2i.SU

Литература

Большой справочник "РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА"

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

А. С. Пушкин

ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН

Роман в стихах

Избранные строфы

Не мысля гордый свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотел бы я тебе представить
Залог достойнее тебя,
Достойнее души прекрасной,
Святой исполненной мечты,
Поэзии живой и ясной,
Высоких дум и простоты;
Но так и быть - рукой пристрастной
Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.

Глава первая

И жить торопится и чувствовать спешит.
Кн. Вяземский

«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!»

Так думал молодой повеса,
Летя в пыли на почтовых,
Всевышней волею Зевеса
Наследник всех своих родных.
Друзья Людмилы и Руслана!
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель;
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.

III

Служив отлично-благородно,
Долгами жил его отец,
Давал три бала ежегодно
И промотался наконец.
Судьба Евгения хранила:
Сперва Madame за ним ходила,
Потом Monsieur ее сменил.
Ребенок был резов, но мил.
Monsieur l`Abbè, француз убогой,
Чтоб не измучилось дитя,
Учил его всему шутя,
Не докучал моралью строгой,
Слегка за шалости бранил
И в Летний сад гулять водил.

Когда же юности мятежной
Пришла Евгению пора,
Пора надежд и грусти нежной,
Monsieur прогнали со двора.
Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде,
Как dandy лондонский одет -
И наконец увидел свет.
Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно:
Чего ж вам больше? Свет решил,
Что он умен и очень мил.

Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем, слава Богу,
У нас немудрено блеснуть.
Онегин был, по мненью многих
(Судей решительных и строгих),
Ученый малый, но педант,
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.

VII

Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы ни бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.

VIII

Всего, что знал еще Евгений,
Пересказать мне недосуг;
Но в чем он истинный был гений,
Что знал он тверже всех наук,
Что было для него измлада
И труд, и мука, и отрада,
Что занимало целый день
Его тоскующую лень,-
Была наука страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой век блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.

Бывало, он еще в постеле:
К нему записочки несут.
Что? Приглашенья? В самом деле,
Три дома на вечер зовут:
Там будет бал, там детский праздник.
Куда ж поскачет мой проказник?
С кого начнет он? Все равно:
Везде поспеть немудрено.
Покамест в утреннем уборе,
Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед.

XVII

Еще бокалов жажда просит
Залить горячий жир котлет,
Но звон брегета им доносит,
Что новый начался балет.
Театра злой законодатель,
Непостоянный обожатель
Очаровательных актрис,
Почетный гражданин кулис,
Онегин полетел к театру,
Где каждый, вольностью дыша,
Готов охлопать entrechat,
Обшикать Федру, Клеопатру,
Моину вызвать (для того,
Чтоб только слышали его).

XVIII

Волшебный край! там в стары годы,
Сатиры смелый властелин,
Блистал Фонвизин, друг свободы,
И переимчивый Княжнин;
Там Озеров невольны дани
Народных слез, рукоплесканий
С младой Семеновой делил;
Там наш Катенин воскресил
Корнеля гений величавый;
Там вывел колкий Шаховской
Своих комедий шумный рой,
Там и Дидло венчался славой,
Там, там под сению кулис
Младые дни мои неслись.

Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла - все кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет
И быстрой ножкой ножку бьет.

XXI

Все хлопает. Онегин входит,
Идет меж кресел по ногам,
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам;
Все ярусы окинул взором,
Все видел: лицами, убором
Ужасно недоволен он;
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеянье взглянул,
Отворотился - и зевнул,
И молвил: «Всех пора на смену;
Балеты долго я терпел,
Но и Дидло мне надоел».

XXII

Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят;
Еще не перестали топать
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони:
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.

XXIII

Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мой воспитанник примерный
Одет, раздет и вновь одет?
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной,-
Все украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.

XXV

…
Второй Чадаев, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.

(Переодевшись, Онегин едет на бал.)

XXVIII

Вот наш герой подъехал к сеням;
Швейцара мимо он стрелой
Взлетел по мраморным ступеням,
Расправил волоса рукой,
Вошел. Полна народу зала;
Музыка уж греметь устала;
Толпа мазуркой занята;
Кругом и шум и теснота;
Бренчат кавалергарда шпоры;
Летают ножки милых дам;
По их пленительным следам
Летают пламенные взоры,
И ревом скрыпок заглушен
Ревнивый шепот модных жен.

