Литература
Большой справочник "РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА"
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Н. В. Гоголь
МЕРТВЫЕ ДУШИ
Основное содержание
Глава первая
«В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, - словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так чтобы слишком молод».
Господина встретил трактирный слуга и провел его в «ниспосланный ему богом покой». «Пока приезжий господин осматривал свою комнату, внесены были его пожитки: прежде всего чемодан из белой кожи, несколько поистасканный, показывавший, что был не в первый раз в дороге. Чемодан внесли кучер Селифан, низенький человек в тулупчике, и лакей Петрушка, малый лет тридцати, в просторном подержанном сюртуке, как видно с барского плеча, малый немного суровый на взгляд, с очень крупными губами и носом. Вслед за чемоданом внесен был небольшой ларчик красного дерева... сапожные колодки и завернутая в синюю бумагу жареная курица».
Кучер пошел к лошадям, лакей стал устраиваться в номере, а господин направился «в общую залу» и заказал себе обед. Пока подавали, господин с «чрезвычайной точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор». Расспросил обо всех «значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого даже характера и как часто приезжает в город; ...не было ли каких болезней в их губернии - повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного». После обеда «...отдохнувши, он написал на лоскутке бумажки, по просьбе трактирного слуги, чин, имя и фамилию... - коллежский советник Павел Иванович Чичиков, помещик, по своим надобностям».
Затем Павел Иванович отправился осматривать город. Этот «...город никак не уступал другим губернским городам... домы были в один, два и полтора этажа... Попадались почти смытые дождем вывески... с нарисованными синими брюками и подписью какого-то Аршавского портного». Магазин с картузами и фуражками имел вывеску «Иностранец Василий Федоров». Была вывеска, «где нарисован был бильярд с двумя игроками во фраках... Чаще же всего заметно было потемневших двуглавых государственных орлов, которые теперь уже заменены лаконическою надписью: «Питейный дом». Мостовая везде была плоховата». Павел Иванович еще заглянул в городской сад и подробно расспросил будочника, как ближе пройти к «собору, к присутственным местам, к губернатору... оторвал прибитую к столбу афишу... посмотрел пристально на проходившую по деревянному тротуару даму...». Вернувшись в гостиницу, он напился чаю, внимательно прочитал афишу, «свернул опрятно и положил в свой ларчик».
Весь следующий день был посвящен визитам. «Был с почтением у губернатора, который... впрочем, был большой добряк и даже сам вышивал иногда по тюлю». Затем Чичиков посетил вице-губернатора, прокурора, председателя палаты, полицеймейстера, откупщика, начальника над казенными фабриками, засвидетельствовал почтение инспектору врачебной управы и городскому архитектору. «В разговорах с сими властителями он очень искусно умел польстить каждому... Следствием этого было то, что губернатор сделал ему приглашение пожаловать к нему того же дня на домашнюю вечеринку, прочие чиновники тоже, с своей стороны, кто на обед, кто на бостончик, кто на чашку чаю». О себе приезжий говорил, «что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его...».
После небольшого послеобеденного сна Чичиков тщательно оделся и отправился в своем экипаже на вечеринку к губернатору. «Не успел Чичиков осмотреться, как уже был схвачен под руку губернатором, который представил его тут же губернаторше».
Когда танцующие притиснули всех к стене, Павел Иванович внимательно рассмотрел присутствующих. «Многие дамы были хорошо одеты и по моде... Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые все увивались около дам... Другой род мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков... Это были почетные чиновники в городе». «У тоненького в три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард». Толстые - приобретатели. У толстого «...глядь - и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями». Толстый становится помещиком. «А после него опять тоненькие наследники спускают, по русскому обычаю, на курьерских все отцовское добро».
Чичиков присоединился к толстым. Он познакомился с учтивым помещиком Маниловым и с неуклюжим на вид Собакевичем. Павел Иванович тотчас же осведомился о них у председателя и почтмейстера. Он узнал, сколько у каждого из помещиков душ крестьян и в каком положении находятся их имения.
Наконец все приступили к «занятию дельному», то есть к игре в карты. В конце вечера Манилов и Собакевич пригласили Чичикова в гости.
«На другой день Чичиков отправился на обед и вечер к полицеймейстеру...», где познакомился с помещиком «Ноздревым, человеком лет тридцати, разбитным малым, который ему после трех-четырех слов начал говорить «ты»... Назавтра Чичиков провел вечер у председателя палаты, потом был на вечере у вице-губернатора, на большом обеде у откупщика, на небольшом обеде у прокурора. «Словом, ни одного часа не приходилось ему оставаться дома, и в гостиницу приезжал он с тем только, чтобы заснуть.
Приезжий во всем как-то умел найтиться и показал в себе опытного светского человека... говорил он ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует... Все чиновники были довольны приездом нового лица. Губернатор об нем изъяснился, что он благонамеренный человек; прокурор - что он дельный человек; жандармский полковник говорил, что он ученый человек; председатель палаты - что он знающий и почтенный человек; полицеймейстер - что он почтенный и любезный человек; жена полицеймейстера - что он любезнейший и обходительнейший человек». Даже Собакевич назвал его «преприятным человеком».
Такое мнение составилось о Чичикове в городе, и оно держалось до тех пор, пока одно странное предприятие гостя не привело в совершенное недоумение почти весь город.
Глава вторая
Прожив более недели в городе, «приезжий господин» решил перенести свои визиты за город и навестить помещиков Манилова и Собакевича. «Селифану отдано было приказание рано поутру заложить лошадей в известную бричку». Петрушка остался дома «смотреть за комнатой и чемоданом...». Петрушка характера «был больше молчаливого, чем разговорчивого; имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг». Читал он все, что попадало под руку, не вникая в смысл. Ему нравился процесс самого чтения. У .Петрушки было еще два свойства: спать не раздеваясь и «носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух...». Так что Чичиков говорил ему: «Ты, брат, черт тебя знает, потеешь, что ли. Сходил бы ты хоть в баню».
Но пора, однако, вернуться к главному герою... В воскресенье Чичиков выехал из города. «Проехавши пятнадцатую версту, он вспомнил, что здесь, по словам Манилова, должна быть его деревня...» Однако, только расспросив встретившихся мужиков, проехав еще несколько верст, повернув на проселочную дорогу и сделав еще три или четыре версты, Павел Иванович увидел наконец господский дом.
Дом «стоял одиночкой на юру... покатость горы, на которой он стоял, была одета подстриженным дерном. На ней были разбросаны по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций...», несколько берез с жиденькими вершинами. Под березами виднелась беседка с надписью «Храм уединенного размышления», пониже был покрытый зеленью пруд. Еще ниже «темнели вдоль и поперек серенькие бревенчатые избы», которых Чичиков насчитал более двухсот. Возле изб не росло ни одного деревца, «везде глядело только одно бревно». Поодаль темнел сосновый лес.
Хозяин встретил Павла Ивановича на крыльце. «Оба приятеля очень крепко поцеловались, и Манилов увел своего гостя в комнату...
Один Бог разве мог сказать, какой характер у Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан... он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур передано сахару».
«Хозяйством нельзя сказать, чтобы он занимался... Когда приказчик говорил: «Хорошо бы барин, то и то сделать». - «Да, недурно» - отвечал он...» Во время службы в армии Манилова считали «скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером». Иногда, глядя на двор и на пруд, «говорил он о том, как хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или через пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары... В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкой на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года. В доме его чего-нибудь вечно недоставало: прекрасная мебель была обтянута шелковой материей, но на два кресла материи не хватило. «В иной комнате и вовсе не было мебели. Жена его... впрочем, они были совершенно довольны друг другом. Несмотря на то что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек...» Манилова была хорошо воспитана. «А хорошее воспитание, как известно, получается в пансионах... Она была недурна: одета к лицу.
»Однако вернемся к нашим героям. Манилов и Чичиков стояли у дверей гостиной и никак не могли решить, кому из них первому войти. «Наконец оба приятеля вошли в дверь боком и несколько притиснули друг друга». Немного поговорили о городе и нашли его прекрасным, а городское общество самым обходительным. Перебрав всех чиновников в городе, они дали им самые лестные оценки. Наговорив друг другу любезностей, приятели пошли в столовую, где Павлу Ивановичу были представлены дети Маниловых: старший Фемистоклюс, которому пошел «осьмой» год, и младший Алкид, ему «вчера только минуло шесть». Дети конечно же обладали большими способностями. О старшем Манилов сказал, что прочит его по дипломатической части.
Когда обед закончился, «гость объявил с весьма значительным видом, что он намерен... поговорить об одном очень нужном деле». Пройдя в кабинет, Чичиков спросил: «Как давно вы изволили подавать ревизскую сказку?.. Как с того времени много у вас умерло крестьян?»
Манилов вызвал приказчика, которому было поручено умерших перечесть и составить подробный реестрик.
«- А для каких причин вам это нужно? - спросил по уходе приказчика Манилов.
- Причины вот какие: я хотел бы купить крестьян... - ответил Чичиков...
- Но позвольте спросить вас, - сказал Манилов, - как желаете вы купить крестьян: с землею или просто на вывод, то есть без земли?
- Нет, я не то чтобы совершенно крестьян, - сказал Чичиков, - я желаю иметь мертвых...
- Как-с? извините... я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово...
- Я полагаю приобресть мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии как живые, - сказал Чичиков.
Манилов выронил тут же чубук с трубкою на пол и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут...
- Мне кажется, вы затрудняетесь?.. - заметил Чичиков...
Манилов совершенно растерялся...
- Но позвольте доложить, не будет ли эта негоция не соответствующей гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?»
Чичиков убедил Манилова, что не только все будет по закону, но и «казна получит даже выгоды, ибо получит законные пошлины.
- Теперь остается условиться в цене...
- Как в цене? - сказал опять Манилов и остановился».
Он не только бесплатно уступил гостю крестьян, но готов был и купчую взять на себя. Договорились, что для завершения дела Манилов приедет в город. Чичиков «взял шляпу и стал откланиваться.
- Как? Вы уж хотите ехать? - сказал Манилов. - Лизанька, Павел Иванович оставляет нас!»
Чичиков попрощался с Маниловой и с детьми, пообещав одному привезти саблю, а второму барабан. Хозяин рассказал кучеру, как доехать к Собакевичу. Селифан сказал: «Потрафим, ваше благородие». Чичиков уехал, а Манилов еще долго стоял на крылечке и «думал о благополучии дружеской жизни».
Глава третья
А Чичиков в довольном расположении духа сидел в своей бричке, катившейся давно по столбовой дороге. Предположения, сметы и соображения, блуждавшие по лицу его, видно, были очень приятны. Занятый ими, он не обращал внимания на то, как его кучер делал весьма дельные замечания чубарому коню, запряженному с правой стороны. Этот конь был сильно лукав и только делал вид, что везет. «Хитри, хитри! вот я тебя перехитрю! - говорил Селифан, хлыснув кнутом ленивца. - Ты думаешь, скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, тогда тебя всякой будет уважать. Вот барина нашего всякой уважает».
Если бы Чичиков прислушался, то услышал бы про себя много интересных подробностей. Только сильный удар грома отвлек его от приятных мыслей. Дождь полил как из ведра. Задернув кожаные занавески, Павел Иванович приказал кучеру ехать быстрее. Но Селифан никак не мог припомнить, два или три поворота проехал. Поняв, что заблудился, поворотивши на первую перекрестную дорогу, кучер пустил коней вскачь. После чего затянул песню не песню, но что-то длинное, чему и конца не было. Бричка между тем стала сильно качаться из стороны в сторону и наделяла седока пресильными толчками.
- Что, мошенник, по какой дороге ты едешь? - сказал Чичиков.
- Да что ж, барин, делать. Кнута не видишь, такая потьма!
Тут только путешественник заметил, что Селифан подгулял.
- Держи, держи, опрокинешь! - кричал он ему.
- Нет, барин, как можно, чтоб я опрокинул, - отвечал Селифан, и бричка опрокинулась.
Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь.
- Ты пьян как сапожник! - сказал Чичиков.
- Нет, ваше благородие, как можно... с хорошим человеком поговорил, потому что...
- Вот я тебя высеку, так ты у меня будешь знать!
- Коли высечь, я ничуть не прочь от того. Почему не посечь, коли за дело? Оно нужно посечь, потому что мужик балуется. Коли за дело, то и посеки; почему ж не посечь?
Издали послышался собачий лай, который и привел путников в деревню. Бричка ударилась оглоблями в забор. Ехать было решительно некуда. Селифан принялся стучать. Послышался хриплый бабий голос:
- Кто стучит? чего расходились?
- Приезжие, матушка, пусти переночевать, - произнес Чичиков.
- Да кто вы такой?
- Дворянин, матушка.
Ворота отворились, и Чичиков вошел в дом. Его проводили в комнату. Минуту спустя вошла хозяйка, женщина пожилых лет, в чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки.
В короткой беседе выяснилось - Чичиков так далеко заехал, что о его знакомых помещиках хозяйка никогда не слышала. Приезжий лег спать и проснулся довольно поздним утром. Из окна он увидел двор со всякой живностью, а за огородами крестьянские избы в состоянии, показывающем довольство обитателей. Павел Иванович вошел в комнату к хозяйке с веселым и ласковым видом.
- Здравствуйте, батюшка. Каково почивали? - сказала хозяйка. Она была одета лучше, нежели вчера.
- Хорошо, - ответил Чичиков. - Вы как, матушка?
- Плохо, отец мой. Бессонница. Все поясница болит и нога.
- Пройдет, матушка.
- Дай Бог, чтобы прошло. Хозяйка Настасья Петровна Коробочка приняла приезжего за покупщика.
- Скажите, у вас умирали крестьяне? - спросил Чичиков.
- Ох, батюшка, осьмнадцать человек! - сказала старуха вздохнувши.
- На все воля Божья, матушка! Уступите-ка их мне, Настасья Петровна.
- Кого, батюшка?
- Да вот этих-то всех, что умерли. Или продайте. Я вам за них заплачу.
- Да на что они тебе, - сказала старуха, выпучив на него глаза.
- Это уж мое дело.
- Право, не знаю. Ведь я мертвых никогда не продавала.
- Послушайте, матушка. Ведь вы разоряетесь, платите за них подать, как за живых.
Я принимаю на себя все повинности. Я даже купчую крепость совершу на свои деньги.
- Право, я боюсь, чтобы не понести убытку, - отвечала помещица, - лучше уж я маненько повременю, авось понаедут купцы, да применюсь к ценам.
«Эк ее, дубиноголовая какая!» - сказал про себя Чичиков, начиная выходить из терпения. Он хватил в сердцах стулом об пол и посулил ей черта.
- Я хотел покупать и хозяйственные продукты, потому что я и казенные подряды тоже веду, - прилгнул Павел Иванович неожиданно удачно.
Черта помещица испугалась необыкновенно, но подействовали на Настасью Петровну казенные подряды.
- Да чего ж ты рассердился так? Знай я, что ты такой, я бы совсем тебе не прекословила. Изволь, я готова тебе уступить, только ты, отец мой, не обидь насчет подрядов-то.
Договорились уполномочить на совершение крепости сына протопопа, проживающего в городе. Чичиков стал готовить бумаги, а Коробочка приказала приготовить пирог, блины и другие произведения домашней пекарни и стряпни.
- Прошу покорно закусить, - сказала хозяйка.
Павел Иванович закусил и собрался уезжать, спросив, как добраться до большой дороги.
- Рассказать-то мудрено, я тебе девчонку дам, она дорогу покажет, только ты, смотри, не завези ее.
Селифан помог влезть девчонке на козлы. Кони тронулись.
- Прощайте, матушка!
Девчонка показала дорогу, Чичиков дал ей медный грош, и она побрела восвояси, уже довольная тем, что посидела на козлах.
Глава четвертая
На большой дороге у трактира Чичиков велел остановиться. Деревянный потемневший трактир принял героя под свой узенький гостеприимный навес на точеных столбиках, похожих на подсвечники.
- Поросенок есть? - спросил Чичиков у встретившей его бабы.
- Есть.
- Давай его сюда!
Кушая поросенка, которого оставался последний кусок, Павел Иванович увидел в окно, что к трактиру подъехал экипаж, из него вылезли двое мужчин. Один из приезжих показался Чичикову знакомым. Это был среднего роста, очень недурно сложенный молодец с полными, румяными щеками, с белыми, как снег, зубами и черными, как смоль, бакенбардами. Свеж он был, как кровь с молоком; здоровье, казалось, так и прыскало с лица его.
- Ба, ба, ба! - вскричал он, войдя в помещение и расставив обе руки при виде Чичикова. - Какими судьбами?
Чичиков узнал Ноздрева, с которым встречался всего один раз на обеде у прокурора.
- Куда ездил? - говорил Ноздрев. - А я, брат, с ярмарки. Поздравь: продулся в пух! Поверишь ли, не только убухал четырех рысаков - все спустил. Ведь на мне нет ни цепочки, ни часов...
Чичиков, присмотревшись, отметил про себя, что и один бакенбард у его знакомого был меньше и реже, чем другой.
- А ведь будь только двадцать рублей в кармане, - продолжал Ноздрев, - я отыграл бы все, кроме того, тридцать тысяч положил бы в бумажник.
- Ты и тогда так говорил, - сказал второй приезжий, оказавшийся зятем Ноздрева Мижуевым, - когда я тебе дал пятьдесят рублей.
- Экая важность! - сказал Ноздрев. - Зато, брат Чичиков, как покутили мы. Вообрази, что в трех верстах стоял драгунский полк. Как мы начали пить с офицерами. Штабс-ротмистр Поцелуев... такой славный! усы, братец, такие! Бордо называет просто бурдашкой. Поручик Кувшинников... какой премилый человек! А какой волокита! Поверишь ли, простых баб не пропустил. Это он называет: попользоваться насчет клубнички. Эх, Чичиков, ну что бы тебе стоило приехать? Ты бы не расстался с поручиком Кувшинниковым. Право, свинтус ты этакой! Поцелуй меня, смерть люблю тебя! Мижуев, смотри, вот судьба свела! Он приехал Бог знает откуда, я тоже здесь живу... А ты куда теперь едешь?
- К Собакевичу, - ответил Чичиков. Ноздрев захохотал.
- Ой, пощади, право тресну со смеху! Да ведь ты жизни не будешь рад, когда приедешь к нему: это просто жидомор! Послушай, Чичиков, ты должен непременно теперь ехать ко мне, а там, пожалуй, можешь и к Собакевичу.
«А что ж, - подумал Павел Иванович, - заеду я в самом деле к Ноздреву».
- Изволь, едем, - сказал он.
В доме не было никаких приготовлений к их принятию. Чичиков понял, что раньше пяти часов они не сядут за стол. Ноздрев повел гостей осматривать свое хозяйство. Сначала он показал лошадей, потом пустые стойла, где были прежде тоже хорошие лошади. Показал волчонка, пруд, в котором якобы водилась рыба огромной величины. Затем Ноздрев повел гостей к красивому маленькому домику, окруженному забором. Это была псарня. Вошедши на двор, увидели там всяких собак, и густопсовых, и чистопсовых, всех цветов и мастей: муругих, черных с подпалинами, полво-пегих, муруго-пегих, красно-пегих, черноухих, сероухих... Тут были все клички, все повелительные наклонения: стреляй, обругай, порхай...
Осмотрели водяную мельницу, кузницу, поле, где Ноздрев, по его словам, сам поймал русака за задние ноги.
- Теперь я покажу тебе, - сказал он, обращаясь к Чичикову, - границу, где оканчивается моя земля.
Прошедши порядочное расстояние, гости увидели границу, состоявшую из деревянного столбика и узенького рва.
- Вот граница! - сказал Ноздрев. - Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все, что за лесом, все мое.
Гости воротились к дому. Ноздрев повел их в свой кабинет и показал два дорогих ружья, сабли, два турецких кинжала, на одном из которых, видно по ошибке, было вырезано: «Мастер Савелий Сибиряков». Вслед за тем была показана гостям шарманка, игравшая не без приятности, правда, начинала она одну мелодию, в середине играла другую, а в конце третью. Показаны были трубки, одна из которых, по словам хозяина, была подарена графиней.
