулся однажды ночью от сильного стука в столик и увидел белую наклонившуюся над ним фигуру, которая быстро исчезла... но стакан на столике продолжал звенеть...

В письме от 27 ноября 1874 г. Толстой рассказывает жене о своем приеме у Императрицы. Бывший в свите последней д-р Боткин советовал поэту ехать в Флоренцию, где он должен был встретиться с Софьей Андреевной, но графиня, по-видимому, сама к нему прибыла в Париж.

В двадцатых числах января 1875 г. Толстой, чувствовавший себя несколько лучше, расстался с женой и поехал к Императрице, которая жила в то время в Сан-Ремо. Здесь прибытием своим он внес много оживления, читал «Сон Попова», а некоторым лицам и «Бунт в Ватикане», принимал участие в шарадах и рассказывал Императрице им самим сочиненные анекдоты.

В первых числах февраля (н. ст.) 1875 г. Толстой покинул Двор Императрицы и поехал к жене во Флоренцию. Там он занялся терцинами «Дракона» и не дошедшими до нас «Охотничьими Воспоминаниями», а также вел деятельную переписку с друзьями.

Наступившая весной жара принесла с собою ухудшение здоровья поэта. В напечатанных письмах его за это время встречаются указания на употребление морфина. Кто посоветовал Толстому принимать этот яд: Тургенев, Софья Андреевна или кто другой — вопрос спорный. Кроме облегчения физических страданий морфин должен был способствовать творческой деятельности графа... К возбуждающим при писании стихов средствам Алексей Толстой прибегал, впрочем, и раньше...

К началу июня поэт поехал на Карлсбад. Судя по письму от 14 июня 1875 г., Софья Андреевна там вместе с ним не осталась. В Карлсбаде граф почувствовал себя несколько лучше и продолжал работать над «Охотничьими Воспоминаниями», которые собирался поместить в «Вестник Европы» в течение зимы. Поэт занялся также вместе с И. С. Тургеневым устройством концерта в пользу моршанских погорельцев. Этот концерт состоялся 1 июля (ст. ст.). Толстой читал на нем свои стихи, и его вызывали так же горячо, как и соперника его по литературной славе, Тургенева.

Это был последний триумф поэта. Вскоре после концерта он собрался в Россию и 10 июля ст. ст. (судя по отметке на паспорте) был уже в Вержболове. В Берлине, на железнодорожном вокзале, граф встретился с А. А. Нильским. По словам последнего, Толстой «выглядел очень нехорошо; исхудалый, скучный, он жаловался на припадки нервного расстройства». «Одолевают они меня, мучат», — говорил он.

Ночью в вагоне поэт неожиданно почувствовал себя нехорошо и, желая предупредить надвигавшийся припадок, делал себе впрыскивание морфия...

Приехавший в августе в Красный Рог Н. Жемчужников нашел Алексея Толстого очень постаревшим. В ночь вслед за днем приезда Жемчужникова поэт захворал. Больному являлись видения. Кроме физических страданий он испытал мучительное ощущение раздвоения личности. Когда его перенесли в первый раз в гостиную, лицо у него, по свидетельству того же Жемчужникова, было «ужасно жалкое и выражение какое-то растерянное». Он не раз повторял: «Самому злейшему врагу не пожелаю этого... Как я страдал!.. Что я чувствовал!..»

В сосновом лесу, куда ежедневно вывозили поэта, ему становилось легче. В комнатах поэтому расставлены были кадки с водою, в которых стояли свежие срубленные молодые сосенки.

Материальные дела графа обстояли в то время далеко не благополучно. Доходов после освобождения крестьян становилось все меньше и меньше. Сам Толстой ни во что не вмешивался, полагаясь на близких и доверенных лиц. Расточительность графини Софьи Андреевны также не могла не отразиться на делах. По свидетельству Н. М. Жемчужникова, поэт за последние годы жизни стал выдавать все более и более векселей. Многочисленные когда-то имения Алексея Константиновича одно за другим закладывались и продавались. Толстой признался, между прочим, своему двоюродному брату, что ввиду плохого состояния денежных дел он принужден будет просить Государя принять его на службу.

В то же время, есть основание думать, он чувствовал приближение смерти. Мысль о ней, по словам присутствовавшего в то время в Красном Роге кн. Цертелева, отнюдь не пугала поэта, возбуждая в нем только тихую грусть. С другой стороны, Н. Н. Брешко-Брешковский в своей статье «Из воспоминаний о А. К. Толстом» («Биржевые ведомости», 1905г., N° 8981) указывает, что мысль о смерти беспокоила Толстого. Последний, по словам Брешко-Брешковско-го, так рассказывал своей жене об испытываемых им галлюцинациях: «Знаешь, Сонюшка, приходила ко мне покойница мама, хотела увести за собой; я даже руку отдернул...»

Указывая однажды на дверь, которая вела в уборную, а из уборной на балкон, но была заперта, Алексей Константинович заметил: «Я думаю, вам придется отпереть эту дверь, коридор слишком узок »... Толстой изъявлял также желание быть похороненным в дубовом гробу...

Бывшие в то время в Красном Роге близкие и друзья, в том числе кн. Цертелев, Маркович и Н. Жемчужников, старались отвлечь поэта от сумрачных мыслей. Доктор Величковский считал даже возможным вновь свезти его за границу...

Для облегчения своих физических страданий граф все чаще прибегал к морфину, все увеличивая дозы. 24 августа, после приема этого средства, у него появились признаки отравления, но затем кризис этот прошел, и больной оправился...

28 сентября 1875 г., за несколько дней до предполагаемого отъезда за границу, вошедший в кабинет Алексея Константиновича, с тем чтобы позвать его на прогулку, кн. Цертелев заметил, что тот заснул в своем спокойном удобном кресле. Так как поэт страдал бессонницей, то его решено было не будить. Спустя несколько часов, обеспокоенная долгим сном мужа, в кабинет вошла графиня Софья Андреевна. Когда она стала будить Толстого, то заметила, что руки его холодны как лед, а пульс не бьется... На письменном столе возле него находились пустой пузырек из-под морфия и шприц. Поэта пытались вернуть к жизни, делали ему искусственное дыхание, но ничто не помогло.

Так умер Алексей Толстой.