XXIX

Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
Верней нет места для признаний
И для вручения письма.
…

XXX

Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
…

XXXV

Что ж мой Онегин? Полусонный
В постелю с бала едет он:
А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробужден.
Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом восходит голубым,
И хлебник, немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас.

XXXVI

Но, шумом бала утомленный
И утро в полночь обратя,
Спокойно спит в тени блаженной
Забав и роскоши дитя.
Проснется за полдень, и снова
До утра жизнь его готова,
Однообразна и пестра.
И завтра то же, что вчера.
Но был ли счастлив мой Евгений,
Свободный, в цвете лучших лет,
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений?
Вотще ли был он средь пиров
Неосторожен и здоров?

XXXVII

Нет: рано чувства в нем остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-steaks и стразбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова;
И хоть он был повеса пылкой,
Но разлюбил он наконец
И брань, и саблю, и свинец.

XXXVIII

Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу,
Он застрелиться, слава Богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
Как Child-Harold, угрюмый, томный
В гостиных появлялся он;
Ни сплетни света, ни бостон,
Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,
Ничто не трогало его,
Не замечал он ничего.

XLIV

И снова, преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он - с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой;
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а все без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести, в том смысла нет;
На всех различные вериги;
И устарела старина,
И старым бредит новизна.
Как женщин, он оставил книги
И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.

XLV

Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время,
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
Я был озлоблен, он угрюм;
Страстей игру мы знали оба:
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас;
Обоих ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.

XLVI

Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований.
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
Все это часто придает
Большую прелесть разговору.
Сперва Онегина язык
Меня смущал; но я привык
К его язвительному спору,
И к шутке, с желчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.

Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.
Отец его тогда скончался.
Перед Онегиным собрался
Заимодавцев жадный полк.
У каждого свой ум и толк:
Евгений, тяжбы ненавидя,
Довольный жребием своим,
Наследство предоставил им,
Большой потери в том не видя
Иль предузнав издалека
Кончину дяди-старика.

LII

Вдруг получил он в самом деле
От управителя доклад,
Что дядя при смерти в постеле
И с ним проститься был бы рад.

(После смерти дяди Онегин переезжает в деревню.)

LIV

Два дня ему казались новы
Уединенные поля,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле;
Потом уж наводили сон;
Потом увидел ясно он,
Что и в деревне скука та же,
Хоть нет ни улиц, ни дворцов,
Ни карт, ни балов, ни стихов.
Хандра ждала его на страже,
И бегала за ним она,
Как тень иль верная жена.

Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я в былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?

LVI

Цветы, любовь, деревня, праздность,
Поля! я предан вам душой.
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной,
Чтобы насмешливый читатель
Или какой-нибудь издатель
Замысловатой клеветы,
Сличая здесь мои черты,
Не повторял потом безбожно,
Что намарал я свой портрет,
Как Байрон, гордости поэт,
Как будто нам уж невозможно
Писать поэмы о другом,
Как только о себе самом.

Я думал уж о форме плана
И как героя назову;
Покамест моего романа
Я кончил первую главу;
Пересмотрел все это строго:
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу.
Цензуре долг свой заплачу
И журналистам на съеденье
Плоды трудов моих отдам:
Иди же к невским берегам,
Новорожденное творенье,
И заслужи мне славы дань:
Кривые толки, шум и брань!

Глава вторая

O rus! (Hor.)
(О деревня! Гораций (лат.)
О Русь!

Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок;
Там друг невинных наслаждений
Благословить бы небо мог.
Господский дом уединенный,
Горой от ветров огражденный,
Стоял над речкою. Вдали
Пред ним пестрели и цвели
Луга и нивы золотые,
Мелькали села; здесь и там
Стада бродили по лугам,
И сени расширял густые
Огромный, запущенный сад,
Приют задумчивых дриад.

III

Он в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно смотрел и мух давил.
Все было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин шкафы отворил:
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной водой
И календарь осьмого года:
Старик, имея много дел,
В иные книги не глядел.

Один среди своих владений,
Чтоб только время проводить,
Сперва задумал наш Евгений
Порядок новый учредить.
В своей глуши мудрец пустынный,
Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил;
И раб судьбу благословил.
Зато в углу своем надулся,
Увидя в этом страшный вред,
Его расчетливый сосед;
Другой лукаво улыбнулся,
И в голос все решили так,
Что он опаснейший чудак.