Обед не составлял у Ноздрева главного в жизни, кое-что пригорело, кое-что не сварилось. Зато хозяин налег на вина: он налил гостям по стакану портвейна и по другому госотерна. Потом велел принести мадеру, какой не пивал сам фельдмаршал. В непродолжительном времени была принесена рябиновка, потом какой-то бальзам.
После обеда Мижуев засобирался домой.
- И ни-ни! не пущу! - сказал Ноздрев.
- Пусть его едет, что в нем проку! - сказал Чичиков Ноздреву, имея в виду свое дело.
- А и вправду! - согласился хозяин, - поезжай, фетюк!
После отъезда Мижуева Чичиков, заметив в руках хозяина неизвестно откуда взявшуюся колоду карт, поспешил заговорить о деле.
- Да! чтоб не позабыть: у меня к тебе просьба. Дай слово, что исполнишь.
- Изволь, честное слово, - пообещал Ноздрев.
- У тебя есть умершие крестьяне, которые еще не вычеркнуты из ревизии? Переведи их на меня.
- А на что тебе?
Чичиков объяснил, что души ему нужны для придания веса в обществе.
- Врешь, врешь! - закричал Ноздрев. - Врешь, брат! Я знаю тебя: ведь ты большой мошенник, я бы тебя повесил на первом дереве.
- Всему есть границы, - сказал Чичиков с достоинством и добавил: - Не хочешь подарить, так продай.
- Изволь, я не возьму за них ничего. Купи у меня жеребца или кобылу, а души я дам тебе в придачу.
- Да не нужны мне лошади.
Не согласился Чичиков купить на тех же условиях собак и шарманку. Не пошел Павел Иванович и на выгодный обмен, предложенный хозяином: «Я тебе дам шарманку и все, сколько ни есть у меня, мертвые души, а ты мне дай свою бричку и триста рублей придачи».
- Не хочешь меняться, давай метнем банчик? - предложил хозяин, но гость наотрез отказался.
- Отчего ты не хочешь играть? Ты просто фетюк! Я думал, что ты порядочный человек, а ты совершенный Собакевич, такой подлец!
Несмотря на размолвку, гость и хозяин поужинали вместе. Ночь Чичиков спал очень дурно, утром он приказал Селифану поскорей закладывать бричку.
Ноздрев приветствовал Павла Ивановича как ни в чем не бывало. В столовой, носившей следы вчерашнего обеда и ужина, на столе уже стоял чайный прибор и бутылка рома. Хозяин пришел завтракать в халате и с трубкой. Прихлебывая из чашки, он предложил:
- Не хочешь играть на души в карты, давай в шашки.
«Сыграю-ка я с ним в шашки, - подумал Чичиков, - раньше я игрывал недурно, а на штуки ему здесь трудно подняться», - и согласился.
- Души идут в ста рублях! - предложил Ноздрев.
- Довольно и пятидесяти.
- Нет, что ж за куш пятьдесят? Лучше я в эту сумму включу щенка или золотую печатку.
- Ну, изволь! - согласился Чичиков.
- Сколько же ты мне дашь вперед?
- Это с какой стати? Я сам плохо играю.
- Знаем мы вас, как вы плохо играете! - сказал Ноздрев, выступая шашкой.
- Давненько не брал я в руки шашек! - сделал ответный ход Чичиков.
- Знаем мы вас, как вы плохо играете! - сказал Ноздрев, двигая шашку, в то же время подвинул рукавом и другую шашку.
- Э, э! это, брат, что? отсади-ка ее назад! - сказал Чичиков и увидел перед самым носом своим и другую, которая пробиралась в дамки; откуда она взялась, только Бог знал.
- Нет, - сказал Павел Иванович, вставши из-за стола, - этак не ходят по три шашки вдруг.
- За кого ж ты меня почитаешь? - горячился Ноздрев. - Стану я плутовать?
- Я тебя ни за кого не почитаю, но только играть не буду. - Чичиков хладнокровно смешал шашки.
- Так ты не хочешь играть?
- Не хочу! - сказал Чичиков и поднес обе руки на всякий случай поближе к лицу: дело становилось жарко.
Ноздрев размахнулся, но Чичиков схватил его за обе руки и крепко держал их.
- Порфирий, Павлушка! - кричал Ноздрев, пытаясь вырваться. - Бейте его!
Чичиков почувствовал такой страх, что душа его спряталась в пятки. Уже зажмурив глаза, ни жив ни мертв, он готовился к самому худшему, но судьбе было угодно спасти его. Задребезжал колокольчик, раздался стук колес. Все невольно взглянули в окно, а в комнату уже входил человек с усами в полувоенном сюртуке.
- Позвольте узнать, кто здесь господин Ноздрев? - сказал он. - Я капитан-исправник.
- А что вам угодно?
- Я приехал вам объявить, что вы находитесь под судом по случаю нанесения помещику Максимову личной обиды розгами в пьяном виде.
Чичиков не стал дожидаться, что будет отвечать Ноздрев. За спиной капитана-исправника выскользнул он на крыльцо, сел в бричку и велел Селифану погонять лошадей во весь дух.
Глава пятая
Герой наш порядком трухнул. Тут много было посулено нелегких Ноздреву. «Что ни говори, - сказал Чичиков сам себе, - а не подоспей капитан-исправник, пропал бы, как волдырь на воде».
«Экой скверный барин! - думал Селифан. - Ты лучше человеку не дай есть, а коня ты должен накормить, потому что конь любит овес».
Кони тоже думали невыгодно о Ноздреве: не только гнедой и заседатель, но и сам чубарый был не в духе. Но эти излияния неожиданно были прерваны. На них наехала коляска с шестириком коней, и упряжки запутались. Во встречной коляске сидели две дамы. Одна была старуха, другая молоденькая, шестнадцатилетняя, с золотистыми волосами и с хорошеньким овалом лица. Наш герой глядел на нее, не обращая внимание на происходящую кутерьму.
Кучерам никак не удавалось распутать лошадей. На такую сумятицу собрались мужики из соседней деревни. Каждый совался с советом: «Ступай, Андрюшка, приведи-ка пристяжного, а дядя Митяй пусть сядет верхом на коренного!» Кучер ударил по лошадям, но не тут-то было. «Стой! - кричали мужики. - Садись-ка ты, дядя Митяй, на пристяжную, а на коренную пусть сядет дядя Митяй». Но ничего не помогало. Наконец кучер, потерявши терпение, прогнал мужиков, дал лошадям отдохнуть и дело пошло само собой.
Пока экипажи не разъехались, Чичиков продолжал любоваться молоденькой незнакомкой. «Ведь если этой девушке да придать тысчонок двести приданого, она могла бы составить счастье порядочного человека», - думал Павел Иванович, в чьи отдаленные планы входила выгодная женитьба.
Скоро, однако ж, показалась деревня Собакевича.
Деревня была довольно велика, справа и слева от нее располагались два леса. Посреди стоял дом с мезонином, в облике которого отразилась борьба стремлений зодчего к симметрии и хозяина - к удобству. Двор окружал непомерно толстый и крепкий забор. Хозяин, видно, много хлопотал о прочности. На конюшни, сараи и кухни были употреблены полновесные и толстые бревна. Даже колодец был обделан дубом. Мужицкие избы тоже срублены были на диво, все было пригнано плотно и как следует.
Хозяин встретил гостя в сенях. «Прошу!» - сказал он отрывисто и повел во внутренние покои. Собакевич показался приезжему похожим на средней величины медведя. Фрак на нем был медвежьего цвета, ступал он косолапо, вкривь и вкось. Цвет лица хозяин имел каленый, горячий, как на медном пятаке. Над отделкой этого лица природа недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, но просто рубила со всего плеча: хватила топором раз - вышел нос, хватила в другой - вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет. Шеей Собакевич совсем не ворочал и потому редко глядел на того, с кем говорил. Медведь! Совершенный медведь! Его даже звали Михаилом Семеновичем.
В гостиной Собакевич показал на кресло, сказавши опять: «Прошу!» и замолчал. Садясь, Чичиков взглянул на висевшие на стенах картины. Здесь были все молодцы, все греческие полководцы, все с толстыми ляжками; между ними неизвестно каким образом поместился Багратион, тощий, худенький. Пришла Феодулия Ивановна, жена Собакевича. После процедуры знакомства она уселась на диван и тоже замолчала.
В комнате все было неуклюже, прочно и похоже на хозяина дома. Ореховое бюро на пренелепых четырех ногах, совершенный медведь. Стол, кресла, стулья, каждый предмет, казалось, говорил: «И я тоже Собакевич!»
Желая завести и поддержать разговор, Павел Иванович стал вспоминать городских чиновников, давая им самые лестные характеристики. Но у Собакевича было свое мнение. О председателе палаты он сказал: «Только что масон, а такой дурак, какого свет не производил». О губернаторе, что это первый разбойник в мире. О полицеймейстере - мошенник.
- Все христопродавцы, - заключил он хладнокровно. - Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья.
Затем пошли к столу.
- Обед, моя душа, сегодня очень хорош! - сказал Собакевич, хлебнувши щей и наваливши себе целую тарелку еды.
Разговор за столом шел о преимуществе простой, но обильной пищи.
- У меня когда свинина - всю свинью давай на стол, баранина - всего барана тащи, гусь - всего гуся! - говорил хозяин, опрокинув половину бараньего бока к себе на тарелку. За бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая была гораздо больше тарелки, потом индюк ростом с теленка, набитый всяким добром: яйцами, рисом, печенками и невесть чем, что все ложилось комом в желудке.
После обеда, когда вернулись в гостиную, Чичиков обратился к Собакевичу: «Я хотел поговорить с вами об одном дельце». Тот приготовился слушать.
Чичиков начал издалека, сначала коснулся вообще русского государства, а потом подошел к главному предмету, насчет которого выражался очень осторожно: никак не называл души умершими, а только несуществующими.
- Вам нужно мертвых душ? - сказал Собакевич просто, - извольте, я готов продать по сту рублей за штуку.
Чичиков решил, что ослышался.
- А какая, однако ж, ваша цена? - спросил Собакевич.
- Моя цена! Мы, верно, позабыли, в чем состоит предмет. По восьми гривен за душу.
- Эк куда хватили, - сказал Собакевич, - где вы сыщете такого дурака, который так дешево продал бы ревизскую душу?
- Чтобы не входить в дальнейшие разговоры, - отвечал Павел Иванович, - извольте, по полтора рубля, а больше дать не могу.
- Не скупитесь, давайте настоящую цену, - настаивал Михаил Семенович. - У меня не души, а ядреный орех. Вот, например, каретник Михеев! Какие экипажи делал! А Пробка Степан, плотник. Где вы сыщете такого мужика?
Собакевич продолжал перечислять прижизненные примерные качества своих мужиков, пока Чичиков не напомнил ему, что сейчас от этих качеств никакой пользы нет, ведь все это народ мертвый. Цену Павел Иванович все-таки поднял до двух рублей. Собакевич соглашался по семидесяти пяти рублей за мертвую душу.
- Мне странно, вы просите такую цену за предмет, которого не существует. Что ж он стоит? Кому он нужен?
- Да вот вы же покупаете, стало быть, нужен.
- Извольте, по полтине прибавлю.
- И я скажу вам последнее слово: пятьдесят рублей.
«Экой кулак!» - сказал про себя Павел Иванович и потом продолжил вслух с некоторой досадою:
- Мне всякий их с охотой сбудет. Дурак разве станет держать их при себе и платить за них подати!
- Но знаете ли, что такого рода покупки не всегда позволительны. И если о них узнают, то такому человеку не будет доверия в обществе.
«Вишь, куда метит, подлец!» - подумал Чичиков, а вслух сказал:
- Право, я напрасно трачу время, мне нужно спешить.
После длительного торга, видя, что Чичикова не собьешь, Собакевич согласился продать мертвые души по два с полтиною.
Оба решили завтра же быть в городе и управиться с купчей крепостью. Собакевич стал составлять поименный список умерших с указанием похвальных качеств.
А Чичиков от нечего делать рассматривал хозяина. «Эк наградил-то тебя Бог! Родился ли ты медведем или омедведила тебя жизнь? Как ты сделался тем, что называется человек-кулак? Думаю, живи ты в Петербурге, ничего бы не изменилось. Теперь у тебя под властью мужики: ты их не обидишь, они твои, тебе же хуже. А будь у тебя под началом чиновники, ты бы их здорово пощелкивал. Нет, кто уж кулак, тому не разогнуться в ладонь. А разогни кулаку один или два пальца, попробуй он верхушек какой-нибудь науки, выйдет еще хуже».
Получив список и оставив задаток, Чичиков простился с Собакевичем и выехал с господского двора. Когда бричка была уже на конце деревни, Чичиков спросил встретившегося мужика:
- Как проехать к Плюшкину?
- Не знаю, барин.
- Как не знаешь? Плюшкина не знаешь, того, что плохо кормит людей?
- А! заплатанной! - вскричал мужик.
Было им прибавлено и существительное к слову «заплатанной», очень удачное, но неупотребительное в светском разговоре. Выражается сильно российский народ! И если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света.
Ни на каком языке нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово.
Глава шестая
Прежде, давно, в лета моей юности, и лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту. Теперь я равнодушно смотрю на незнакомые виды, моему охлажденному взору неприютно, ничто не пробуждает во мне интереса. О моя юность! О моя свежесть!
Пока Чичиков думал и внутренне посмеивался над прозвищем, отпущенным мужиками Плюшкину, он не заметил, как въехал в большое село. Сильный толчок, произведенный мостовой, вернул его к действительности. Какую-то особенную ветхость заметил он на деревенских строениях: бревно на избах было старо, крыши сквозили, окна были без стекол. За избами тянулись клади прошлогоднего необмолоченного хлеба, видно господского, цветом они походили на старый кирпич.
Показался господский дом, он выглядел дряхлым инвалидом. Крыша не везде надежно защищала его старость, штукатурка со стен осыпалась, из окон только два были открыты, остальные заставлены ставнями или заколочены. Только старый заброшенный сад, тянувшийся позади дома, несколько оживлял картину. Толпа обветшавших строений наполняла двор. Видно, когда-то здесь хозяйство текло в обширном размере, а ныне все глядело пасмурно. У одного из строений Чичиков заметил какую-то фигуру, которая вздорила с мужиком. Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее на женский капот. По висевшим у нее за поясом ключам он решил, что это ключница.
- Послушай, матушка, - сказал Чичиков, - что барин?..
- Нет дома, - прервала ключница. - А что вам нужно?
- Есть дело!
- Идите в комнаты! - сказала ключница.
Пройдя через темные сени, он попал в чуть озаренную светом комнату и был поражен представившимся беспорядком. Казалось, как будто в доме происходило мытье полов и сюда на время нагромоздили всю мебель. На столе стоял сломанный стул, рядом лежали сломанные часы. К стене прислонился сломанный шкаф со старинной посудой. На бюро валялось много всякой всячины. На стенах висели картины: на одной было изображено какое-то сражение. Полстены занимал огромный потемневший натюрморт. С потолка свисала люстра в сильно запыленном холстинном мешке. В углу была навалена куча того, что погрубее и что не достойно лежать на столах.
Пока он осваивался в новой обстановке, вошла ключница, и тут Чичиков увидел, что это скорее ключник.
- Что ж барин? у себя, что ли?
- Здесь хозяин, - сказал ключник.
- Где же? - повторил Чичиков.
- Что, батюшка, слепы-то, что ли? - сказал ключник. - Эхва! А вить хозяин-то я!
Здесь герой наш поневоле отступил назад и поглядел на него пристально. Лицо его было как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал очень далеко вперед да маленькие глазки бегали, как мыши. Рукава и полы его халата до того засалились и залоснились, что похожи были на кожу для сапог. На шее у него было повязано что-то, что нельзя было разобрать. Словом, если бы Чичиков встретил этого человека где-нибудь у церковных дверей, то дал бы медный грош. Но перед ним стоял не нищий, а помещик Плюшкин, имевший более тысячи душ. По амбарам и кладовым у него было припасено столько хлеба зерном и мукою, столько холстов, сукон, овчин и другого добра, что трудно найти у кого-нибудь другого. На рабочем дворе наготовлено было всякого дерева и посуды, как на московском рынке. Не довольствуясь сим, он ходил каждый день по улицам своей деревни, заглядывал во все уголки и тащил к себе все, что попадалось под руку. «Вон уже рыболов пошел на охоту!» - говорили мужики. А ведь было время, когда он только был бережливым хозяином! был женат и семьянин, и сосед заезжал к нему слушать и учиться хозяйству и мудрой скупости. Но когда умерла жена, часть ключей и забот перешла к нему. Он стал подозрительнее и скупее. Старшая дочь его, не рассчитывавшая на понимание отца, сбежала с офицером и обвенчалась где-то на скорую руку. Сын, отправленный в город, чтобы служить в палате, определился в полк. Отец не дал ему денег даже на обмундировку. Последняя дочь, остававшаяся с ним в доме, умерла, и старик очутился один сторожем, хранителем и владельцем своих богатств. Не помог Плюшкин сыну, когда тот проигрался в карты, а послал ему свое родительское проклятие. Дочь приезжала раза два с малютками. Отец ее простил, но решительно ничего не дал, с тем она и уехала. А Плюшкин все продолжал собирать и копить, несмотря на то, что припасы гнили и превращались в пыль. Мужик нес оброк, баба орехи, холсты - все сваливалось в кладовые, и все становилось гниль и прореха, и сам он обратился, наконец, в какую-то прореху на человечестве.
- Я давненько не вижу гостей, - сказал Плюшкин Чичикову, - да, признаться, в них мало проку. Я давно уже пообедал, а кухня у меня скверная, и труба-то развалилась. И как на грех ни клока сена в хозяйстве лошадям дать. Землишка маленькая, мужик ленив, пьяница. Того и гляди, пойдешь на старости лет по миру.
- Мне, однако же, сказывали, - скромно заметил приезжий, - что у вас более тысячи душ.
- Наплевали бы вы тому в глаза, кто это сказал! Проклятая горячка выморила у меня здоровенный куш мужиков.
- А позвольте узнать: сколько числом?
- До ста двадцати наберется.
Тут же Павел Иванович изъявил готовность взять на себя обязанность платить за умерших крестьян подати.
Это изумило хозяина.
- Ведь это вам в убыток.
- Для удовольствия вашего готов и на убыток. Мы совершим купчую крепость на этих крестьян, будто они живые. Все издержки по купчей я готов принять на свой счет.
Такие слова очень понравились Плюшкину. Он даже предложил гостю рюмочку ликерчику, сказав, что ликерчик делала еще покойница жена. Козявки и всякая дрянь было напичкались туда, но он весь сор-то повынул, и теперь вот чистенькая. Павел Иванович отказался, сказав, что уже и пил и ел. Плюшкин передал ему список крестьян. Были там всякие: и Парамонов, и Пименов, и Пантелеймонов, и даже какой-то Григорий Доезжай-не-доедешь.
Ехать в город для совершения купчей Плюшкин отказался, боясь, что весь дом разворуют. Плюшкин решил написать председателю, своему знакомому, письмо с просьбой быть доверенным лицом в этом деле. И на его деревянном лице вдруг скользнул какой-то теплый луч, выразилось не чувство, а какое-то отражение чувства. Но через мгновение лицо его стало еще бесчувственней и еще пошлее.
И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! мог так измениться! И похоже это на правду? Все похоже на правду, все может статься с человеком. Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы показали ему его же портрет в старости. Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!
- А не знаете ли вы какого-нибудь вашего приятеля, - сказал Плюшкин, написав письмо, - которому бы понадобились беглые души? У меня их десятков семь наберется. А уж я бы за них что ни дай взял бы.
- Я бы дал бы по двадцати пяти копеек за душу.
- Батюшка, ради нищеты моей, уж дали бы по сорока копеек.
- Извольте, по пяти копеек готов прибавить.
- Ну, батюшка, воля ваша, хоть по две копейки пристегните.