Сначала все к нему езжали;
Но так как с заднего крыльца
Обыкновенно подавали
Ему донского жеребца,
Лишь только вдоль большой дороги
Заслышит их домашни дроги, -
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним.
«Сосед наш неуч, сумасбродит,
Он фармазон; он пьет одно
Стаканом красное вино;
Он дамам к ручке не подходит;
Все да да нет; не скажет да-с
Иль нет-с». Таков был общий глас.

В свою деревню в ту же пору
Помещик новый прискакал
И столь же строгому разбору
В соседстве повод подавал.
По имени Владимир Ленский,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт. Он из
Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.

VIII

Он верил, что душа родная
Соединиться с ним должна,
Что, безотрадно изнывая,
Его вседневно ждет она;
Он верил, что друзья готовы
За честь его приять оковы,
И что не дрогнет их рука
Разбить сосуд клеветника;
Что есть избранные судьбами,
Людей священные друзья;
Что их бессмертная семья
Неотразимыми лучами
Когда-нибудь нас озарит
И мир блаженством одарит.

Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как сон младенца, как луна
В пустынях неба безмятежных,
Богиня тайн и вздохов нежных.
Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слезы;
Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.

XII

Богат, хорош собою, Ленский
Везде был принят как жених;
Таков обычай деревенский;
Все дочек прочили своих
За полурусского соседа;
Взойдет ли он, тотчас беседа
Заводит слово стороной
О скуке жизни холостой;
Зовут соседа к самовару,
А Дуня разливает чай,
Ей шепчут: «Дуня, примечай!»
Потом приносят и гитару:
И запищит она (Бог мой!):
Приди в чертог ко мне златой!.

XIII

Но Ленский, не имев, конечно,
Охоты узы брака несть,
С Онегиным желал сердечно
Знакомство покороче свесть.
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились; потом
Съезжались каждый день верхом
И скоро стали неразлучны.
Так люди (первый каюсь я)
От делать нечего друзья.

(Неподалеку от имений Онегина и Ленского находилось поместье Лариных.
Отец семейства, Дмитрий Ларин, уже умер. В поместье живут его жена и две дочери -
Татьяна и Ольга. В Ольгу страстно влюбляется Ленский.)

XXIII

Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцелуй любви мила;
Глаза, как небо, голубые,
Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, легкий стан,
Всё в Ольге... но любой роман
Возьмите и найдете верно
Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно.
Позвольте мне, читатель мой,
Заняться старшею сестрой.

XXIV

Ее сестра звалась Татьяна...
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим.
И что ж? оно приятно, звучно;
Но с ним, я знаю, неразлучно
Воспоминанье старины
Иль девичьей! Мы все должны
Признаться: вкусу очень мало
У нас и в наших именах
(Не говорим уж о стихах);
Нам просвещенье не пристало,
И нам досталось от него
Жеманство, - больше ничего.

XXV

Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.

XXVIII

Она любила на балконе
Предупреждать зари восход,
Когда на бледном небосклоне
Звезд исчезает хоровод,
И тихо край земли светлеет,
И, вестник утра, ветер веет,
И всходит постепенно день.
Зимой, когда ночная тень
Полмиром доле обладает,
И доле в праздной тишине,
При отуманенной луне,
Восток ленивый почивает,
В привычный час пробуждена
Вставала при свечах она.

XXIX

Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона, и
Руссо. Отец ее был добрый малый,
В прошедшем веке запоздалый;
Но в книгах не видал вреда;
Он, не читая никогда,
Их почитал пустой игрушкой
И не заботился о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.
Жена ж его была сама
От Ричардсона без ума.

(Мать Татьяны выдали замуж против ее воли, но вскоре она привыкла.)

XXXII

Привычка усладила горе,
Не отразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И все тогда пошло на стать.
Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била осердясь -
Все это мужа не спросясь.

XXXIV

Но муж любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей веровал беспечно,
А сам в халате ел и пил;
Покойно жизнь его катилась;
Под вечер иногда сходилась
Соседей добрая семья,
Нецеремонные друзья,
И потужить, и позлословить,
И посмеяться кой о чем.
Проходит время; между тем
Прикажут Ольге чай готовить,
Там ужин, там и спать пора,
И гости едут со двора.

XXXV

Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились русские блины;
Два раза в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ,
Зевая, слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюды по чинам.