- По две копейки пристегну, извольте. Получив и спрятав деньги, Плюшкин написал расписку.
- А что, уже собираетесь ехать? - сказал он, заметив небольшое движение Чичикова. - А чайку?
- Нет, мне уже пора, как-нибудь в другой раз.
- Прощайте, батюшка, да благословит вас Бог.
Проводив гостя, Плюшкин подумал о том, как бы ему возблагодарить его за такое великодушие: «Я ему подарю карманные часы, правда, они сломаны, ну да он их починит. Или лучше я оставлю их ему по завещанию, чтобы вспомнил обо мне».
Но герой наш и без часов был в самом веселом расположении духа. После такого удачного приобретения он даже запел. Селифан слушал, слушал да и сказал: «Вишь ты, как барин поет!» Были уже густые сумерки, когда бричка въехала на мостовую. Возле гостиницы Чичиков был встречен Петрушкою.
- Ты бы по крайней мере хоть окна отпер, - сказал Чичиков, войдя в комнату и покрутив носом.
- Да я их отпирал, - соврал Петрушка.
Барин не стал браниться, он чувствовал сильную усталость. Легко поужинав, Павел Иванович лег и заснул сильно, крепко, как спят одни только счастливцы, которые не ведают ни геморроя, ни блох, ни слишком сильных умственных способностей.
Глава седьмая
Счастлив путник, который после длинной, скучной дороги с ее холодами, слякотью, грязью видит наконец родную крышу. Счастлив семьянин, у кого есть такой угол, но горе холостяку!
Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих печальною своею действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека. Все, рукоплеща, мчится вслед за торжественной его колесницей. Но не таков удел, и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу потрясающую тину мелочей, повседневных характеров и выставить их выпукло и ярко на всенародные очи! Все обращено будет в упрек такому писателю. Сурово его поприще, и горько почувствует он свое одиночество.
И долго еще мне идти об руку с моими героями и озирать жизнь сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы!
В дорогу! Прочь строгий сумрак лица!
Разом окунемся в жизнь и посмотрим, что делает Чичиков.
Он проснулся в прекрасном настроении, вскочил
с постели и в ночной рубашке, позабыв свою степенность, произвел по комнате
два прыжка, пришлепнув себя весьма ловко пяткой ноги. И, не одеваясь, приступил
к делу. Сам сочинил крепости. Что надо, написал, переписал, и через два
часа все было готово. Когда взглянул он на эти листки, на мужиков, которые
точно были когда-то мужиками, то непонятное чувство овладело им. Каждая
купчая имела как будто свой характер. Мужики, принадлежащие Коробочке,
все почти были с придатками и прозвищами. Записка Плюшкина отличалась краткостью
в слоге. Реестр Собакевича поражал необыкновенною полнотою и состоятельностию.
Смотря на имена, он умилился и произнес: «Батюшки мои, сколько вас здесь
напичкано! что вы поделывали на веку своем? как перебивались?» И глаза
его невольно остановились на одной фамилии - Петр Савельев Неуважай-Коры-то.
«Эх, какой длинный! Мастер ли ты был, или просто мужик, и какой смертью
тебя прибрало? А! вот плотник Степан Пробка, богатырь, что в гвардию годился
бы! Чай, все губернии исходил с топором... Где тебя прибрало? Максим Телятников,
сапожник. Знаю, знаю тебя, голубчик. «Пьян, как сапожник» - говорит пословица.
А это что за мужик: Елизавета Воробей. Подлец Собакевич, и здесь надул!
Даже имя ее написал на мужской манер не Елизавета, а Елизаветъ». Чичиков
тут же ее вычеркнул. «Григорий Доезжай-не-доедешь! Ты что был за человек?
Извозом ли промышлял, да приглянулись лесному бродяге твои кони и рукавицы,
или просто, ни с того ни с другого заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь
и поминай как звали. Эх, русский народец! не любит умирать своею смертью!
А вы что, голубчики? - перевел Чичиков взгляд на бумажку с беглыми мужиками.
- Плохо ли вам было у Плюшкина, или просто любите вы погулять? По тюрьмам
ли сидите, или пристали к новым господам? Абакум Фыров! ты, брат, что?
где, в каких местах шатаешься? Занесло ли тебя на Волгу и взлюбил ты вольную
жизнь, приставши к бурлакам?..»
«Эхе, хе! двенадцать часов!» - сказал
Чичиков, взглянув на часы. Он быстро оделся, вспрыснул себя одеколоном,
взял бумаги и отправился в гражданскую палату, совершать купчую. Не успел
он выйти на улицу, таща на плечах медведя, крытого коричневым сукном, как
на повороте столкнулся с господином тоже в медведях, крытых коричневым
сукном. Это был Манилов. Они заключили друг друга в объятия. В оборотах
самых тонких он рассказал, как летел обнять Павла Ивановича. Чичиков не
знал как отвечать. Манилов привез список мужичков. Чичиков поклонился с
признательностью. Приятели взялись под руки и пошли в палату вместе, всячески
поддерживая и оберегая друг друга. Войдя в учреждение, они нашли стол крепостной
экспедиции, за которым сидел человек благоразумных лет. Вся середина лица
выступала у него вперед и пошла в нос, - словом, это было то лицо, которое
называют в обиходе кувшинным рылом. Звали его Иваном Антоновичем.
- У меня вот какое дело, - сказал Чичиков, обращаясь к чиновнику, - куплены мною крестьяне, требуется совершить купчую. Все бумаги готовы. Так нельзя ли кончить дело сегодня!
- Сегодня нельзя, - сказал Иван Антонович.
- Впрочем, что до того, чтоб ускорить дело, так Иван Григорьевич, председатель, мне большой друг...
- Да ведь Иван Григорьевич не один, - сказал сурово Иван Антонович,
Чичиков понял заковыку, которую завернул Иван Антонович, и сказал:
- Другие тоже не будут в обиде.
- Идите к Ивану Григорьевичу, пусть он даст приказ, а за нами дело не постоит.
Чичиков вынул из кармана бумажку, положил ее перед Иваном Антоновичем, которую тот
совершенно не заметил и накрыл тотчас ее книгой. Чичиков хотел было указать на нее, но Иван Антонович сделал знак, что не надо.
Вошедши к председателю, они увидели, что он был не один, у него сидел Собакевич. Председатель принял Павла Ивановича в объятья. Даже Собакевич привстал со стула. Иван Григорьевич был уже уведомлен о покупке Чичикова, он принялся поздравлять Павла Ивановича.
- Теперь, - сказал Чичиков, - я буду просить, если можно, оформить это дело сегодня. Завтра мне хотелось бы выехать из города.
- Все это хорошо, крепости будут совершены сегодня, а вы все-таки с нами поживите.
Позвали Ивана Антоновича, и председатель дал соответствующие распоряжения.
- Да не позабудьте, Иван Григорьевич, - подсказал Собакевич, - нужно свидетелей по два с каждой стороны. Пошлите теперь же к прокурору, он человек праздный, за него все дела делает стряпчий. Инспектор врачебной управы, верно, дома. Да еще, кто поближе, - Трухачевский, Бегушкин, они все даром бременят землю!
Председатель отрядил за ними всеми конторского, послали и за доверенным Коробочки, сыном протопопа. Крепости произвели, кажется, хорошее действие на председателя. Глядя в глаза Чичикова, он сказал:
- Так вот как! Павел Иванович! Так вот вы приобрели.
- Да, что ж вы не скажете Ивану Григорьевичу, - вступил в разговор Собакевич, - что такое именно вы приобрели. Ведь какой народ! просто золото. Ведь я им продал и каретника Михеева.
- Михеева продали! - сказал председатель, - он мне дрожки переделал. Только... Вы мне сказывали, что он умер...
- Кто, Михеев умер? - ничуть не смешался Собакевич. - Это его брат умер, а он сейчас здоровее прежнего. Да я не только Михеева продал. И Пробку Степана, плотника, Милушкина, кирпичника, Телятникова Максима, сапожника, - сказал Собакевич и махнул рукой.
- Но позвольте, Павел Иванович, - спросил председатель, - как же вы покупаете крестьян без земли?
- На вывод... в Херсонскую губернию.
- О, там отличные места.
Пока продолжались разговоры, собрались свидетели. Известный Иван Антонович управился весьма проворно. Купчие были оформлены.
- Итак, - сказал председатель, - остается только вспрыснуть покупочку.
- Я готов, - сказал Чичиков.- Назовите время и место.
- Нет, вы не так поняли. Вы у нас гость, нам должно угощать. Отправимся-ка мы к полицеймейстеру. Он у нас чудотворец: ему стоит только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда. Вот у него мы и закусим!
Гости собрались в доме у полицеймейстера. Полицеймейстер был некоторым образом отец и благотворитель в городе. В купеческие лавки наведывался, как в собственную кладовую. Купцы его любили именно за то, что не горд. И точно, он крестил у них детей и хоть драл подчас с них сильно, но как-то чрезвычайно ловко: и по плечу потреплет, и чаем напоит, и в шашки сыграет, и расспросит обо всем: как делишки, что и как. Мнение купцов было такое, что Алексей Иванович, «хоть оно и возьмет, но зато уж никак тебя не выдаст». Гости, выпивши по рюмке водки, приступили с вилками к столу. Собакевич издали заметил осетра, лежавшего в стороне на большом блюде. Он пристроился к осетру и в четверть часа с небольшим прикончил его, оставив один хвост. Закончив с осетром, Собакевич сел в кресло и более ни на что не обращал внимания. Первый тост был выпит за здоровье нового херсонского помещика. Потом за здоровье будущей жены его, красавицы. Все приступили к Павлу Ивановичу и стали упрашивать его остаться еще хоть на две недели в городе.
- Вот мы вас женим здесь.
- Что ж не жениться, - усмехнулся Павел Иванович, - была бы невеста.
- Невеста будет.
Чичиков перечокался со всеми. Сделалось весело необыкновенно. Все заговорили разом и обо всем. Наш герой уже воображал себя настоящим херсонским помещиком. В веселом расположении он стал читать Собакевичу стихи, но тот только хлопал глазами. Чичиков смекнул, что начал уже слишком развязываться и что пора домой. В гостиницу его отправили на прокурорских дрожках. Кучер был малый опытный, он одной рукой правил, а другой поддерживал барина. В гостинице Селифану были даны распоряжения: собрать всех вновь переселившихся мужиков, чтобы сделать поголовную перекличку. Селифан слушал, слушал, потом сказал Петрушке: «Раздевай барина!» Раздетый Чичиков, поворочавшись некоторое время на постели, заснул решительно херсонским помещиком.
Глава восьмая
Покупки Чичикова сделались предметом разговоров. В городе пошли толки, мнения, рассуждения о том, выгодно ли покупать на вывод крестьян. Мнения разделились. Одни считали, что на новом месте, где нет ни кола ни двора, мужик не удержится, убежит. Другие - что русский человек способен ко всему и привыкает ко всякому климату. Пошли его хоть на Камчатку, да дай только теплые рукавицы, он топор в руки, и пошел себе рубить новую избу. «Но, вы упустили из виду, что ведь хорошего человека не продаст хозяин». «Так, так, но нужно принять во внимание, что мужики теперь негодяи, а, переселившись, вдруг могут сделаться отличными подданными». Некоторые считали, что Чичикову на новом месте нужен хороший управляющий. Другие вообще опасались бунта. Мнения были всякого рода. Почтмейстер заметил, что Чичикову предстоит священная обязанность, он может сделаться отцом своим крестьянам, ввести даже благодетельное просвещение.
Многие давали Чичикову совершенно бескорыстные советы, предлагали даже конвой для сопровождения крестьян. Павел Иванович за советы благодарил, а от конвоя решительно отказался, говоря, что крестьяне у него смирные и бунта ни в каком случае быть не может.
Про Чичикова пронеслись слухи, что он миллионщик, это еще более увеличило к нему расположение. Но несравненно замечательнее было впечатление, какое Чичиков произвел на дам. Дам города можно было смело поставить в пример другим. Что до того, как себя вести, какой выбрать тон, поддержать этикет, соблюсти моду во всех мелочах, то в этом они опередили даже дам петербургских и московских. В нравах они были строги. Если же и происходило какое-нибудь то, что называют другое-третье, то оно происходило втайне. Даже муж, когда узнавал чего-нибудь, пользовался благоразумной пословицей: «Кому какое дело, что кума с кумом сидела?» Они никогда не говорили: «я высморкалась», «я вспотела», «я плюнула», а говорил и: «я облегчила себе нос», «я обошлась посредством платка». Про тарелку или стакан ни в коем случае нельзя было говорить «воняет», а над о было: «эта тарелка или стакан нехорошо ведет себя ». До сих пор дамы как-то мало говорили о Чичикове, они только отдавали должное его приятному обращению. Но когда пронеслись слухи о его миллионстве, отыскались и другие качества. Дело дошло до того, что однажды Павел Иванович получил письмо неизвестно от кого, которое начиналось так: «Нет, я должна к тебе писать!» В письме было несколько замечательных мыслей о жизни, предложение оставить навсегда город, приглашение в пустыню. Письмо заканчивалось мрачными стихами о смерти. Никакой подписи не было. В приписке сообщалось, что завтра на бале у губернатора его сердце само должно отгадать писавшую.
Это очень заинтересовало Чичикова. Все дела были отставлены. Началась подготовка к балу. Казалось, от самого создания света не было употреблено столько времени на туалет, Целый час Павел Иванович рассматривал свое лицо в зеркале. Он придавал ему множество различных выражений: важное, степенное, почтительное, с улыбкой, без улыбки. Он подмигивал сам себе, раскланивался и издавал звуки, отчасти похожие на французские.
Появление его на бале произвело необыкновенное действие. Все, что ни было, обратилось к нему навстречу. «Павел Иванович! Ах Боже мой, Павел Иванович! Любезный Павел Иванович! Почтеннейший Павел Иванович! Душа моя Павел Иванович! Вот он, наш Павел Иванович!» Чичиков разом ощутил себя в нескольких объятиях. Герой наш отвечал всем и чувствовал легкость необыкновенную. Дамы тут же обступили его блистающей гирляндой. Чичиков стоял перед ними и думал: «Которая, однако же, сочинительница письма?» Но тут начались танцы, и все поднялось и понеслось... Дамы так заняли и закружили Павла Ивановича, что он не заметил, как перед ним оказалась сама губернаторша. Она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими чертами и очаровательным овалом лица. Ту самую блондинку, которую он встретил по пути от Ноздрева, когда их экипажи перепутались упряжью.
- Вы не знаете еще моей дочери? - сказала губернаторша, - институтка, только что выпущена.
Он отвечал, что уже имел счастье нечаянным образом познакомиться, но больше ничего путного не смог прибавить. Губернаторша, сказав несколько слов, отошла с дочерью, а Чичиков так и остался стоять. Из дамских уст стремилось к нему много намеков и вопросов. Но он проявил неучтивость и ушел от дам в сторону, где сидели губернаторша и дочка. Он почувствовал себя вдруг чем-то вроде молодого человека, чуть не гусаром. Увидевши возле них пустой стул, он тотчас его занял. Здесь, к величайшему прискорбию, нужно заметить, что люди степенные как-то немного тяжеловаты в разговорах с дамами, и через некоторое время блондинка стала зевать, слушая рассказы Чичикова.
Всем дамам совершенно не понравилось такое обхождение. Негодование, во всех отношениях справедливое, изобразилось во многих лицах. Дамы стали говорить о Чичикове в разных углах самым неблагоприятным образом, а бедная институтка была уничтожена совершенно.
А между тем герою нашему готовилась пренеприятнейшая неожиданность. Появился Ноздрев, и Чичиков счел необходимым удалиться со своего завидного места. Но подошедший губернатор задержал его. Ноздрев же увидел Чичикова.
- А, херсонский помещик! - кричал он, заливаясь смехом. - Что? много наторговал мертвых? Ведь вы не знаете, ваше превосходительство, он торгует мертвыми душами! Ей-богу! Послушай, Чичиков! Я тебе говорю это по дружбе, вот мы все здесь твои друзья, вот и их превосходительство здесь, - я бы тебя повесил!
Чичиков просто не знал, что делать.
- Поверите ли, - продолжал Ноздрев, - он торговал у меня мертвых. Приезжаю сюда, мне говорят, что накупил крестьян на вывод! Мертвых на вывод! Послушай, Чичиков, ты скотина, ей-богу скотина, вот и его превосходительство здесь, не правда ли, прокурор?
Но все пришли в замешательство. А Ноздрев продолжал свою полутрезвую речь:
- Уж я не отойду от тебя, пока не узнаю, зачем тебе мертвые души. Вы не поверите, ваше превосходительство, какие мы друзья. Вот, я тут стою, а вы бы сказали: «Ноздрев! скажи по совести, кто тебе дороже, отец родной или Чичиков?» - скажу: «Чичиков». Уж позволь, Чичиков, поцеловать тебя.
Ноздрев был так оттолкнут со своим поцелуем, что чуть не свалился. От него все отступились и больше не слушали. Что Ноздрев лгун отъявленный, было известно всем. Однако новость, поначалу показавшаяся странной, все-таки стала передаваться от одного к другому. Каждый, услышав ее, говорил: «Какая ложь!» И тут же спешил поделиться ею. Как ни странно, особенно она занимала женщин. Настроение у Павла Ивановича было окончательно испорчено, несмотря на то, что Ноздрева давно уже вывели, так как тот посередине танца сел на пол и стал хватать за полы танцующих. Не дождавшись окончания ужина, Чичиков уехал к себе несравненно ранее, чем имел обыкновение.
Оказавшись в своей комнате, с какой-то тягостной пустотой на сердце он думал: «Черт бы вас побрал всех, кто выдумал эти балы! В губернии неурожаи, дороговизна...» Тревожимый мыслями и бессонницей, он усердно угощал Ноздрева и всю его родню самыми недобрыми пожеланиями.
А в это время, когда в окна к нему заглядывала темная ночь, на улицах города появился экипаж, похожий на арбуз. Колымага, сделавши несколько поворотов, въехала в темный переулок и остановилась перед домом протопопши. Из экипажа вылезла барыня: это была Коробочка. Старушка после отъезда Чичикова сильно переживала, не продешевила ли она. И приехала в город, чтобы узнать, почем сейчас мертвые души. Какое произвело действие это прибытие, мы узнаем далее.
Глава девятая
Поутру, ранее даже того времени, которое назначено в городе для визитов, из дверей деревянного дома с мезонином выпорхнула дама и впорхнула в стоявшую у подъезда коляску. Дама везла только что услышанную новость и очень торопилась поделиться ею. «Поскорее, поскорее, Андрюшка!» - торопила она кучера. После несносно долгой езды коляска остановилась перед деревянным же домом с белыми барельефчиками. В этом доме жила искренняя приятельница приехавшей дамы. Будем называть даму, к которой приехала гостья, так, как она называлась почти единогласно в городе: дамою приятною во всех отношениях. Приехавшую даму, не имевшую такой многосторонности характера, будем называть: просто приятная дама. Дамы ухватились за руки, поцеловались и вскрикнули.
Гостья уже было хотела сообщить новость, но хозяйка опередила ее:
- Какой веселенький ситец! - воскликнула она, глядя на платье гостьи.
- Да, очень веселенький, но лучше, если бы клеточки были поменьше.
- Милая, это пестро, - сказала дама приятная во всех отношениях.
Здесь просто приятная дама объяснила, что это отнюдь не пестро, и вскрикнула:
- Да, поздравляю вас: оборок больше не носят. На место их фестончики.
- Нехорошо, Софья Ивановна, если все фестончики.
- Мило, Анна Григорьевна, до невероятности. Но вот еще, вы изумитесь: лифчики пошли еще длиннее, юбка теперь вся собирается вокруг, сзади немножко подкладывают ваты.
- Ну уж это просто: признаюсь! - сказала дама приятная во всех отношениях, сделавши движение головою с чувством достоинства. - Я ни за что не стану подражать этому.
- Я сама тоже... Правда, выпросила у сестры выкройку нарочно для смеху; Меланья моя принялась шить.
- Так у вас есть выкройка? - вскрикнула во всех отношениях приятная дама. - Дайте ее мне ради всего святого!
Разговор так и продолжался бы, если бы дама приятная во всех отношениях не вспомнила о предмете, разговоры о котором уже несколько дней занимали весь город.
- Ну что ж наш прелестник? - сказала она.
- Ах, Боже мой! - вспомнила просто приятная дама причину своего раннего визита. - Вообразите: приходит ко мне протопопша и что бы вы думали: наш-то смиренник?
- Как, неужели он и за протопопшей ухаживал?
- Ах, Анна Григорьевна, послушайте, что она рассказала: приехала к ней помещица Коробочка, перепуганная, бледная как смерть. Коробочка рассказывает, что в глухую полночь раздался ужасный стук в ворота и крик: «Отворите, не то будут выломаны ворота!» Вообразите, врывается в дом Чичиков, вооруженный с ног до головы, и требует: «Продайте, говорит, все души, которые умерли». Коробочка говорит: «Я не могу продать, потому что они мертвые». Он кричит: «Нет они не мертвые, не мертвые!» Ах, Анна Григорьевна, если бы вы знали, как я встревожилась!
- Это странно, - сказала во всех отношениях приятная дама, - я ничего не понимаю, второй раз слышу про мертвые души, вот и Ноздрев вчера говорил.
- Как вы думаете, что это значит?
- Мертвые души... - произнесла дама приятная во всех отношениях, - здесь скрывается что-то другое.
- Ах, говорите, ради Бога!
- Мертвые души выдуманы для прикрытия, а дело вот в чем: он хочет увезти губернаторскую дочку.
Это заключение было так неожиданно, что, услышав его, просто приятная дама побледнела как смерть и встревожилась не на шутку.
- Вот каков наш прелестник! А он мне сразу показался противным.
- Да, однако, некоторые дамы были неравнодушны к нему.
- Вот уж обо мне никто не может этого сказать!
- А что касается меня, такого за мной никогда не водилось.
- Я не могу только понять, - сказала просто приятная дама, - как Чичиков, человек приезжий, один решился на такой шаг. Не может быть, чтобы у него не было помощников.
- А вы думаете, нет их? А ведь помогать ему мог, ну хоть и Ноздрев.
- Неужели Ноздрев?
- А что ж, ведь он родного отца хотел продать или проиграть в карты.
- Я всегда так и думала.
Обе дамы полностью уверились в правильности своих предположений и отправились каждая в свою сторону бунтовать город. Через полчаса с небольшим город был решительно взбунтован. Все пришло в брожение. Мертвые души, губернаторская дочка и Чичиков смешались в головах обитателей города. Зачем покупать мертвые души? Какая польза от них? Какой дурак их купит? И при чем здесь губернаторская дочка? Если он хотел увезти ее, так зачем для этого покупать мертвые души? Подарить, что ли, ей хотел он эти мертвые души? Постепенно сложились два противоположных мнения и образовались две партии: мужская и женская. Мужская партия обратила внимание на мертвые души. Женская занялась исключительно похищением губернаторской дочки. Оказалось, что Чичиков давно был влюблен, и виделись они в саду при лунном свете. Губернатор будто был не против, но жена Чичикова (откуда они взяли, что Чичиков женат?) прислала губернатору письмо. Чичиков, видя, что родители девушки никогда не согласятся, решился на похищение. В других домах о жене не упоминалось, но говорили, что Чичиков прежде имел сердечную связь с матерью девушки, а потом попросил руки дочери. Но мать, чувствуя в душе угрызения совести, отказала наотрез. Когда сюжет достиг наивысшей занимательности, он был доставлен в собственные уши губернаторши. Бедная блондинка была подвергнута обстоятельному допросу. Девушка, не поняв ни одного слова, рыдала.
Швейцару был дан строжайший приказ не принимать Чичикова ни под каким видом.
Мужчины считали, что похищение это вздор, а главный предмет - это мертвые души. Слухи весьма тревожили чиновников города еще и потому, что ждали приезда нового генерал-губернатора. Инспектор врачебной управы решил, что мертвые души - это те, кто умерли от повальной горячки, против которой не были приняты меры. Председатель палаты боялся: вдруг он действительно оформил продажу мертвых душ, да еще и выступил доверенным лицом со стороны Плюшкина. Стали подозревать, нет ли здесь намека на драку купцов на пирушке по случаю окончания ярмарки, когда были угощены насмерть несколько человек. Купцы повинились, дескать, пошалили, и приложили к повиннойеще кое-что. Решено было, что ребята умерли от угара. Еще беспокоило одно дело. Нашли убитого уездного заседателя Дробяжкина. Про него говорили, что больно был охоч до женского пола, за что и убили его мужики. Дело долго ходило по инстанциям, но в конце концов рассудили: так как мертвому от осуждения мужиков никакой пользы не будет, а мужикам наоборот. Потому про покойника записали - умер от апоплексического удара. Еще пришли к губернатору сразу две бумаги. Одна о том, что в их губернии находится делатель фальшивых денег, а вторая об убежавшем разбойнике. Обоих предписывалось задержать немедленно.
Все были окончательно сбиты с толку. Попытались было расспросить помещиков, продавших крестьян, но узнали немногое. Убедились только, что Коробочка просто глупа, Манилов очень высоко ценит достоинства любезного Павла Ивановича, а Собакевич продал точно живых крестьян, но если они при переселении перемрут, это не его вина. От слуг Чичикова тоже ничего путного не узнали. Что же такое Чичиков: такой ли человек, которого надо задержать, как неблагонамеренного, или он сам может схватить всех чиновников, как неблагонамеренных? Для выяснения этого предмета предположено было собраться у полицеймейстера, известного отца города.
Глава десятая
Собравшись у полицеймейстера, чиновники заметили, что от забот и тревог их фраки стали заметно просторнее. Назначение нового генерал-губернатора, бумаги о делателе фальшивых денег и беглом разбойнике и, наконец, мертвые души оставили заметные следы в их лицах. Один только почтмейстер не терял присутствия духа. «Хорошо тебе, Иван Андреевич, у тебя дел-то принять и отправить почту, - говорили другие чиновники. - А вот если тебя каждый день соблазняют взяткой, не хочешь брать, а ее тебе в карман суют, тут, брат, по-другому запоешь». Начавшийся разговор выявил не столько разнобой мнений, сколько их полное отсутствие. Один говорил, что Чичиков делатель фальшивых денег, и потом сам прибавлял: «а может быть, и не делатель»; другой утверждал, что он чиновник генерал-губернаторской канцелярии, и тут же присовокуплял: «а впрочем, кто его знает». Догадка, не переодетый ли он разбойник, не нашла поддержки. Вдруг почтмейстер, несколько минут молчавший, вскрикнул неожиданно:
- Знаете ли, господа, кто это?
- А кто? - вскрикнули чиновники.
- Это, господа, не кто другой, как капитан Копейкин!
- Кто такой капитан Копейкин? - в один голос спросили чиновники.
- Капитан Копейкин, - сказал почтмейстер, открывши свою табакерку. - Капитан Копейкин, - продолжил он, уже понюхавши табаку, - да ведь это занимательная история, в некотором роде целая поэма.
Все приготовились слушать, и почтмейстер начал так:
«После кампании двенадцатого года, - начал почтмейстер, - вместе с ранеными прислан был и капитан Копейкин, можете себе вообразить, на войне он потерял руку и ногу. Работать не может. Наведался было домой, а отец говорит: «Мне нечем тебя кормить, я сам едва достаю хлеб». Отправился мой капитан в Петербург, чтобы просить монаршей милости. Расспросил, куда обратиться. Есть, говорят, такая комиссия, а начальник там генерал-аншеф такой-то. А государя в то время не было еще в столице. Что ж делать, отправился капитан Копейкин просить. Втащился он кое-как со своей деревяшкой в приемную. А там народу - как бобов на тарелке. Все не то, что наш брат, а полковники. Кое-где и генерал. Часа через четыре говорят: «сейчас выйдет». Тишина стала страшная, все дрожит, ждет решения. Вельможа подходит к одному, к другому: «Зачем вы? зачем вы?» Наконец к Копейкину. Копейкин, собравшись с духом: «Так и так, ваше превосходительство...» Вельможа видит: человек на деревяшке, правый рукав пустой: «Хорошо, говорит, понаведайтесь на днях». На радостях, что дело решилось, кутнул Копейкин на последние, даже в театр сходил. А дня через три-четыре опять на прием. Генерал-аншеф его узнал: «На этот раз, говорит, ничего не могу сказать, нужно дождаться приезда государя, тогда будут сделаны соответствующие распоряжения». Поклон, понимаете, и- прощайте. У Копейкина положение стало совсем неопределенное, он думал, что завтра ему выдадут деньги, а вместо того нужно ждать неизвестно сколько. «Ну, нет, -решил себе, - надо опять идти, объяснить, что последний кусок доедаю, могу, в некотором роде, умереть с голода». Приходит опять, а ему говорят: «Не принимает, приходите завтра». На другой день - то же. Не пускает его швейцар, и все. Можете вообразить, каково его положение. Решил прорываться штурмом. Дождался у подъезда, и там с каким-то генералом проскользнул в приемную. Увидел его вельможа и говорит: «Ведь я вам уже объявил, вы должны ожидать решения». А Копейкин свое: «Не имею, так сказать, куска хлеба...» А вельможа в ответ: «Согласитесь, я не могу вас содержать, у меня много раненых... Вооружитесь терпением». «Как хотите, говорит Копейкин, не уйду, пока не дадите положительную резолюцию». Генерал только взглянул на него и говорит: «Позвать фельдъегеря, препроводить на место жительства». Раба божьего Копейкина схватили, да в тележку. Как и куда доставили его, ничего не известно. И все забыли о капитане Копейкине. Но вот тут-то и начинается завязка романа. Не прошло, можете себе представить, двух месяцев, как появилась в рязанских лесах шайка разбойников, и атаман-то этой шайки был не кто другой...»
- Только позволь, Иван Андреевич, - сказал полицеймейстер, - ведь капитан Копейкин без руки и ноги, а у Чичикова...
Здесь почтмейстер хлопнул себя рукой по лбу и попытался было схитрить, говоря, что в Англии изобрели деревянные ноги - не отличишь от настоящих. Но ему не поверили.
Было и еще одно предположение, не есть ли Чичиков переодетый Наполеон. Из этого видно, что чиновники окончательно запутались. И как утопающий хватается за соломинку, так поступили и они. Ничего не придумав лучше, послали за Ноздревым, хотя хорошо знали, что он лгун. На все вопросы Ноздрев отвечал не задумываясь. Когда его спросили, не шпион ли Чичиков, он ответил: шпион, еще в школе, где они учились вместе, его называли фискалом. Не делатель ли Чичиков фальшивых денег - делатель. На вопрос, точно ли Чичиков имел намерение увезти губернаторскую дочку, Ноздрев отвечал: точно; и сообщил интересные подробности. Заикнулись о Наполеоне, но сами были не рады, потому что Ноздрев понес такую околесицу, что чиновники отошли от него.
Все эти толки, мнения и слухи больше всего подействовали на прокурора. Он пришел домой, стал думать и ни с того ни с другого умер.
Чичиков ничего обо всем этом не знал. Он простудился и решил денька три посидеть дома. Его удивляло только, что его никто не навещает. Наконец он почувствовал себя лучше и решил выйти на свежий воздух. Закутавшись из предосторожности, он вышел на улицу. Первый визит Павел Иванович намерен был сделать губернатору, но швейцар поразил его совершенно неожиданными словами:
- Не приказано принимать!
- Ты что, не узнал меня? - удивился Чичиков.
- Как не узнать, да вас-то и не велено пускать, других всех можно.
«Непонятно!» - подумал Чичиков и отправился к другим чиновникам. Но его или не принимали, или принимали так странно, разговор вели такой принужденный и непонятный, что он усомнился в здоровье их мозга.
Поздно воротившись в гостиницу, он сидел в задумчивости. Вдруг отворилась дверь и вошел Ноздрев.
- Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай, думаю себе, зайду. Да, я тебе должен сказать, что в городе все против тебя; они думают, что ты делаешь фальшивые деньги.
- Я делаю фальшивые деньги? - вскрикнул Чичиков.
- Зачем ты их так напугал? Они с ума сошли со страху... А прокурор с испугу умер, завтра погребение. Однако же, Чичиков, рискованное дело ты затеял.
- Какое дело.
- Да увезти губернаторскую дочку. И, признаюсь, ждал этого.
- Что ты путаешь? Как увезти губернаторскую дочку? - выпучил глаза Чичиков.
- Я пришел тебе сказать, я готов тебе помогать, только с уговором: ты должен мне дать три тысячи взаймы.
Новости, которые принес Ноздрев, сильно напугали Чичикова. Он решил, что мешкать более нечего. Приказав Селифану завтра на заре быть готовым к выезду, он вместе с Петрушкой занялся укладыванием вещей. Селифан очень медленно вышел из комнаты, почесывая в затылке. Что означало это почесывание? Многое разное значит у русского народа почесывание в затылке.
Глава одиннадцатая
Ничто, однако же, не случилось так, как предполагал Чичиков. Во-первых, проснулся он позже. Еще оказалось, что лошадей надо ковать, да и бричка требовала ремонта. Кузнецы, которых привел Селифан, смекнув, что работа нужна к спеху, заломили ровно вшестеро. Как Чичиков ни горячился, называя их мошенниками и разбойниками, они не уступили, да еще провозились с работой пять с половиной часов. Наконец бричка была заложена и выехала из ворот гостиницы. При повороте на одну из улиц экипаж должен был остановиться, чтобы пропустить погребальную процессию, хоронили прокурора. Павел Иванович спрятался в угол и задернул занавески. За гробом шли чиновники. Поглощенные своими мыслями, они не заметили коляски Чичикова. Когда дорога освободилась, он приказал ехать быстрее и между тем подумал: «Это хорошо, что встретились похороны, говорят, к счастью...» Между тем город остался позади и по обеим сторонам дороги пошли писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни, много еще чего и горизонт без конца...
Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека... бедно, разбросано и неприютно в тебе... неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в умах твоя тоскливая песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Что прочит сей необъятный простор? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство... У! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..
- Держи, держи, дурак! - кричал Чичиков Селифану.
- Вот я тебя...- кричал скакавший навстречу фельдъегерь. И, как призрак, исчезла в пыли встречная тройка.
Боже! Как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала!
Но возвратимся к Чичикову. Очень сомнительно, чтобы избранный нами герой понравился читателям. Наверное, надо было взять в герои добродетельного человека, но его уже обратили в лошадь и нет писателя, который бы не ездил на нем. Нет, пора, наконец, припрячь и подлеца!
Темно и скромно происхождение нашего героя. Жизнь при начале взглянула на него как-то кисло-неприютно. Маленькая горенка с маленькими окнами, никогда не отворявшимися, отец, больной человек, вечное сидение за столом с пером в руках над прописями, вечные поучения: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце». Но в жизни все меняется. И в один день поехали они с отцом в город. Тут должен был он жить у родственницы и ходить в классы городского училища. На другой день отец уехал, оставив сыну полтину меди на расход и наставление: «Смотри же, Павлуша, учись, не дури и не повесничай, а больше всего угождай учителям и начальникам. Коли будешь угождать начальнику, то, хоть и в науке не успеешь и таланту бог не дал, все пойдешь в ход и всех опередишь. С товарищами не водись, они тебя добру не научат; а если уж пошло на то, так водись с теми, которые побогаче, чтобы при случае могли быть тебе полезными. Не угощай и не потчевай никого, а веди себя лучше так, чтобы тебя угощали, а больше всего береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего на свете. Товарищ или приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был. Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой».
В училище особенных способностей в нем не оказалось, отличился он больше прилежанием и опрятностью. Но зато в нем оказался большой ум со стороны практической. Он так повел себя, что товарищи его угощали, а он их не только никогда, но даже иногда, припрятав угощенье, потом продавал им же. Из оставленной отцом полтины он не только не истратил ни копейки, но и приумножил свой капитал. Слепив из воска снегиря, раскрасил его и очень выгодно продал. В классе он продавал тем, кто побогаче, съестное, купленное на рынке, причем цена зависела от аппетита покупателя. Два месяца провозился он, тренируя мышь, и добился того, что она вставала на задние лапки, ложилась и вставала по приказу, и продал ее тоже очень выгодно. Когда денег набралось пять рублей, он зашил их в мешочек и стал копить в другой. В отношении к начальству он повел себя еще умнее. За весь урок он ни разу не шевельнул ни глазом,ни бровью. Как только раздавался звонок, он всегда первый подавал учителю шапку, первый выходил из класса и старался ему попасться раза три по дороге, беспрестанно кланяясь. Во все время учебы он был на лучшем счету и получил отличный аттестат. В это время умер его отец, который, оказалось, был сведущ только в совете копить копейку, а сам не накопил. Чичиков решил остаться в городе и заняться службой. В это время был выгнан из училища его учитель за глупость или за другую вину. Бедный учитель начал пить и впал в нищету. Тогда бывшие ученики, которых тот безжалостно наказывал за непокорность и заносчивое поведение, собрали для него деньги; один только Павлуша отговорился неимением и дал пятак. «Эх ты, жила!» - сказали товарищи и бросили ему его пятак. Учитель заплакал, получив деньги, а узнав про Чичикова сказал: «Эх, Павлуша!.. Надул, сильно надул...»
Несмотря на отличный аттестат, место на службе ему досталось ничтожное, да и попал он под начальство престарелому чиновнику, отличавшемуся каменной бесчувственностью и неприступностью. Казалось, не было сил человеческих привлечь его расположение. Павел Иванович чинил ему перья, сметал с его стола, завел новую тряпку для чернильницы, всякий раз за минуту до его ухода домой клал возле его шапку, чистил ему спину, если он пачкался о стену, но все осталось без внимания. Наконец Чичиков пронюхал про его зрелую дочь, с лицом, на котором будто бы молотили горох. Узнал, в какую церковь она ходит, стал ходить туда же и становиться напротив. Пошатнулся старый чиновник и зазвал его на чай. Затем Чичиков переехал к нему в дом, помогал по хозяйству, с дочерью обращался, как с невестой, чиновника звал папенькой и целовал ему руку, все решили, скоро будет свадьба. Благодаря протекции Чичиков получил должность, равную «папенькиной». Сразу же после повышения Павел Иванович перебрался на другую квартиру, чиновника перестал звать папенькой, целовать ему руку, а дело со свадьбой как-то замялось. Чиновнику только и оставалось при встрече с Чичиковым произносить себе под нос: «Надул, чертов сын!»
Переступив через этот трудный порог, Павел Иванович скоро добыл себе то, что называется хлебное местечко. Дело было поставлено с русской изобретательностью. Никаких взяток. Стоило просителю засунуть руку в карман, чтобы достать оттуда письмо за подписью князя Хованского, как Павел Иванович, удерживая его, говорил: «Нет, нет, это наш долг, мы без всяких возмездий должны это сделать, завтра же все будет готово и принесено к вам на дом». Проситель ждет день, другой, третий - никто ничего ему не приносит. Он в канцелярию - дело и не начиналось. Перед ним извиняются и говорят: завтра уж точно все будет сделано. Но дело не двигается ни завтра, ни послезавтра. Проситель наводит справки: оказывается, надо дать писарям, причем немалую сумму. Проситель удивлен: почему писарям так много? Ему отвечают: писарям достанется сколько полагается, а все остальное пойдет начальству. Вот так все начальники теперь честнейшие и благороднейшие люди, только писаря - мошенники. Пристроился Чичиков в комиссию по строительству какого-то казенного строения. Десять лет трудилась комиссия, но строение так и не поднялось выше фундамента. Зато в разных концах города у членов комиссии очутилось по красивому дому.