XXXVII

Своим пенатам возвращенный,
Владимир Ленский посетил
Соседа памятник смиренный,
И вздох он пеплу посвятил;
И долго сердцу грустно было.
«Poor Yorick» - молвил он уныло.
Он на руках меня держал.
Как часто в детстве я играл
Его Очаковской медалью!
Он Ольгу прочил за меня,
Он говорил: дождусь ли дня?..»
И, полный искренней печалью,
Владимир тут же начертал
Ему надгробный мадригал.

XXXIX

Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.

И чье-нибудь он сердце тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в
Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!

Глава третья

(Ленский знакомит Онегина с Лариными. Онегин выделяет Татьяну.)

Меж тем Онегина явленье
У Лариных произвело
На всех большое впечатленье
И всех соседей развлекло.
Пошла догадка за догадкой.
Все стали толковать украдкой,
Шутить, судить не без греха,
Татьяне прочить жениха;
Иные даже утверждали,
Что свадьба слажена совсем,
Но остановлена затем,
Что модных колец не достали,
О свадьбе Ленского давно
У них уж было решено.

VII

Татьяна слушала с досадой
Такие сплетни; но тайком
С неизъяснимою отрадой
Невольно думала о том;
И в сердце дума заронилась;
Пора пришла, она влюбилась.
Так в землю падшее зерно
Весны огнем оживлено.
Давно ее воображенье,
Сгорая негой и тоской,
Алкало пищи роковой;
Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала... кого-нибудь,

VIII

И дождалась... Открылись очи;
Она сказала: это он!
Увы! теперь и дни и ночи,
И жаркий одинокий сон,
Все полно им; все деве милой
Без умолку волшебной силой
Твердит о нем. Докучны ей
И звуки ласковых речей,
И взор заботливой прислуги.
В уныние погружена,
Гостей не слушает она
И проклинает их досуги,
Их неожиданный приезд
И продолжительный присест.

Татьяна, милая Татьяна!
С тобой теперь я слезы лью;
Ты в руки модного тирана
Уж отдала судьбу свою.
Погибнешь, милая; но прежде
Ты в ослепительной надежде
Блаженство темное зовешь,
Ты негу жизни узнаешь,
Ты пьешь волшебный яд желаний,
Тебя преследуют мечты:
Везде воображаешь ты
Приюты счастливых свиданий;
Везде, везде перед тобой
Твой искуситель роковой.

XVI

Тоска любви Татьяну гонит,
И в сад идет она грустить,
И вдруг недвижны очи клонит,
И лень ей далее ступить.
Приподнялася грудь, ланиты
Мгновенным пламенем покрыты,
Дыханье замерло в устах,
И в слухе шум, и блеск в очах...
Настанет ночь; луна обходит
Дозором дальный свод небес,
И соловей во мгле древес
Напевы звучные заводит.
Татьяна в темноте не спит
И тихо с няней говорит...

XXI

И сердцем далеко носилась
Татьяна, смотря на луну...
Вдруг мысль в уме ее родилась
«Поди, оставь меня одну.
Дай, няня, мне перо, бумагу,
Да стол подвинь; я скоро лягу;
Прости». И вот она одна.
Все тихо. Светит ей луна.
Облокотясь, Татьяна пишет.
И все Евгений на уме,
И в необдуманном письме
Любовь невинной девы дышит.
Письмо готово, сложено...
Татьяна! для кого ж оно?

XXIV

За что ж виновнее Татьяна?
За то ль, что в милой простоте
Она не ведает обмана
И верит избранной мечте?
За то ль, что любит без искусства,
Послушная влеченью чувства,
Что так доверчива она,
Что от небес одарена
Воображением мятежным,
Умом и волею живой,
И своенравной головой,
И сердцем пламенным и нежным?
Ужели не простите ей
Вы легкомыслия страстей?

XXVI

Еще предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И выражалася с трудом
На языке своем родном,
Итак, писала по-французски...
Что делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.