Но вдруг прислан был новый начальник. На другой же день потребовал отчеты. Чичиков потерял и место, я дом. Пришлось переехать в другой город и начинать все сызнова. Как только ему удалось поступить на службу в таможню, он быстро там освоился и достиг замечательных успехов, чем очень обеспокоил контрабандистов. Честность и неподкупность его были неодолимы, почти неестественны. Получив повышение, Чичиков добился того, что ему поручили изловить всех контрабандистов. Павел Иванович теперь имел возможность диктовать контрабандистам свои условия и в один год сколотил капитал, который не мог бы получить за двадцать лет. Бог знает, как бы разбогател Чичиков, если бы не поссорился с чиновником, посвященным им в дело, чтобы оно шло беспрепятственно. Тот послал донос, и тайные взаимоотношения с контрабандистами стали явными. Доносчик хоть и сам пропал, а все-таки сильно досадил товарищу. Обоих чиновников взяли под суд, все конфисковали. Чичиков с трудом увернулся от уголовного суда, но от сбережений его осталось всего тысяч десять, так, про черный день.
Пришлось Павлу Ивановичу опять начинать все сначала. И стал он ходатаем по чужим делам. Тогда-то он и узнал, что банк выдает ссуду под залог крестьян, числящихся в ревизской сказке. И пришла в его голову мысль накупить тех крестьян, которые умерли, но числятся пока еще живыми, хотя бы тысячу, да заложить их по двести рублей за душу - получится солидный капитал. Перекрестясь, по русскому обычаю, приступил он к исполнению своей задумки. Как произвелись первые покупки, мы уже знаем. Итак, вот весь на лицо герой наш, каков он есть! кто же он? стало быть, подлец? Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель. А кто из вас в минуты уединенных бесед с самим собой не задавал себе тяжелый вопрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?»
Но наш герой уже проснулся и может услышать, что мы о нем говорим.
- Как ты едешь? - сказал он Селифану. - Ну же, потрогивай!
Селифан махнул кнутом. Лошадки расшевелились и понесли, как пух, легонькую бричку. Чичиков только улыбался, слегка подлетывая на кожаной подушке, ибо любил быструю езду.
И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «черт побери все!» -его ли душе не любить ее?.. Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит... Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи.
Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая
тройка несешься?.. Куда же несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным
звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в
куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, посторани-ваются
и дают ей дорогу другие народы и государства.
Вопросы и задания
1. В какой последовательности посещал Чичиков помещиков?
2. Кто из чиновников вышивал по тюлю, а кто из них неожиданно скончался, когда открылась афера Чичикова?
3. Кто и где сообщил о том, что Чичиков скупал мертвые души?
4. Чьи это портреты:
а) «На взгляд он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару...»
б) «Таких людей приходилось всякому встречать немало. Они называются разбитными малыми, слывут еще в детстве и в школе за хороших товарищей и при всем том бывают весьма больно поколачиваемы. В их лицах видно что-то открытое, прямое, удалое. Они скоро знакомятся, и не успеешь оглянуться, как уже говорят тебе «ты»... Они всегда говоруны, кутилы, лихачи, народ видный».
в) «...Он ему на этот раз показался весьма похожим на средней величины медведя. Для довершения сходства фрак на нем был совершенно медвежьего цвета, рукава длинны, панталоны длинны, ступнями ступал он вкривь и вкось и наступал беспрестанно на чужие ноги...»
г) «Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал очень далеко вперед, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать; маленькие глазки еще не потух-
нули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши...»
д) «...Не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так чтобы слишком молод».
5. Слуги Чичикова играют немаловажную роль в раскрытии его характера. Как их звали? Чем они отличались друг от друга?
6. Во время посещения помещиков Собакевича и Манилова Чичиков заводил с хозяевами разговор о городских чиновниках. Составьте сравнительные характеристики чиновников со слов этих помещиков.
7. Проанализируйте, что общего и в чем различие в описании чиновников уездного города в «Ревизоре» и губернского города из «Мертвых душ».
8. Кто такой капитан Копейкин? Пересекаются ли чичиковский идеал и понятие о капитале капитана Копейкина?
9. В глубокой и оригинальной статье современного писателя С. Залыгина «Читая Гоголя» высказана такая далеко не бесспорная мысль: «И еще одна причина... препятствовала вступлению Гоголя в область романа: Гоголь миновал женский характер во всей его глубине». Согласны ли вы с этим утверждением? Напишите свое рассуждение по этому поводу.
10. П. А. Вяземский высказал о творчестве
Гоголя такую мысль, повторенную позднее В. Набоковым: «Его произведения
- это феномен языка, а не идей». Напишите свое суждение, поспорьте или
согласитесь с этим утверждением. Обоснуйте свое мнение.
Краткая хроника жизни и творчества Н. В. Гоголя
1809, 20 марта
В местечке Великие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии в семье помещиков родился Н. В. Гоголь. Отец - Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский, мать - Мария Ивановна.
1818-1819
Учеба в Полтавском уездном училище.
1821-1828
Учеба в нежинской гимназии высших наук. Увлечение театром, живописью. Первые литературные опыты.
1828
Отъезд в Петербург.
1829
Появление в печати стихотворений «Италия», «Идиллии в картинках», «Ганц Кюхельгартен».
1830
Первая повесть «Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала».
1831, 20 мая
Встреча с А. С. Пушкиным.
1831-1832
Выход в свет «Вечеров на хуторе близ Диканьки»
1834
Публикация «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».
1835
Выход в свет «Арабесок» и «Миргорода». Начало работы над «Мертвыми душами» и «Ревизором».
1836
Напечатана повесть «Нос».
19 апреля
Премьера «Ревизора» в Петербурге в Александрийском театре.
25 мая
Премьера «Ревизора» в Москве в Малом театре.
1839
В Москве Гоголь читает главы из «Мертвых душ» в доме Аксаковых, затем в Петербурге у Жуковского.
1840, 9 мая
Встреча с М. Ю. Лермонтовым.
1842
Разрешение цензурой печатания «Мертвых душ» с названием «Похождения Чичикова, или Мертвые души» и без «Повести о капитане Копейкине».
1843
Вышли в свет «Сочинения Николая Гоголя» в 4 томах.
1842-1845
Напряженная работа над вторым томом «Мертвых душ».
1845
Гоголь сжигает 2-й том «Мертвых душ».
1847
Опубликованы «Выбранные места из переписки с друзьями».
1852, 12 февраля
Гоголь сжигает беловую рукопись второго тома «Мертвых душ». (Сохранилось в неполном виде лишь 5 глав.)
1852, 21 февраля
Умер Н. В. Гоголь. Похоронен в Даниловом монастыре в Москве (в 1931
году останки Гоголя были перенесены на Новодевичье кладбище).
История создания поэмы «Мертвые души»
Поэму «Мертвые души» Гоголь писал около 17 лет. Сюжет ее подсказан А. С. Пушкиным (как и сюжет «Ревизора»). Над «Мертвыми душами» Гоголь начал работать осенью 1835 года, несколько раньше, чем над знаменитой комедией. Первые три главы были написаны в России. Чем далее продвигалась работа над поэмой, тем более грандиозным и сложным представлялись Гоголю задачи, стоящие перед ним. Он по многу раз переделывает каждую написанную страницу, тщательно работает над каждой строкой, над каждым словом. В 1837 году Гоголь уезжает за границу, где с небольшими перерывами проживет 12 лет, непрерывно работая над «Мертвыми душами».
Осенью 1839 года Гоголь возвращается в Москву и читает главы из поэмы в доме Аксаковых. Позднее в Петербурге знакомит с ними В. А. Жуковского, чье мнение он особенно высоко ценил. Книга встречает всеобщее одобрение.
Восемь месяцев спустя Гоголь вновь отправляется в Италию, чтобы в уединении ускорить работу над рукописью. Через год она была завершена, и в октябре 1841 года он снова приезжает в Россию с намерением добиться цензурного разрешения и напечатать свое творение. Под названием «Похождения Чичикова, или Мертвые души» цензура разрешила печать, но потребовала от автора внести существенные изменения в «Повесть о капитане Копейкине» или вовсе устранить ее из текста. В письме к П. А. Плетневу он сокрушается: «Уничтожение Копейкина меня сильно смутило! Это одно из лучших мест в поэме, и без него - прореха, которой я ничем не в силах залатать и зашить». Чтобы спасти «Повесть», Гоголь притушил в ней сатирические мотивы. «Я лучше решился переделать его, чем лишиться вовсе...» - сообщает он через несколько дней в письме тому же Плетневу.
21 мая 1842 года «Мертвые души» появились в печати. Выход в свет гоголевской поэмы вызвал ожесточенную полемику. Одни принимали ее восторженно, другие негодовали. Гоголя обвинили в клевете на Россию и в том, что он показал «какой-то особый мир негодяев, который никогда не существовал и не мог существовать». Высоко оценил поэму В. Г. Белинский и отметил ее выдающееся значение не только для литературной жизни, но и для общественной.
Тем временем Н. В. Гоголь, опять уехавший за границу, упорно и мучительно погружается в работу над продолжением «Мертвых душ», эта работа длилась до конца жизни. В одном из писем В. А. Жуковскому Гоголь рассказывает о своем замысле: «Посылаю вам «Мертвые души». Это первая часть... Я переделал ее много с того времени, как читал вам первые главы, но все, однако же, не могу не видеть ее малозначительности, в сравнении с другими, имеющими последовать ей частями. Она, в отношении к ним... крыльцо ко дворцу...»
Второй том «Мертвых душ» создавался в неизмеримо более трудных условиях, чем первый. Изменились взгляды писателя на жизнь, искусство, религию. Назревала духовная драма. Разлад между христианскими идеалами и жизнью приводит Гоголя к духовному кризису. Глубоко пережив потрясение в связи с изданием «Выбранных мест из переписки с друзьями» и особенно письмом Белинского по поводу этой книги, Гоголь решил вернуться в Россию.
Последние четыре года своей жизни он напряженно работал над завершением второго тома «Мертвых душ», в котором намеревался противопоставить героям первого тома «положительных» героев, воплощающих здоровое ядро русского национального характера. В нем должен был явиться некий муж, «одаренный божескими доблестями», Чичиков, по замыслу автора, должен был нравственно возродиться. В записных книжках Гоголя, относящихся ко времени работы над вторым томом, есть такие строки: «Боже, дай полюбить еще больше людей. Дай собрать в памяти своей все лучшее в них, припомнить ближе всех ближних и, вдохновившись силой любви, быть в силах изобразить».
Однако как художник, Гоголь был недоволен вторым томом, он чувствовал, что в нем отсутствует художественная правда. Его терзали мучительные сомнения. Все это стало причиной уничтожения рукописи. Первую редакцию Гоголь сжег в 1845 году, так как недостаточно ясно показал пути и дороги к идеалу. За девять дней до смерти он предает огню и беловую рукопись второго тома.
На сегодняшний день мы располагаем пятью случайно уцелевшими главами чернового варианта второго тома.
Провидчески звучат сегодня строки, на которых обрывается рукопись: «Но оставим теперь
в сторону, кто кого больше виноват. Дело в том, что пришло нам спасать нашу землю; что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих... Я обращаюсь к тем из вас, кто имеет понятье какое-нибудь о том, что такое благородство мыслей. Я приглашаю вспомнить долг, который на всяком месте предстоит человеку. Я приглашаю рассмотреть ближе свой долг и обязанность земной своей должности...»
Н. В. Гоголь Из писем по поводу «Мертвых
душ»
«...Когда я начал читать Пушкину
первые главы из «Мертвых душ» в том виде, как они были прежде, то Пушкин,
который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до смеха), начал
понемногу становиться все сумрачнее, сумрачнее, а наконец сделался совершенно
мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: «Боже, как
грустна наша Россия!» Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию,
не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка\*
Н. В. Гоголь из письма А. Ф. Орлову
«Если только поможет Бог произвести
все так, как желает душа моя, то, может быть, и я сослужу земле своей службу
не меньшую той, какую ей служат все благородные и честные люди на других
поприщах. Многое нами позабытое, пренебреженное, брошенное следует выставить
ярко в живых, говорящих примерах, способных
подействовать сильно. О многом существенном и главном следует напомнить
человеку вообще и русскому в особенности».
Сюжет, композиция и жанр «Мертвых душ»
«
... Какой огромный, какой оригинальный сюжет... Вся Русь явится в нем!» - писал о «Мертвых душах» Гоголь Жуковскому. Сюжет, как известно, подарил Гоголю Пушкин. В основе сюжета «Мертвых душ» - авантюра с покупкой мертвых душ. Гоголь всегда интересовался историями с резкими, неожиданными поворотами сюжета. В основе его сюжетов часто лежит какой-нибудь анекдотический случай, чрезвычайное происшествие, неожиданное известие. И чем нелепей, анекдотичней кажется внешняя сторона, тем ярче, достовернее, типичнее предстает перед читателями картина реальной жизни.В «Мертвых душах» переплетаются между собой три сюжетные линии: приключения Чичикова, жизнеописания помещиков и деятельность городских чиновников. Все они связаны воедино символическим образом дороги, движения, пути.
Тихо и незаметно бричка Чичикова подкатила к гостинице губернского города NN. Приезд его не вызвал никакого шума. В городе полутаинственный Чичиков заводит знакомства. Перед нами проходят почти все персонажи. Здесь завязка. Движение сюжета начинается со второй главы, когда Чичиков отправляется в поместье Манилова. Далее он посещает Коробочку, Ноздрева, Собакевича и, наконец, Плюшкина. «...Один за другим следуют у меня герои, один пошлее другого», - писал Гоголь в 1843 году.
От одной главы к другой нарастает сатира, обличение Гоголя. От Манилова к Собакевичу усиливается омертвение души героев, завершаясь в почти уже закостеневшем Плюшкине. Главу о Плюшкине Гоголь считал одной из самых сложных. Характеры других помещиков даны статично, они уже сложившиеся типы. Статичность характера вполне соответствует застойности быта и всего образа жизни подобных персонажей. Характер Плюшкина показан в развитии: перед глазами читателя разворачивается картина омертвения человеческой души. Мы видим, как из предприимчивого, трудолюбивого, не лишенного житейской зоркости и ума человека получилась «прореха на человечестве».
Уродливое в жизни всегда вызывало в Гоголе горькое раздумье о человеке и его трагической судьбе, о нелепости общественного устройства.
Картина жизни России была бы неполной, если бы Гоголь ограничился только изображением помещиков. В сюжет включен еще один важный общественный слой - чиновничество. И хотя чиновников писатель рисует не так подробно, как помещиков, но они образуют весьма выразительный коллективный портрет губернской власти. Их отношение к служебному, государственному долгу становится предметом язвительного смеха и негодования писателя. Для представителей губернских властей государственная служба - лишь средство удовлетворения личных прихотей, способ обеспечить себе праздную и беспечную жизнь. В «Мертвых душах» разоблачается и верховная власть, символом этой власти выступает чинный, холодный, важный, утопающий в роскоши, но неприветливый и жестокий Петербург. Столичное чиновничество изображено черствым, бездушным, глухим к судьбам тех людей, которыми оно управляет от лица государства. Драматическая судьба инвалида - ветерана Отечественной войны 1812 года, приехавшего в Петербург за «монаршей милостью», отражена в «Повести о капитане Копейкине», которая является важным элементом сюжета гоголевской поэмы. Воплощением произвола, бездушия и несправедливости выступает не только губернская власть, но и столичное чиновничество, «министерия», само правительство, не пожелавшее оказать помощи защитнику отечества.
Бесстрашный, добрый человек с героической и трагической судьбой, Копейкин противостоит в поэме миру мертвых душ. Появившись лишь на миг, он представляет разительный контраст миру собакевичей и Плюшкиных, миру чиновников губернских и столичных. «Повесть о капитане Копейкине» помогала Гоголю отчетливее выразить идейный замысел, усиливала обличительную направленность «Мертвых душ».
Несомненно, главную роль в сюжете поэмы играет Павел Иванович Чичиков. История его жизни исследуется Гоголем во всех деталях. Чтобы воссоздать Чичикова как общественно-психологический тип, как некоего героя своего времени, надо было осмыслить тайну его происхождения и показать жизненные условия, под влиянием которых сформировался его характер. Он показан в непрерывном развитии, в столкновении с препятствиями, возникающими на пути к главной цели жизни - накоплению капитала, «миллиона». Для писателя Чичиков - вовсе не мелкий мошенник. В нем он видит неукротимую энергию приобретателя, который ни перед чем не останавливается в достижении своего идеала. Чичиковы угрожающе деятельны и беспощадны. Они готовы на любую подлость во имя своих корыстных целей. Нравственное оцепенение мертвых душ сменяется энергией воинствующей подлости. («Так припряжем же подлеца»!) «Идея капитала- главная идея героя Гоголя, и она неизбежно сталкивается в поэме с идеей народа...» - пишет в своей статье «Горизонт без конца» И. Золотусский. Именно это «живое народонаселение» России противопоставлено в поэме мертвящему миру пошлости и подлости. «...Гоголь говорит, что Селифан и Петрушка даже не второстепенные и не третьестепенные ее герои, что тут есть лица поважней. Но он лукавит. Именно эти мужики, а с ними заодно и четыреста душ «мертвых», которые скупил Чичиков... и есть те самые первостепенные герои, которые и составляют ее живую плоть»(И. Золотусский).
Изображение народа в «Мертвых душах» овеяно поэзией, сердечностью и заставляет вспомнить самые проникновенные лирические страницы «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Тараса Бульбы». Широта души, природная смекалка, мастеровитость, удаль, чуткость к слову, разящему и меткому, - во всем этом воплощается истинная душа народа.
Эпическая картина русской жизни постоянно прерывается в «Мертвых душах» взволнованными лирическими монологами автора, то оценивающего поступки героев, то размышляющего о смысле жизни и тайнах творчества. Особым лиризмом проникнуты страницы, посвященные России, ее будущему.
Н. В. Гоголь не сразу определил жанровые особенности «Мертвых душ». Сложный и грандиозный замысел требовал для своего воплощения оригинальных художественных решений. Привычные жанровые схемы не удовлетворяли писателя. Первоначально Гоголь называет свое детище романом. В письме к Пушкину он замечает: «Сюжет растянулся на предлинный роман». В письмах Погодину, Плетневу «Мертвые души» несколько раз называются романом. Одновременно проскальзывает и другое слово - «поэма».
В набросках к «Учебной книге для русского
юношества» Гоголь определяет жанр своего произведения как «малую эпопею».
В малой эпопее нет «всемирности содержания»,
но зато она включает в себя «полный эпический объем замечательных частных
явлений». Отличие заключается в характере героя: большая эпопея избирает
героем «лицо значительное», в центре малой эпопеи - «частное и невидимое
лицо, но, однако же, значительнее во многих отношениях для наблюдателя
души человеческой... «Автор ведет его в жизнь сквозь цепь приключений и
перемен, дабы представить с тем вместе вживе верную картину всего замечательного
в чертах и нравах взятого им времени». Очевидно, что эти слова в полной
мере относятся и к «Мертвым душам». Объясняя своеобразие малой эпопеи,
Гоголь пишет, что, хотя многие из них написаны в прозе, они могут быть
«причисленны к созданиям поэтическим». Колебания Гоголя в определении жанра
«Мертвых душ» объясняются тем, что, по существу, им создавался совершенно
новый тип романа, соединивший сатиру на Россию Чичиковых, Ноздревых, Плюшкиных
и лирическую поэму о Руси - родине великого народа. Назвав свое творение
поэмой, Гоголь хотел подчеркнуть особую значимость в нем лирического начала.
Мечта о возрождении человеческой души, а вместе с ней и России, была самой
заветной мечтой писателя. «Он проповедует любовь враждебным словом отрица-нья»,
- писал о Гоголе Некрасов. Как бы перекликаясь с ним, современный критик
утверждает: «По этой поэме, как по поэмам и сказкам Пушкина, по героическим
былинам и одам, учились любить Россию».
Художественный мир Гоголя
Художественную ткань поэмы «Мертвые души» составляют два мира, которые условно можно обозначить как мир «реальный» и мир «идеальный». Реальный мир автор показывает, воссоздавая современную ему действительность. Это мир Манилова, Собакевича, Коробочки, Ноздрева, Плюшкина, чиновников губернского города, столичной бюрократии, кучера Селифана, лакея Петрушки, крепостных. Гоголь рисует в поэме картину жизни по законам эпоса, стремясь к максимальной широте изображения. «Какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем!» - говорит о своем замысле Н. В. Гоголь в письме к В. А. Жуковскому.
Свою поэму писатель задумал по аналогии с поэмой Данте «Божественная комедия», состоящей из трех частей: «Ад», «Чистилище», «Рай». Им должны были соответствовать три тома «Мертвых душ». В первом томе, следовательно, Гоголь стремился отразить «ад» русской жизни, показать уродливые стороны современной ему России. Мир, в который погружает читателя Гоголь, - это мир перевернутых ценностей, духовные ориентиры в нем утрачены, законы существования - аморальны. Отчего люди не видят, как мерзка их жизнь, какая пропасть отделяет их от истинных ценностей? «Комизм кроется везде. Живя среди него, мы его не видим; но если художник перенесет его в искусство... то мы же сами над собой будем валяться со смеху», - писал Н. В. Гоголь. Такой принцип художественного творчества он вложил в «Мертвые души». Он дает возможность читателям почувствовать, как страшна и комична их жизнь, и объясняет, отчего люди сами этого не ощущают или ощущают недостаточно остро. Нарисовав картину реальной жизни, создав почти карикатурные портреты героев, в которых свойственные им недостатки, слабости и пороки гиперболизированы, доведены до абсурда - потому они и уродливы, и отвратительны, и смешны, - Гоголь показывает, как безнравствен этот мир. Противоречия эпохи доведены им до абсурда, пронизывающего всю русскую жизнь. Гоголь поразительно остро умеет ухватить и показать обыденное под совершенно новым углом зрения, в неожиданном ракурсе. Самое заурядное событие приобретает под его пером зловещую, таинственную окраску. Самый обыкновенный предмет в его художественном мире значим и одушевлен. Достаточно вспомнить описания жилищ помещиков, где «каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил...». Все гоголевские герои непроизвольно создают свой вещный мир по своему образу и подобию. И как бы ни строили они из себя лиц благонравных, добродетельных, значительных - их с головой выдает их мир, наполненный их присутствием быт.
Окружающая героев среда одушевлена и активна
(например, каждый предмет в доме Собакевича словно говорит: «И я тоже Собакевич»).
Тем ярче контраст активного внешнего мира с бездействием, духовным застоем
героев, с их убогим и застывшим внутренним миром. На столкновении внешнего
и внутреннего миров, на их сопоставлении, взаимопроникновении, взаимовлиянии
и строится художественный метод Гоголя.
Анализ текста История прокурора
Эпизоды с участием прокурора в «Мертвых душах» невелики. Первая встреча Чичикова с ним в доме губернатора, появление на балу в обществе Ноздрева, смерть прокурора, столкновение Чичикова с похоронной процессией.
Но если внимательно присмотреться к тексту, становится ясно, что Гоголь неспроста уделяет прокурору внимание.
Резкими, чрезвычайно характерными чертами наделяет автор внешность своего персонажа. Это человек «с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивающим левым глазом», то есть с явными признаками нервного тика, расстроенной нервной системой. Такой признак нельзя счесть случайным. Действительно, прокурор оказался легковозбудимым человеком, умершим от испуга при известии об афере Чичикова. Не последнюю роль сыграло и понимание, что он, прокурор, блюститель закона, допустил такой служебный недосмотр.
Неумение власть имущих разглядеть в приезжем мошенника подчеркивает очень важную идею- показать «людей ничтожных».
«Мне потребно было, - писал Гоголь, - отобрать от всех прекрасных людей, которых я знал, все пошлое и гадкое, что они захватили нечаянно, и возвратить законным владельцам. Не спрашивай, зачем первая часть должна быть вся пошлость и зачем в ней все лица до единого должны быть пошлы: на это дадут тебе ответ другие темы. Вот и все!»
Одна из сюжетных линий поэмы: Чичиков успешно покупает мертвые души, увозит с собой купчие крепости, а тот, кто должен был бы воспрепятствовать ему - прокурор - умирает.
Вспомним, как Ноздрев появляется на балу с прокурором: он буквально тащит его под руку. Прокурор же становится одним из первых слушателей разоблачений Ноздрева. К нему апеллирует Ноздрев, повторяя: «Вот и его превосходительство здесь... не правда ли, прокурор?» Ему чуть ли не в уши кричат о том, что Чичиков скупает мертвые души. Прокурор не может не понимать, что необходимо разобраться, проверить законность сделок. Атмосфера сгущается. До сведения прокурора доводится дамская выдумка о похищении губернаторской дочки.
«...Он стал думать, думать и вдруг, как говорится, ни с того ни с другого умер. Параличом ли его, или чем другим прихватило, только он, как сидел, так и хлопнулся со стула навзничь. Вскрикнули, как водится, всплеснув руками: «Ах, Боже мой!» - послали за доктором, чтобы пустить кровь, но увидели, что прокурор был уже одно бездушное тело. Тогда только с соболезнованием узнали, что у покойника была, точно, душа, хотя он по скромности своей никогда ее не показывал».
В. Ермилов, оценивая значение фигуры прокурора для темы «Мертвых душ», писал: «Тончайшая грустная ирония скрывается в истории прокурора. Комизм замечания Собакевича, что во всем городе один только прокурор «порядочный человек, да и тот свинья», имеет свое внутреннее значение. В самом деле, ведь прокурор глубже всех переживает всеобщее смятение и страх, вызванные чичиковским «делом». Он даже умирает единственно по той причине, что стал думать... Умер от непривычки думать. По самой своей должности он действительно должен был бы больше всех думать обо всем том, что всплыло в сознании потрясенных чиновников, в связи с непонятным делом Чичикова...»
Смерть прокурора вызывает Гоголя на рассуждение о равенстве людей перед ее лицом: «А между тем, появление смерти так же было страшно в малом, как страшно оно и в великом человеке: тот, кто еще не так давно ходил, двигался, играл в вист, подписывал разные бумаги и был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением. О чем покойник спрашивал: зачем он умер или зачем жил - об этом один Бог ведает».
История прокурора - еще одно звено в цепи героев, которые «не знают зачем живут». О существовании души у них окружающие узнают лишь после смерти. Смерть прокурора Гоголь прямо связывает с аферой Чичикова, проясняя, что она далеко не безобидна.
Бездушие, черствость и эгоизм городских чиновников особенно ярко проявляются во время похорон прокурора. Покидающий город Чичиков видит чиновников, идущих за гробом и думающих только о своей карьере: «Все мысли их были сосредоточены в это время в самих себе: они думали, каков-то будет новый генерал-губернатор, как возьмется за дело и как примет их...» Этой печальной картиной завершается первый том поэмы.
В описании смерти прокурора зримо проступили и особенности гоголевского комизма; веселое оборачивается печальным, смешное становится страшным - словом, «смех сквозь слезы».
Второстепенные образы поэмы «Мертвые
души»
«В ворота гостиницы губернского
города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой
ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие
около сотни душ крестьян, - словом, все те, которых называют господами
средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности,
ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако
ж и не так чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно
никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские
мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания,
относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. «Вишь ты,
- сказал один другому, - вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо,
если б случилось, в Москву или не доедет? » - «Доедет»,
- отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» - «В
Казань не доедет», - отвечал другой. Этим разговор и кончился. Да еще,
когда бричка подъехала к гостинице, встретился молодой человек в белых
канифасовых панталонах, весьма узких и коротких, во фраке с покушеньями
на моду, из-под которого видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою
с бронзовым пистолетом. Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж,
придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра, и пошел своей дорогой».
Разговор двух русских мужиков (типично гоголевский плеоназм) - чисто умозрительный. Их раздумья типа «быть или не быть» - на примитивном уровне. Беседующие не знают, едет ли бричка в Москву, так же как Гамлет не потрудился проверить, при нем ли на самом деле его кинжал. Мужики не заинтересованы в точном маршруте брички; их занимает лишь отвлеченная проблема воображаемой поломки колеса в условиях воображаемых расстояний, и эта проблема поднимается до уровня высочайшей абстракции, оттого что им неизвестно - а главное, безразлично - расстояние от NN (воображаемой точки) до Москвы, Казани или Тимбукту. Они олицетворяют поразительную творческую способность русских, так прекрасно подтверждаемую вдохновением Гоголя, действовать в пустоте. Фантазия бесценна лишь тогда, когда она бесцельна. Размышления двух мужиков не основаны ни на чем осязаемом и не приводят ни к каким ощутимым результатам; но так рождаются философия и поэзия; въедливые критики, повсюду ищущие мораль, могут предположить, что округлость Чичикова не доведет его до добра, так как ее символизирует округлость сомнительного колеса. Андрей Белый, этот гений въедливости, усмотрел, что вся первая часть «Мертвых душ» - замкнутый круг, который вращается на оси так стремительно, что не видно спиц; при каждом повороте сюжета вокруг персоны Чичикова возникает образ колеса. Еще одна характерная деталь: случайный прохожий, молодой человек, описанный с неожиданной и вовсе не относящейся к делу подробностью; он появляется так, будто займет свое место в поэме (как словно бы намереваются сделать многие из гоголевских гомункулов - и не делают этого). У любого другого писателя той эпохи следующий абзац должен был бы начинаться: «Иван - ибо так звали молодого человека. ..» Но нет, порыв ветра прерывает его гла-зенье, и он навсегда исчезает из поэмы. Безликий половой в следующем абзаце (до того вертлявый, что нельзя рассмотреть его лицо) снова появляется немного погодя и, спускаясь по лестнице из номера Чичикова, читает по складам написанное на клочке бумажки: «Па-вел И-ва-но-вич Чи-чи-ков»; и эти слоги имеют таксономическое значение для определения данной лестницы.
Говоря о «Ревизоре», я с удовольствием отлавливал тех побочных персонажей, которые оживляют фон действия. Такие персонажи в «Мертвых душах», вроде полового или лакея Чичикова (имевшего свой собственный запах, который он сразу же сообщал любому своему местожительству), - создания не вполне эфирные. Вместе с Чичиковым и помещиками, с которыми он встречается, эти лица занимают авансцену книги, хотя мало разговаривают и не оказывают видимого влияния на похождения героя. В пьесе жизнь побочных персонажей ограничивалась тем, что о них упоминали действующие лица. В романе, лишенные речи и действия, второстепенные персонажи не смогли бы зажить своей жизнью даже за кулисами, так как тут нет рампы, подчеркивающей их отсутствие на авансцене. Однако у Гоголя для этого случая был в запасе свой трюк. Побочные характеры в его романе оживлены всяческими оговорками, метафорами, сравнениями и лирическими отступлениями. Перед нами поразительное явление: словесные обороты создают живых людей. Вот пример того, как это делается:
«Даже самая погода весьма кстати прислужилась: день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат, этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскресным дням».
Передать на другом языке оттенки этого животворного синтаксиса так же трудно, как и перекинуть просвет между размытым пейзажем под сереньким небом и пьяненьким старым солдатом, который встречает читателя случайной икотой на праздничном закруглении фразы. Фокус Гоголя - в употреблении слова «впрочем», которое является связующим звеном только в грамматическом смысле, хотя изображает логическую связь; слово «солдаты» дает кое-какой повод для противопоставления слову «мирные», и едва только бутафорский мост «впрочем» совершил свое волшебное действие, эти добродушные вояки, покачиваясь и распевая, сойдут со сцены, как мы уже видели не раз.
Когда Чичиков приезжает на вечеринку к губернатору, случайное упоминание о господах в черных фраках, снующих при ослепительном свете вокруг напудренных дам, ведет к якобы невинному сравнению их с роем мух, и в следующий же миг зарождается новая жизнь.
«Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница (вот она!) рубит и делит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети (вот и второе поколение!) все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за движениями жестких рук, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом (один из тех повторов, свойственных стилю Гоголя, от которых его не могли избавить годы работы над каждым абзацем), влетают смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостью старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски, где вразбитную, где густыми кучами».
Надо заметить, что если образ унылой погоды плюс пьяненького солдата кончается где-то в пыльной пригородной дали (там царит Уховертов), то тут сравнение с мухами, пародирующее ветвистые параллели Гомера, описывает замкнутый круг, и после сложного, опасного сальто без лонжи, которой пользуются другие писатели-акробаты, Гоголь умудряется вывернуть к исходному «врознь и кучами». Несколько лет назад на регбийном матче в Англии я видел, как великолепный Оболенский на бегу отбил мяч ногой и, тут же передумав, в броске поймал его руками... Нечто подобное по мастерству демонстрирует здесь и Николай Васильевич. <...>
Громкий собачий лай, встретивший Чичикова, когда он подъезжал к дому госпожи Коробочки, тоже не пропадает даром.
«Между тем псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал Бог знает какое жалованье; другой охватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно молодого щенка, и все это, наконец, повершал бас, может быть старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе; тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстук, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла».
Тут лай собаки порождает церковного хориста. В другом отрывке (где Чичиков приезжает к Собакевичу) музыкант рождается при помощи приема посложнее, напоминающего сравнение пасмурного неба с пьяненьким солдатом.
«Подъезжая к крыльцу, заметил он выглянувшие из окна почти в одно время два лица: женское, в чепце, узкое, длинное, как огурец, и мужское, круглое, широкое, как молдаванские тыквы, называемые горлянками, из которых делают на Руси балалайки, двухструнные легкие балалайки, красу и потеху ухватливого двадцатилетнего парня, мигача и щеголя, и подмигивающего и посвистывающего на белогрудых и белошейных девиц, собравшихся послушать его тихоструйного треньканья».
Сложный маневр, который выполняет эта фраза для того, чтобы из крепкой головы Собакевича вышел деревенский музыкант, имеет три стадии: сравнение головы с особой разновидностью тыквы, превращение этой тыквы в особый вид балалайки и, наконец, вручение этой балалайки деревенскому молодцу, который, сидя на бревне и скрестив ноги (в новеньких сапогах), принимается тихонько на ней наигрывать, облепленный предвечерней мошкарой и деревенскими девушками. Примечательно, что лирическое отступление вызвано появлением - на взгляд невнимательного читателя - самого что ни на есть прозаического и тупого персонажа книги.
Порожденный сравнением характер порою так торопится вступить в жизнь, что метафора завершается очаровательной напыщенностью.
«Утопающий, говорят, хватается и за маленькую щепку, и у него нет в это время рассудка подумать, что на щепке может разве прокатиться верхом муха, а в нем весу чуть не четыре пуда, если даже не целых пять».
Кто этот злосчастный купальщик, который сказочно растет, прибавляет в весе, тучнеет от жизненной силы метафоры? Мы никогда этого не узнаем, но ему почти удалось ступить на твердую землю.
Эти персонажи второго плана утверждают свое существование иногда простейшим способом: используя манеру автора подчеркивать то или иное обстоятельство или условие и иллюстрировать их какой-нибудь броской деталью. Картина начинает жить собственной жизнью - вроде того ухмыляющегося шарманщика, которого художник в рассказе Г. Уэллса «Портрет» пытался замазать зеленой краской, когда портрет ожил и вышел из повиновения. Обратите внимание, например, на конец седьмой главы, где автор хотел передать ощущение ночи, наступающей в мирном провинциальном городке. Чичиков, успешно закончив свои призрачные сделки с помещиками и угостившись у городской знати, под хмельком ложится спать; кучер его и лакей украдкой отправляются кутнуть, а потом, спотыкаясь, возвращаются в гостиницу, заботливо поддерживая друг друга, и вскоре мирно засыпают, «поднявши храп неслыханной густоты, на который барин из другой комнаты отвечал тонким носовым свистом. Скоро вслед за ними все угомонились, и гостиница объялась непробудным сном; только в одном окошечке виден был еще свет, где жил какой-то приехавший из Рязани поручик, большой, по-видимому, охотник до сапогов, потому что заказал уже четыре пары и беспрестанно примеривал пятую. Несколько раз подходил он к постели, с тем чтобы их скинуть и лечь, но никак не мог: сапоги, точно, были хорошо сшиты, и долго еще поднимал он ногу и обсматривал бойко и на диво стачанный каблук».
Этим кончается глава, но и по сей день поручик мерит свой бессмертный сапог, и кожа блестит, и свечи ровно и ярко горят в одиноком светлом окне мертвого городка, накрытого звездным ночным небом. Я не знаю более лирического описания ночной тишины, чем эта сапожная рапсодия.
Такого же рода спонтанное зарождение жизни происходит в десятой главе, где автор хочет с особенной силой изобразить брожение, которое поднялось во всей провинции, когда по ней разошлись слухи о покупке мертвых душ. Помещики, годами дремавшие в своих углах, как сурки, вдруг заморгали и выползли на свет Божий:
«Показался какой-то Сысой Пафнутьевич и Макдональд Карлович (редкостное, чтобы не сказать больше, имя, но необходимое тут, чтобы подчеркнуть крайнюю отрешенность от жизни и, следовательно, ирреальность этого персонажа, сон во сне, так сказать), о которых и не слышно было никогда; в гостиных заторчал какой-то длинный, длинный, с простреленною рукою, такого высокого роста, какого даже и не видано было».
В той же главе после пространного объяснения, почему он не желает называть никаких имен: «Какое ни придумай имя, уж непременно найдется в каком-нибудь углу нашего государства, благо велико, кто-нибудь, носящий его, и непременно рассердится не на живот, а на смерть, станет говорить, что автор нарочно приезжал секретно, с тем чтобы выведать все...», - Гоголь все же не смог помешать двум разговорчивым дамам, которые сплетничают о тайне Чичикова, раскрыть свои имена, словно персонажи действительно вышли из-под его власти и выбалтывают то, что он пытался скрыть. Кстати сказать, один из отрывков, в котором эти эфирные создания потоком низвергаются на страницу (или же усаживаются верхом на перо Гоголя, как ведьмы на помело), напоминает, несмотря на некую забавную старомодность, интонацию и стилистику джойсовского «Улисса» (хотя уже Стерн пользовался приемом лаконичного вопроса и обстоятельного ответа).
«Герой, однако же, совсем этого не замечал (то есть что наскучил молодой даме на балу своей назидательной болтовней), рассказывая множество приятных вещей, которые уже случалось ему произносить в подобных случаях в разных местах: именно в Симбирской губернии у Софрона Ивановича Беспечного, где были тогда дочь его Аделаида Софроновна с тремя золовками: Марьей Гавриловной, Александрой Гавриловной и Адельгейдой Гавриловной; у Федора
Федоровича Перекроена в Рязанской губернии; у Фрола Васильевича Победоносного в Пензенской губернии и у брата его Петра Васильевича, где были свояченица его Катерина Михайловна и внучатые сестры ее Роза Федоровна и Эмилия Федоровна; в Вятской губернии у Петра Варсонофьевича с племянницей Софьей Ростиславной и двумя сводными сестрами - Софией Александровной и Маклатурой Александровной».
Некоторые из этих имен отдают чем-то чужеземным (в данном случае немецким), что Гоголь, как правило, использует, чтобы передать отдаленность и зрительное искажение объекта, находящегося словно в тумане; причудливые имена-гибриды к лицу бесформенным или еще не сформировавшимся людям; и если помещик Беспечный и помещик Победоносный - слегка «пьяные» фамилии, последнее имя в перечне - уже верх кошмарной бессмыслицы и напоминает того русского шотландца, которым мы восхищались ранее. Непонятно, какой надо иметь склад ума, чтобы увидеть в Гоголе предшественника «натуральной школы» и реалистического живописания русской жизни.
В этих наименовательных оргиях участвуют не только люди, но и вещи. Обратите внимание на ласковые прозвища, которые чиновники города дают игральным картам. Черви - это «сердца», но звучат как червяки и, при лингвистической склонности русских вытягивать слово до предела ради эмоционального эффекта, становятся «червоточиной». Пики превращаются в пикенцию, обретая игровое окончание из кухонной латыни, или же в псевдогреческое пикен-драсы, пичуры (с легким орнитологическим оттенком), а иногда вырастают до пичурущуха (где птица превращается уже в допотопного ящера, опрокидывая эволюцию видов). Предельная вульгарность и автоматизм этих уродливых прозвищ, большинство из которых Гоголь придумал сам, - прекрасный способ показать умственный уровень тех, кто ими пользуется.