XXXI

Письмо Татьяны предо мною;
Его я свято берегу,
Читаю с тайною тоскою
И начитаться не могу.
Кто ей внушал и эту нежность,
И слов любезную небрежность?
Кто ей внушал умильный вздор,
Безумный сердца разговор,
И увлекательный и вредный?
Я не могу понять. Но вот
Неполный, слабый перевод,
С живой картины список бледный,
Или разыгранный Фрейшиц
Перстами робких учениц:

Письмо Татьяны к Онегину

Я к вам пишу - чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
Но вы, к моей несчастной доле
Хоть каплю жалости храня,
Вы не оставите меня.
Сначала я молчать хотела;
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Все думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи.
Но, говорят, вы нелюдим;
В глуши, в деревне все вам скучно,
А мы... ничем мы не блестим,
Хоть вам и рады простодушно.
Зачем вы посетили нас?
В глуши забытого селенья
Я никогда не знала б вас,
Не знала б горького мученья.
Души неопытной волненья
Смирив со временем (как знать?)
По сердцу я нашла бы друга,
Была бы верная супруга
И добродетельная мать.
Другой!.. Нет, никому на свете
Не отдала бы сердца я!
То в вышнем суждено совете...
То воля неба: я твоя;
Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой;
Я знаю, ты мне послан Богом,
До гроба ты хранитель мой...
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Давно... нет, это был не сон!
Ты чуть вошел, я вмиг узнала,
Вся обомлела, запылала
И в мыслях молвила: вот он!
Не правда ль? я тебя слыхала:
Ты говорил со мной в тиши,
Когда я бедным помогала
Или молитвой услаждала
Тоску волнуемой души?
И в это самое мгновенье
Не ты ли, милое виденье,
В прозрачной темноте мелькнул,
Приникнул тихо к изголовью?
Не ты ль, с отрадой и любовью,
Слова надежды мне шепнул?
Кто ты, мой ангел ли хранитель,
Или коварный искуситель:
Мои сомненья разреши.
Быть может, это все пустое,
Обман неопытной души!
И суждено совсем иное...
Но так и быть! Судьбу мою
Отныне я тебе вручаю,
Перед тобою слезы лью,
Твоей защиты умоляю...
Вообрази: я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
Я жду тебя: единым взором
Надежды сердца оживи
Иль сон тяжелый перерви,
Увы, заслуженным укором!
Кончаю! Страшно перечесть...
Стыдом и страхом замираю...
Но мне порукой ваша честь,
И смело ей себя вверяю...

(С внуком своей няни Татьяна передает письмо Онегину.)

XXXVI

Но день протек, и нет ответа.
Другой настал: все нет как нет.
Бледна, как тень, с утра одета,
Татьяна ждет: когда ж ответ?
Приехал Ольгин обожатель.
«Скажите: где же ваш приятель?
Ему вопрос хозяйки был.-
Он что-то нас совсем забыл».
Татьяна, вспыхнув, задрожала. -
Сегодня быть он обещал,-
Старушке Ленский отвечал,-
Да, видно, почта задержала.-
Татьяна потупила взор,
Как будто слыша злой укор.

XXXVII

Смеркалось; на столе, блистая,
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою,
По чашкам темною струею
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал;
Татьяна пред окном стояла,
На стекла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.

XXXVIII

И между тем душа в ней ныла,
И слез был полон томный взор.
Вдруг топот!., кровь ее застыла.
Вот ближе! скачут... и на двор
Евгений! «Ах!» - и легче тени
Татьяна прыг в другие сени,
С крыльца на двор, и прямо в сад,
Летит, летит; взглянуть назад
Не смеет; мигом обежала
Куртины, мостики, лужок,
Аллею к озеру, лесок,
Кусты сирен переломала,
По цветникам летя к ручью,
И, задыхаясь, на скамью

XXXIX

Упала...
«Здесь он! здесь Евгений!
О Боже! что подумал он!»
В ней сердце, полное мучений,
Хранит надежды темный сон;
Она дрожит и жаром пышет,
И ждет: нейдет ли? Но не слышит.
В саду служанки, на грядах,
Сбирали ягоды в кустах
И хором по наказу пели
(Наказ, основанный на том,
Чтоб барской ягоды тайком
Уста лукавые не ели
И пеньем были заняты:
Затея сельской остроты!)

XLI

Но наконец она вздохнула
И встала со скамьи своей;
Пошла, но только повернула
В аллею, прямо перед ней,
Блистая взорами, Евгений
Стоит подобно грозной тени,
И, как огнем обожжена,
Остановилася она.
Но следствия нежданной встречи
Сегодня, милые друзья,
Пересказать не в силах я;
Мне должно после долгой речи
И погулять и отдохнуть:
Докончу после как-нибудь.