Описания природы в поэме
Разницу между человеческим зрением и тем, что видит фасеточный глаз насекомого, можно сравнить с разницей между полутоновым клише, сделанным на тончайшем растре, и тем же изображением, выполненным на самой грубой сетке, которой пользуются для газетных репродукций. Так же относится зрение Гоголя к зрению средних читателей и средних писателей. До появления его и Пушкина русская литература была подслеповатой. Формы, которые она замечала, были лишь очертаниями, подсказанными рассудком; цвета как такового она не видела и лишь пользовалась истертыми комбинациями слепцов-существительных и по-собачьи преданных им эпитетов, которые Европа унаследовала от древних. Небо было голубым, заря алой, листва зеленой, глаза красавиц черными, тучи серыми и т. д. Только Гоголь (а за ним Лермонтов и Толстой) увидел желтый и лиловый цвета. То, что небо на восходе солнца может быть бледно-зеленым, снег в безоблачный день густо-синим, прозвучало бы бессмысленной ересью в ушах так называемого писателя-«классика», привыкшего к неизменной, общепринятой цветовой гамме французской литературы 18 в. Показателем того, как развивалось на протяжении веков искусство описания, могут послужить перемены, которые претерпело художественное зрение; фасеточный глаз становится единым, необычайно сложным органом, а мертвые, тусклые «принятые краски» (как бы «врожденные идеи») постепенно выделяют тонкие оттенки и создают новые чудеса изображения. Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь писатель, тем более в России, раньше замечал такое удивительное явление, как дрожащий узор света и тени на земле под деревьями или цветовые шалости солнца на листве. Описание сада Плюшкина поразило русских читателей почти так же, как Мане - усатых мещан своей эпохи.
«Старый, обширный, тянувшийся позади дома сад, выходивший за село и потом пропадавший в поле, заросший и заглохлый, казалось, один освежал эту обширную деревню и один был вполне живописен в своем картинном опустении. Зелеными облаками и неправильными трепето-листными куполами лежали на небесном горизонте соединенные вершины разросшихся на свободе дерев. Белый колоссальный ствол березы, лишенный верхушки, отломленной бурею или грозою, подымался из этой зеленой гущи и круглился на воздухе, как правильная мраморная сверкающая колонна; косой остроконечный излом его, которым он оканчивался кверху вместо капители, темнел на снежной белизне его, как шапка или черная птица. Хмель, глушивший внизу кусты бузины, рябины и лесного орешника и пробежавший потом по верхушке всего частокола, взбегал наконец вверх и обвивал до половины сломленную березу. Достигнув середины
ее, он оттуда свешивался вниз и начинал уже цеплять вершины других дерев или же висел на воздухе, завязавши кольцами свои тонкие цепкие крючья, легко колеблемые воздухом. Местами расходились зеленые чащи, озаренные солнцем, и показывали неосвещенное между них углубление, зиявшее, как темная пасть; оно было все окинуто тенью, и чуть-чуть мелькали в черной глубине его: бежавшая узкая дорожка, обрушенные перилы, пошатнувшаяся беседка, дуплистый дряхлый ствол ивы, седой чапыжник, густой щетиною вытыкавший из-за ивы иссохшие от страшной глушины, перепутавшиеся и скрестившиеся листья и сучья, и, наконец, молодая ветвь клена, протянувшая сбоку свои зеленые лапы-листы, под один из которых забравшись Бог весть каким образом, солнце превращало его вдруг в прозрачный и огненный, чудно сиявший в этой густой темноте. В стороне, у самого края сада, несколько высокорослых, не вровень другим, осин подымали огромные вороньи гнезда на трепетные свои вершины. У иных из них отдернутые и не вполне отделенные ветви висели вниз вместе с иссохшими листьями. Словом, все было хорошо, как не выдумать ни природе, ни искусству, но как бывает только тогда, когда они соединятся вместе, когда по нагроможденному, часто без толку, труду человека пройдет окончательным резцом своим природа, облегчит тяжелые массы, уничтожит грубо-ощутительную правильность и нищенские прорехи, сквозь которые проглядывает нескрытый, нагой план, и даст чудную теплоту всему, что создалось в хладе размеренной чистоты и опрятности».
(Набоков В. В. Лекции по русской литературе)
В чем суть аферы Чичикова?
В общих чертах ясно - Чичиков хотел заложить умерших крестьян под видом живых, взять за них деньги и скрыться. Однако при этом не всем понятно, за счет кого хотел нажиться гоголевский герой и кто больше всего пострадал бы, если бы проделка удалась.
В «Мертвых душах» постоянно упоминается учреждение под названием «опекунский совет». Именно секретарь опекунского совета подсказывает Чичикову идею мертвых душ. Именно в опекунский совет собирается Чичиков заложить купленные души.
В России было два опекунских совета - в Москве и Петербурге. Ведали они опекой над несовершеннолетними сиротами и «незаконнорожденными», находившимися в московском и петербургском воспитательных домах, поддерживали нетрудоспособных инвалидов и престарелых.
Хотя оба воспитательных дома именовались императорскими, денег казна им не отпускала. Существовали они за счет частной благотворительности, отчислений от лотерей и театральных спектаклей, продажи игральных карт и т. п. Но главным источником дохода воспитательных домов были ссудно-залоговые операции. <...>
Опекунские советы, управлявшие воспитательными домами, имели право брать в залог движимое и недвижимое имущество, дома и ценности, земли с находившимися на них крестьянами и крепостных крестьян отдельно.
На праве дворян закладывать собственных крестьян, то есть получать ссуду под залог крепостных душ, построена и вся афера Чичикова с покупкой мертвых душ.
Если ценные вещи (движимое имущество) закладывались в натуре, то, разумеется, земли и крестьяне закладывались по официально оформленным, подтвержденным местными властями документам, свидетельствующим, что заложенное действительно имеется.
Время от времени государство предпринимало ревизии - переписи крепостного населения страны, прежде всего с целью установить количество людей мужского пола, годных в рекруты. Поэтому «ревизской душой» назывался не всякий крепостной крестьянин, а только крестьянин-мужчина.
С 1719 по 1850 год было проведено десять ревизий. Сведения о крепостных крестьянах записывались в особые листы - ревизские сказки. Впредь до новой ревизии ревизские души юридически числились существующими; повседневный учет крепостного населения организовать было немыслимо. Таким образом,, умершие или беглые крестьяне официально считались в наличии, за них помещики обязаны были платить налог - подушную подать.
Этим обстоятельством и воспользовался Чичиков, скупая у помещиков мертвые души как живые, с целью заложить их в опекунский совет и получить кругленькую сумму денег. Сделка была выгодна и для помещика-душевладельца - получив от Чичикова хоть малую сумму за несуществующего крестьянина, он избавлялся вместе с тем от необходимости вносить за него в казну подушную подать. <...>
Подлость Чичикова состояла и в том, что он намеревался заложить фиктивных крестьян не куда-либо, а в опекунский совет. Ведь именно на содержание сирот шли деньги, вырученные от залоговых операций. Тем самым Чичиков рассчитывал нажиться на горе и слезах обездоленных детей, и без того полуголодных и плохо одетых. Это было понятно каждому современнику Гоголя. Это важно знать и нам, чтобы понять всю безнравственность аферы Чичикова.
(Из статьи Ю. А. Федосюк «В чем суть аферы Чичикова?»)
Критика о поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души»
В. Г. Белинский
...«Мертвые души» прочтутся всеми, но понравятся, разумеется, не всем. В числе многих причин есть и та, что «Мертвые души» не соответствуют понятию толпы о романе, как о сказке, где действующие лица полюбили, разлучились, а потом женились и стали богаты и счастливы. Поэмою Гоголя могут вполне насладиться только те, кому доступна мысль и художественное выполнение создания, кому важно содержание, а не «сюжет»; для восхищения всех прочих остаются только места и частности. Сверх того, как всякое глубокое создание, «Мертвые души» не раскрываются вполне с первого чтения даже для людей мыслящих: читая их во второй раз, точно читаешь новое, никогда не виданное произведение. «Мертвые души» требуют изучения. <...>
...«Мертвые души» стоят выше всего, что было и есть в русской литературе, ибо в них глубокость живой общественной идеи неразрывно сочеталась с бесконечною художественностию образов, и этот роман, почему-то названный автором поэмою, представляет собою произведение столько же национальное, сколько и высокохудожественное. В нем есть свои недостатки, важные и неважные. К последним относим мы неправильности в языке, который вообще составляет столько же слабую сторону таланта Гоголя, сколько его слог (стиль) составляет сильную сторону его таланта. Важные же недостатки романа «Мертвые души» находим мы почти везде, где из поэта, из художника силится автор стать каким-то пророком и впадает в несколько надутый и напыщенный лиризм... К счастию, число таких лирических мест незначительно в отношении к объему всего романа, и их можно пропускать при чтении, ничего по теряя от наслаждения, доставляемого самим романом. <...>
Что касается до нас, то, не считая себя вправе говорить печатно о личном характере живого писателя, мы скажем только, что не в шутку назвал Гоголь свой роман «поэмою» и что не комическую поэму разумеет он под нею. Это нам сказал не автор, а его книга. Мы не видим в ней ничего шуточного и смешного; ни в одном слове автора не заметили мы намерения смешить читателя: все серьезно, спокойно, истинно и глубоко... Не забудьте, что книга эта есть только экспозиция, введение в поэму, что автор обещает еще две такие же большие книги, в которых мы снова встретимся с Чичиковым и увидим новые лица, в которых Русь выразится с другой своей стороны... Нельзя ошибочнее смотреть на «Мертвые души» и грубее понимать их, как видя в них сатиру... <...>
(Из статьи «Похождения Чичикова, или Мертвые души» )
А. И. Герцен
...«Мертвые души» потрясли всю Россию.
Предъявить современной России подобное обвинение было необходимо. Это история болезни, написанная рукою мастера. Поэзия Гоголя - это крик ужаса и стыда, который издает человек, опустившийся под влиянием пошлой жизни, когда он вдруг увидит в зеркале свое оскотинившееся лицо. Но чтобы подобный крик мог вырваться из груди, надобно, чтобы в ней оставалось что-то здоровое, чтобы жила в ней великая сила возрождения.
. (Из статьи «О развитии революционных идей в России» )
...«Мертвые души» Гоголя - удивительная книга, горький упрек современной Руси, но не безнадежный. Там, где взгляд может проникнуть сквозь туман нечистых, навозных испарений, там он видит удалую, полную сил национальность. Портреты его удивительно хороши, жизнь сохранена во всей полноте; не типы отвлеченные, а добрые люди, которых каждый из нас видел сто раз. Грустно в мире Чичикова, так, как грустно нам в самом деле, и там и тут одно утешение в вере и уповании на будущее; но веру эту отрицать нельзя, и она не просто романтическое упование ins Blaue, а имеет реалистическую основу, кровь как-то хорошо обращается у русского в груди.
(Из дневника 1842 г.)
...Поэзия Гоголя, его скорбный смех - это не только обвинительный акт против подобного нелепого существования, но и мучительный крик человека, стремящегося спастись прежде, чем его заживо похоронят в этом мире безумцев. Чтобы подобный крик мог вырваться из груди, надобно, чтоб в ней оставалось что-то здоровое, чтобы жила в ней великая сила возрождения. Гоголь чувствовал - и многие другие чувствовали вместе с ним, - что за мертвыми душами есть души живые. (Из статьи «Новая фаза в русской литературе»)
Д. И. Писарев
Дорого русскому сердцу имя Гоголя; Гоголь был первым нашим народным, исключительно русским поэтом; никто лучше его не понимал всех оттенков русской жизни и русского характера, никто так поразительно верно не изображал русского общества; лучшие современные деятели нашей литературы могут быть названы последователями Гоголя; на всех их произведениях лежит печать его влияния, следы которого еще долго, вероятно, останутся на русской словесности.
(Из статьи «Николай Яковлевич Прокопович и отношения его к Гоголю. П. В. Гербеля», 1858)
Н. А. Добролюбов
...Чем далее, тем сильнее высказывалась у Гоголя гуманическая сторона его таланта, и даже вопреки своей воле, в ожидании светлых и чистых идеалов, он все изображал своим могучим словом «бедность, да бедность, да несовершенство нашей жизни». По этому-то пути направился и г. Достоевский.
(Из статьи «Забитые люди» )
Ю. Н. Тынянов
<...>Гоголь необычайно видел вещи: отдельных примеров много: описание Миргорода, Рима, жилье Плюшкина с знаменитой кучей, поющие двери «Старосветских помещиков», шарманка Ноздрева. Последний пример указывает и на другую особенность в живописании вещей: Гоголь улавливает комизм вещи. <...>
<... > Поэтому мертвую природу Гоголь возводит в своеобразный принцип литературной теории: «Он говорил, что для успеха повести и вообще рассказа достаточно, если автор опишет знакомую ему комнату и знакомую улицу. «У кого есть способность передать живописно свою квартиру, тот может быть и весьма замечательным автором впоследствии», - говорил он»...
...«Характеры», «типы» Гоголя -и суть маски, резко определенные, не испытывающие никаких «переломов» или «развитии». Один и тот же мотив проходит через все движения и действия героя - творчество Гоголя лейтмотивно. Маски могут быть и недвижными, «заплывшими» - Плюшкин, Манилов, Собакевич; могут обнаруживаться и в жестах - Чичиков.
Маски могут быть либо комическими, либо трагическими - у Гоголя два плана: высокий, трагический, и низкий, комический. Они обычно идут рядом, последовательно сменяя друг друга. <...>
(Из книги «Поэтика. История литературы. Кино» )
Г. А. Жуковский
...Если видеть в идейной композиции «Мертвых душ» только объекты изображения, только серию отрицательных персонажей и картин, получается как будто неувязка: большой том в несколько сот страниц почти целиком занят изображением всяческой скверны, и вдруг - как вывод из этого моря скверны: «Не так ли и ты, Русь, что бойкая, необгонимая тройка, несешься?» - и образ светлый, образ, несущий твердую уверенность в великом предназначении Руси, и не только в ее великом будущем, но даже и в ее настоящем - в величии того смысла, который имеет ее историческое движение вперед.
...В этой борьбе зла и блага, по Гоголю, непременно побеждает благо, уже потому, что благо, для Гоголя, это сущность характера и бытия народа, а зло - это искажение, классовое и сословное, барское и насильническое искусственное наслоение на положительную основу. Победа блага в конце конфликта, образующего сюжет поэмы, и выражена в авторском монологе о тройке, где гоголевский принцип слитно-целостного образа, охватывающего огромный коллектив, в конце концов всю страну, торжествует победу. В этом образе слились и лирическое начало автора и сущность всей Руси.
(Из книги «Реализм Гоголя» )
Д. Н. Овсянико-Куликовский
Отметим, что Герцен видел в поэме «горький упрек» современной ему, т. е. дореформенной, Руси. Тут сквозит мысль, что с течением времени, когда изменится порядок вещей, когда Россия обновится реформами, когда распространится просвещение, тогда исчезнут и все эти уродливые типы - Чичиковых, Маниловых, Собакевичей и т. д., исчезнут и понятия и нравы, им отвечающие. Увы! это была иллюзия. В свой черед Россия обновилась - как могла, но гоголевские типы не исчезли. Они также «обновились» и выступили в новом обличье, но с тою же пустотою в душе, с тою же обезнадёживающею темнотой и пошлостью. Сатира Салтыкова неоднократно пользовалась готовыми типами Гоголя, и в частности указывала на пореформенных Ноздревых. Этот тип, очень русский, удивительно живуч и скандалит и хулиганствует по-прежнему. Жив и Чичиков. Не исчезли ни Собакеви-чи, ни Маниловы... Стойкость, постоянство, живучесть этих типов зависит, очевидно, от того, что в них схвачены не временные или случайные черты, а коренные, глубоко лежащие «свойства русского человека», которые могут измениться или совсем исчезнуть только после долгого исторического процесса оздоровления русской национальной психологии.
(Из статьи «Гоголь в его произведениях»)
В. Ф. Переверзев
...Самый сложный характер в творчестве Гоголя - это Павел Иванович Чичиков. Образ этот остался неоконченным, но и в неоконченном виде он производит впечатление лучшего из всех образов сложного характера. Здесь Гоголь снова вполне в своей стихии, в мелкопоместной и чиновной среде. Душу Чичикова, этого мелкого помещика, выброшенного в чиновный мир и упрямо пробивающего дорогу назад в поместье, Гоголь знает как свои пять пальцев. Правда, характер этот посложнее всех, с которыми приходилось Гоголю иметь дело раньше; но в нем нет новых психологических элементов, он лишь объединяет в своей особе все черты, разбросанные в более простых характерах. <...>
...Он, несомненно, принадлежит к семейству небокоптителей, потому что в его существовании тоже нет решительно никакого творческого смысла. Он так же смешон, как все гоголевские типы, потому что при своей духовной неразвитости он даже не подозревает своего ничтожества и слишком доволен своей особой. Однако, когда вы пытаетесь определить, что это за разновидность небокоптителя, вы испытываете затруднение. В его натуре нет ни одной резко выдающейся черты, которую можно было бы положить в основу определения, которая окрасила бы его небокоптительство в определенный, устойчивый тон. Сейчас он произведет впечатление чувствительной, деликатной натуры, а через пять минут удивит вас грубой, кулаческой выходкой; то он прямо подавит вас своей солидностью, то выкинет самое легкомысленное антраша. Он неуловим, как вьюн. <...>
...Среди всех характеров гоголевского творчества Чичиков обладает самой многосторонней и богатой природой. Но, во-первых, эта природа осталась неразвитой, осталась в почти первобытном состоянии, во-вторых, в условиях душевладельческого небокоптительства природные способности Чичикова растратились на пустяки и совершенно бессмысленно.
(Из книги «Гоголь. Достоевский» )
И. П. Золотусский
<...> Слуг Чичикова обычно не замечают при Чичикове. Но он без них, как без рук, как, впрочем, и они без него ни мужики, ни дворовые. Эта троица седоков брички - единая плоть, и именно так и стоит рассматривать население тройки.
Чичиков с чиновниками галантен и обходителен, сыплет цитатами и книжными оборотами, с мужиками он прост и в простоте своей простодушен. «Щекотливый» нос Чичикова морщится от особенного запаха Петрушки, или, как называет его деликатно Гоголь, «воздуха», но тем не менее представить себе Чичикова без Петрушки (и без Селифана) невозможно.
Селифан не только кучер Чичикова, он вожатый его брички, опора ее, он отец родной каурому, гнедому и чубарому, с которыми он беседует, как с детьми. И если уж только очень его рассердить, то на коней посыплются удары вожжей и прозвища. Чубарого (как самого ленивого) он окрестит «Бонапартом», «панталонником немецким», а каурого Заседателем. А всех троих вместе- «секретарями».
Это смешно, потому что самого Чичикова и примут в городе N за Наполеона, а Коробочка, когда он начнет торговать у нее «мертвые души», спросит Чичикова, не служил ли он заседателем.
Тройка Чичикова не может тронуться в путь без мужика, не может скакать по Руси без реплик мужика, без его поддакивания или неодобрения. Да и бричку Чичикова, как пишет Гоголь, собрал и снарядил в дорогу ярославский расторопный мужик.
Мужик в «Мертвых душах» подправляет путь брички Чичикова, указывает ей направление, а то и просто вытаскивает ее из грязи. Девчонка Пелагея, которая не знает, где лево, а где право, помогает тройке выбраться на шоссе. <...>
«Мертвые» в «Мертвых душах» присоединяются к живым, встают с ними в один ряд, образуя то живое народонаселение России, без которого эта поэма была бы недонаселена; Гоголь говорит, что Селифан и Петрушка даже не второстепенные и не третьестепенные ее герои, что тут есть лица поважней и так далее. Но он лукавит. Именно эти мужики, а с ними заодно и четыреста душ «мертвых», которых скупил Чичиков в энской губернии, и есть те самые первостепенные герои, которые составляют ее живую плоть.
На небольшом пространстве «Мертвых душ» уместилась вся Русь. Кого тут только нет! Кажется, всех званий и всех сословий коснулся в них Гоголь, никого не обошел. Дворянство, крестьянство, офицерство, губерния, Петербург, трактир и кабак, катакомбы канцелярий (которые Гоголь сравнивает с кругами ада) и русский необъятный простор. Захочешь ли увидеть русского приказчика - увидишь и его, купца - является и купец, полицейского - есть и полицейский, дам - налицо и дамы. Курьеры, зеваки, работники, половые, хозяева трактиров, моты и скряги, беглые и каторжники, разбойники и дети - все тут есть. Есть даже пророк, потому что не может обойтись русская земля без пророка, хотя, как любил повторять Гоголь, нет пророка в отечестве своем. <...>
«Мертвые души» - центральное и основополагающее творение Гоголя, к которому он подошел с опытом русской литературы, нажитым до него, и, выйдя из которого, русская литература, набрав силу дыхания, стала всемирной. И хотя Гоголь в каждом своем сочинении ставит перед собой максимальную цель, в этой странной поэме, чье имя «поэма» не объяснено до сих пор, он создает русский «негативный» эпос, перерастающий по ходу дела в апофеоз, равный по масштабам, может быть, апофеозу древних греков.
Были и до Гоголя поэмы, хотя бы в самом названии своем охватывающие предмет крупно и исторически звучно: «Россияда» Хераскова, например. Был пушкинский роман в стихах, но в прозе никто - до Гоголя - не дерзнул охватить Русь «со всех сторон», делая национальное всеевропейским, а всеевропейское национальным. (Из статьи «Горизонт без конца»)
В. П. Астафьев
В каждой великой литературе есть писатель, составляющий отдельную Великую литературу: Шекспир - в Англии, Гете - в Германии, Сервантес - в Испании, Петрарка и Данте - в Италии. В русской литературе высится вершина, никого не затмевающая, но сама по себе являющая отдельную Великую литературу - Николай Васильевич Гоголь. Однако и в его творчестве есть книга книг, ни от кого и ни от чего не зависящая - «Мертвые души». Книга эта не просто учебник и энциклопедия русского национального характера, но явление высочайшего художественного достижения, с которым, на мой взгляд, трудно сравниться даже и последующей блистательной русской литературе. <...>
...Ирония его и смех его повсюду горьки, однако не надменны. Смеясь, Гоголь страдает. Обличая порок, он прежде всего в себе его обличает, в чем и признавался не раз, страдал и плакал, мечтая приблизиться к «идеалу». И дано ему было не только приблизиться к великим художественным открытиям, но и мучительно постигать истину бытия, величие и расхристанность человеческой морали.
(Из статьи «Приближение к истине»)
С. П. Залыгин
Быть может, никогда и ни у кого не было столь же зоркого взгляда, как у Гоголя.
Он видит характер так, что это уже не только характер, это еще и способ существования определенной группы людей.
Существования по Хлестакову, по Чичикову, по Манилову, по Шпоньке.
Пожалуй, ни одному ученому или писателю не удалось в такой же мере проследить эту связь, так объединить характер с поведением, с мыслью, с жестом, со случайным, казалось бы, возгласом человека. <...>
Такова даже лирика Гоголя - она всегда зрительна, всегда живописна и картинна и, как это ни странно, - всегда гиперболична.
Она лишена элегичности, интимности, изящности, тонкой вдумчивости - она эпична и грандиозна.
Трудно обнаружить у кого-то еще лиризм той же природы, разве только у Гомера, а позже - у Байрона, но Гомер был мифологичен, и этим все объясняется, а Байрон вовсе не лишен был интимности.
Чаще всего Гоголь вот так грандиозно-лиричен в описании природы; он превосходит самого себя, когда рассказывает о том, как чуден Днепр при тихой погоде, и яркость его красок и резкость картины снова ослепляет нас, и вот уже мы восторгаемся своим ослеплением, и вот мы верим, мы убеждены, что в искусстве должна быть и такая лирика, бесподобно яркая и как бы даже громоподобная.
Лицо природы для Гоголя подобно лицу почти неестественно красивой женщины - те же краски и та же предметность, и вот уже чудная римлянка оборачивает к случайному прохожему «снег своего лица», а река у него рыдает, словно мать, провожающая на войну своих сыновей.
Гоголевский художественный взгляд - это взгляд преднамеренный, он выхватывает из действительности только одну какую-то сторону, из этой стороны - одного какого-то человека, из этого человека - одну черту его характера и лица, одну привычку и один жест, одну интонацию его голоса и слова только одного какого-то свойства...
Такова эта неповторимая, невероятно гиперболизированная зоркость, навсегда причислившая Гоголя к реалистам, возвысившая его до создателя реалистической школы в русской литературе.
Есть над чем подумать по поводу происхождения реализма в искусстве.
Она потом немало изменится, эта школа, она будет претерпевать эволюцию вместе со всем тем, что вкладывается в понятие реальности и реализма, но ее удивительный исток, ее почти нереальное начало никогда не потеряют своего величия и явственного влияния на все последующие поколения писателей.
Темы сочинений по творчеству Н. В. Гоголя
«
По этой поэме... учились любить Россию» (И. Золотусский).- Живая Россия и «мертвые души».
- «Повесть о капитане Копейкине» в сюжете «Мертвых душ».
- «Творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни» (В. Г. Белинский).
- Изображение чиновников в «Ревизоре» и «Мертвых душах».
- Лирические отступления и их роль в повествовании в «Мертвых душах».
- Способен ли к нравственному возрождению Чичиков?
- «Видимый миру смех и невидимые, неведомые ему слезы» в произведениях Н. В. Гоголя.
- Идея капитала и идея народа в «Мертвых душах».
- Под маской добродетельного человека. (По поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души».)
- Чичиковский идеал копейки и его развенчание в поэме «Мертвые души».
- Почему в галерее «мертвых душ» Плюшкин изображен последним?
- Своеобразие жанра «Мертвых душ».
- Читая Н. В. Гоголя... (Запомнившиеся страницы поэмы «Мертвые души».)
- Нравственный идеал Н. В. Гоголя в поэме «Мертвые души».
- Как я понимаю смысл названия «Мертвые души».
- Особенности гоголевского лиризма.
- Чичиков и приобретатели наших дней.
- Живы ли гоголевские чиновники?
- Над чем смеется и что гневно осуждает Гоголь в поэме «Мертвые души».
- От Манилова к Плюшкину (по «Мертвым душам»).
- «Могучее пространство... сверкающая, незнакомая земле даль». (Образ России в «Мертвых душах».)
- Художественное переосмысление действительности в «Мертвых душах».
- Образ автора в поэме «Мертвые души».
- Образ дороги в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души».
- Раздумья о человеке, его предназначении в творчестве Н. В. Гоголя.
- Хлестаков и Ноздрев.
- Авторские идеалы и действительность в поэме «Мертвые души».
- Мир «живой» и мир «мертвой души».
- Особенности жанра и композиции поэмы «Мертвые души».
- Нравственно-философский смысл поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души».
- «Мертвые души» - «энциклопедия русского национального характера».
Развернутые планы сочинений
«
Рыцарь копейки»I. Чичиков в ряду героев русской литературы XIX века. Ф. М. Достоевский считал Чичикова одним из героев русской литературы, ставя его рядом с Онегиным и Печориным. По мнению Ф. М. Достоевского, у гоголевского героя были свои взлеты и падения, в его душе происходила борьба Бога и черта. В ряде критических статей авторы проводят параллели между пушкинским Германном и Чичиковым, другие отыскивают сходство с грибоед овским Молчал иным.
П. Чичиков в системе персонажей поэмы «Мертвые души». Образ Чичикова в отличие от образов помещиков (за исключением Плюшкина) и чиновников дан в развитии. Он усложнен, противоречив: в Чичикове намеренно то и дело появляются черты, казалось бы, ему чуждые. Авторские размышления порой тесно переплетаются с чичиковскими (о балах, о Собакевиче, о губернаторской дочке и т. д.). В Чичикове наиболее сильно проступает изменчивость и неисчерпаемость живой души - пусть не Бог весть какой богатой, пусть скудеющей - но живой.
III. Новизна исследуемого Гоголем характера потребовала от писателя новых художественных решений. Характер Чичикова в отличие от других героев поэмы показан в постоянном развитии, в столкновении с препятствиями, то и дело возникающими у него на пути.
IV. Перед читателем проходит вся жизнь
героя, с самого детства. Мы видим, как формировался его характер, где лежат
его истоки. Догадываясь с самого начала о какой-то афере Чичикова, мы только
в последней главе окончательно понимаем, «...какие биографические, личные
причины подвели Чичикова к этой афере. История дела оборачивается историей
характера» (Ю. В. Манн).
1. Жизнь сразу глянула на него «кисло-неприятно, сквозь какое-то
мутное, занесенное снегом окошко: ни друга, ни товарища в детстве».
2. Духовное завещание отца: «Все сделаешь, все прошибешь на свете копейкой».
3. «Отцовское наставление... пошло впрок».
V. Комическое и трагическое в образе Чичикова. Неукротимая энергия приобретателя оборачивается утратой нравственных понятий, всего человеческого в себе. Цель Чичикова - благополучие, семейная идиллия, достойная свободная жизнь. Средство достижения - деньги. Но свое благополучие Чичиков строит на чужих бедах, обмане, предательстве, мошенничестве. Преступая нормы христианской морали, создавая для себя особую шкалу ценностей, он становится на путь деградации, нравственного обнищания.
VI. Подлец - в роли главного героя? Обличение «пошлости пошлого человека» - главная задача Гоголя? Нет! Гоголь-художник хотел, чтобы читатель возненавидел пошлость, а не человека. Чичиков, как и Плюшкин, - предупреждение: убивая в себе духовность и открывая простор животному началу, человек совершает преступление в первую очередь против своей бессмертной души.
VII. По замыслу Гоголя, в следующих томах два героя первого тома - Чичиков и Плюшкин - должны были пережить духовное возрождение. Намеки на это есть в сохранившихся главах второго тома. Муразов, вызволяя Чичикова из тюрьмы, говорит ему: «...Подумайте не о мертвых душах, а о своей живой душе, да с Богом на другую дорогу!»
Последнее описание Чичикова выглядит так: «Это был не прежний Чичиков. Это была какая-то развалина Чичикова. Можно было сравнить его... состояние души с разобранным строением, которое разобрано с тем, чтобы строить из него новое...»
VIII. Вера в бессмертие души давала писателю надежду на способность человеческой души к изменению и, следовательно - к возрождению. Путь этот бесконечно труден, но он есть. Показать его считал своей миссией на земле Н. В. Гоголь. «Рыцарь копейки» должен был стать рыцарем христианских добродетелей. Намек на это содержится в имени Чичикова - Павел. Апостол Павел, согласно преданию, был одним из самых ревностных гонителей Христа, а затем не менее ревностным его приверженцем.
«Непрестанное и вечно живое обаяние гоголевского творчества»
(И. Анненский)
1. Мысль Гоголя о божественной природе слова художника. «Оно есть высший подарок Бога человеку» («Выбранные места из переписки с друзьями»). Осознание ответственности в обращении со словом со стороны того, кому оно вручено и доверено свыше. Размышления писателя о нравственной ответственности писателя за свое творчество.
2. Гоголь - великий писатель-сатирик, один из основоположников русского критического реализма. По глубине воплощения жизненной правды, по силе художественных обобщений произведения Гоголя принадлежат к числу наиболее значительных творений не только русского, но и мирового искусства.
3. С необычайной силой поэтического мастерства Гоголь показал убожество, ничтожность и трагизм бездуховного существования. С поразительной достоверностью он отразил житейски цепкий тип человека, живущего лишь для своей «животной личности» (Л. Н. Толстой), т. е. стремящегося лишь к одному - удовлетворению потребностей сугубо материального характера. Процесс омертвения человеческих душ, духовное оскудение человека, «всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь», он «дерзнул» выставить «выпукло и ярко на всенародные очи» («Мертвые души», гл. 7).
4. Особенности лиризма Гоголя.
«Много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл создания... высокий восторженный смех достоин стать рядом с высоким лирическим движением».
5. Гуманизм творчества Гоголя.
Гоголя часто упрекают в отсутствии у него добродетельных, положительных героев. Многих смущает изображение характеров «скучных, противных, поражающих печальною своей действительностью», им хочется, чтобы писатель «чудно польстил им, скрыв печальное в жизни, показав им прекрасного человека» («Мертвые души», гл. 7). Но подлинный гуманизм отнюдь не тождествен сентиментальному умилению всем происходящим в мире, он включает в себя преодоление того, что мешает духовному развитию человека и ведет к деградации личности. «Выставить пошлость пошлого человека» не с целью осмеять человека, но с тем, чтобы заставить его негодовать на пошлость - вот нравственная позиция Гоголя. Именно поэтому творения Гоголя глубоко гуманистичны.
6. Нетленное значение гоголевских образов. Хотя большинство героев писателя далеки от идеала, не являются воплощением лучших человеческих качеств, но их отталкивающая сила направлена на совершенствование жизни и человека. В «Театральном разъезде» Гоголь пишет: «Разве все, до малейшей излучины души подлого и бесчестного человека не рисуют уже образ честного человека? Разве все это накопление низостей, отступлений от законов и справедливости не дает уже ясно знать, чего требует от нас закон, долг и справедливость?» «Забирайте с собою все человеческие движения, не подымете потом», - напутствует Гоголь читателей всех поколений, ибо ничего нет страшнее «бесчувственных черт бесчеловечной старости». «Старость» - это, по Гоголю, не возраст, а состояние души, ее одряхление, омертвение.
7. Творчество Н. В. Гоголя уходит корнями в глубины народной жизни и представляет собой великое национальное достояние русского народа - в этом его «вечно живое обаяние». «И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громаднонесущуюся жизнь...» - с полным основанием предрекал гениальный писатель.
Идейно-художественное значение образа Плюшкина в поэме «Мертвые души»
I. Плюшкин в ряду героев-скупцов в мировой литературе: Шейлока В. Шекспира, Гобсека О. Бальзака, Скупого рыцаря А. Пушкина. Сходство и отличие его от этих героев. Скупец-расточитель - суть характера Плюшкина.
П. Особое место Плюшкина в системе персонажей «Мертвых душ». «Герой... с развитием». История жизни есть только у Плюшкина, всех остальных помещиков Гоголь изображает статично. У этих героев как бы нет прошлого, которое хоть чем-нибудь отличалось бы от настоящего и что-то в нем объясняло. (Ноздрев «в тридцать пять лет был таков же совершенно, каким был в осьмнадцать и двадцать...») Если нет прошлого - нет и будущего. Двух героев «Мертвых душ» Гоголь предполагал воскресить в последующих томах - Чичикова и Плюшкина. И именно они в поэме - герои «с развитием». Характер Плюшкина намного сложнее характеров других помещиков, представленных в «Мертвых душах».
III. Черты маниакальной скупости сочетаются в Плюшкине с болезненной подозрительностью и недоверием к людям. Сберегающий старую подошву, глиняный черепок, гвоздик или подкову, он обращает в пыль и прах все свое богатство: тысячами пудов гниет хлеб, пропадает множество холстов, сукон, овчин, дерева, посуды. Заботясь о ничтожной мелочи, проявляя грошовую скаредность, он теряет сотни и тысячи, пуская по ветру свое состояние, разоряя семью и дом, родовое поместье.
IV. Полностью соответствует образ Плюшкина картине его имения, которая предстает перед читателем. Тот же распад и разложение, абсолютная утрата человеческого облика: хозяин дворянской усадьбы выглядит, как старая баба-ключница.
«А ведь было время, когда он только был бережливым хозяином!» В этот период своей истории он как бы соединяет в себе наиболее характерные черты других помещиков: у него учились хозяйствовать, как у Собакевича, он был примерный семьянин, как Манилов, хлопотлив, как Коробочка. Однако уже на этом этапе жизни Плюшкин сравнивается с пауком: «...везде, во все входил зоркий взгляд хозяина и, как трудолюбивый паук, бегал... по всем концам своей хозяйственной паутины». Запутавшись в сетях «хозяйственной паутины», Плюшкин начисто забывает о душе своей и чужой. Не зря наблюдательный Чичиков в разговоре с ним спешит заменить слова «добродетель» и «редкие свойства души» на «экономию» и «порядок».
Моральная деградация Плюшкина происходит не столько в силу биографических причин (смерть жены, бегство старшей дочери с «штаб-ротмистром Бог весть какого кавалерийского полка», ослушание сына, вопреки воле отца пошедшего в полк, наконец смерть последней дочери), сколько потому, что «человеческие чувства, которые... не были в нем глубоки, мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь утрачивалось в этой изношенной развалине».
V. Гоголь видит причину духовного опустошения Плюшкина в безразличии к собственной душе. Горестны рассуждения автора о постепенном охлаждении, очерствении человеческой души, которыми он открывает главу о Плюшкине. Впервые в поэме автор после описания Плюшкина напрямую обращается к читателю с предостережением: «Забирайте же с собой в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!»
VI. Образ Плюшкина завершает галерею губернских
помещиков. Он как бы являет собой последнюю степень нравственного падения.
Почему не Манилов, не Собакевич, не Коробочка названы страшным гоголевским
словом «прореха на человечестве», а именно Плюшкин? С одной стороны, Гоголь
рассматривает Плюшкина как явление уникальное, исключительное в русской
жизни («...подобное явление редко попадается на Руси, где все любит скорее
развернуться, чем съежиться»). С другой стороны - его роднят с героями
поэмы бездуховность, мелочность интересов, отсутствие глубоких чувств и
возвышенных мыслей. В ряду «мертвых обитателей, страшных неподвижным холодом
души своей и пустотой сердца», Плюшкин занимает достойное место как логическое
завершение процесса расчеловечивания человека. Известно, что Гоголь лелеял
мечту о возможности «воскрешения» подобных
мертвых душ силой нравственной проповеди. Но великая трагедия Гоголя заключалась,
по мысли Ю. Айхенвальда, в том, что создание «прекрасных и простых образов...
созидание человеческого величия не дается ему. Здесь он не творец, здесь
он бессилен».
Краткая библиография
Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей.
- М., 1994.
О трагедии Гоголя-художника, страдающего
от сатирической «направленности и характера своего писательства», о попытке
писателя созидать идеал прекрасного человека.
Вересаев В. В. Гоголь в жизни. Систематический
свод подлинных свидетельств современников.- М., 1990.
Книга содержит документальные материалы
о жизни и творчестве писателя.
Н. В. Гоголь. Книга для ученика и учителя.
- М., 1996.
Содержит материалы для подготовки к уроку
и сочинению, воспоминания современников и высказывания критиков.
Гус М. Живая Россия и «Мертвые души». -
М., 1981.
Автор широко и многосторонне исследует
мотив (тему) дороги в поэме «Мертвые души».
Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. - М., 1988.
В книге дается целостный анализ художественной
системы Гоголя. Исследуются природа комизма, контраст живого и мертвого
в поэме, многозначность гротескного стиля.
Манн Ю. В. В поисках живой души. - М.,
1987.
Один из ведущих исследователей творчества
Гоголя пишет о работе писателя над вторым томом «Мертвых душ», о жизни
книги после смерти Гоголя.
Машинский С.И. Художественный мир Гоголя.
- М., 1983.
В работе Машинского дается глубокий анализ
образа Чичикова как «сквозного героя», показана историческая новизна характера
этого героя.
Набоков В. Лекции по русской литературе/
Пер. с англ. - М., 1996.
В лекции о Гоголе особый интерес представляет
главка «Наш господин Чичиков» (с. 72-105), в которой В. Набоков анализирует
систему образов «Мертвых душ», художественные особенности поэмы.
Храпченко М. Б. Н. Гоголь. Литературный
путь. Величие писателя. - М., 1984.
В книге прослеживается творческая эволюция
писателя, анализируется своеобразие его художественной манеры.
2i.SU ©® 2015