Глава четвертая

La morale est dans la nature des choses. (Necker)
(Нравственность - в природе вещей. Неккер (фр.)

I. II. III. IV. V. VI

VII

Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе везде трубя
И наслаждаясь не любя.
Но эта важная забава
Достойна старых обезьян
Хваленых дедовских времян:
Ловласов обветшала слава
Со славой красных каблуков
И величавых париков.

Так точно думал мой Евгений.
Он в первой юности своей
Был жертвой бурных заблуждений
И необузданных страстей.
Привычкой жизни избалован,
Одним на время очарован,
Разочарованный другим,
Желаньем медленно томим,
Томим и ветреным успехом,
Внимая в шуме и в тиши
Роптанье вечное души,
Зевоту подавляя смехом:
Вот как убил он восемь лет,
У тратя жизни лучший цвет.

Но, получив посланье Тани,
Онегин живо тронут был:
Язык девических мечтаний
В нем думы роем возмутил;
И вспомнил он Татьяны милой
И бледный цвет и вид унылый;
И в сладостный, безгрешный сон
Душою погрузился он.
Быть может, чувствий пыл старинный
Им на минуту овладел;
Но обмануть он не хотел
Доверчивость души невинной.
Теперь мы в сад перелетим,
Где встретилась Татьяна с ним.

XII

Минуты две они молчали,
Но к ней Онегин подошел
И молвил: «Вы ко мне писали,
Не отпирайтесь. Я прочел
Души доверчивой признанья,
Любви невинной излиянья;
Мне ваша искренность мила;
Она в волненье привела
Давно умолкнувшие чувства;
Но вас хвалить я не хочу;
Я за нее вам отплачу
Признаньем также без искусства;
Примите исповедь мою:
Себя на суд вам отдаю.

XIII

«Когда бы жизнь домашним кругом
Я ограничить захотел;
Когда б мне быть отцом, супругом
Приятный жребий повелел;
Когда б семейственной картиной
Пленился я хоть миг единый, -
То верно б, кроме вас одной,
Невесты не искал иной.
Скажу без блесток мадригальных:
Нашед мой прежний идеал,
Я верно б вас одну избрал
В подруги дней моих печальных,
Всего прекрасного в залог,
И был бы счастлив... сколько мог!

XIV

«Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе не достоин я.
Поверьте (совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой.
Я, сколько ни любил бы вас,
Привыкнув, разлюблю тотчас;
Начнете плакать: ваши слезы
Не тронут сердца моего,
А будут лишь бесить его.
Судите ж вы, какие розы
Нам заготовит Гименей.
И, может быть, на много дней.

«Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже
И днем и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену зная
(Судьбу, однако ж, проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно-ревнив!
Таков я. И того ль искали
Вы чистой, пламенной душой,
Когда с такою простотой,
С таким умом ко мне писали?
Ужели жребий вам такой
Назначен строгою судьбой?

XVI

«Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей...
Я вас люблю любовью брата
И, может быть, еще нежней.
Послушайте ж меня без гнева:
Сменит не раз младая дева
Мечтами легкие мечты;
Так деревцо свои листы
Меняет с каждою весною.
Так, видно, небом суждено.
Полюбите вы снова: но...
Учитесь властвовать собою;
Не всякий вас, как я, поймет;
К беде неопытность ведет».

XVII

Так проповедовал Евгений.
Сквозь слез не видя ничего,
Едва дыша, без возражений,
Татьяна слушала его.
Он подал руку ей. Печально
(Как говорится, машинально)
Татьяна, молча, оперлась,
Головкой томною склонясь;
Пошли домой вкруг огорода;
Явились вместе, и никто
Не вздумал им пенять на то:
Имеет сельская свобода
Свои счастливые права,
Как и надменная Москва.

XVIII

Вы согласитесь, мой читатель,
Что очень мило поступил
С печальной Таней наш приятель;
Не в первый раз он тут явил
Души прямое благородство,
Хотя людей недоброхотство
В нем не щадило ничего:
Враги его, друзья его
(Что, может быть, одно и то же)
Его честили так и сяк.
Врагов имеет в мире всяк,
Но от друзей спаси нас, Боже!
Уж эти мне друзья, друзья!
Об них недаром вспомнил я.

XXIII

Что было следствием свиданья?
Увы, не трудно угадать!
Любви безумные страданья
Не перестали волновать
Младой души, печали жадной;
Нет, пуще страстью безотрадной
Татьяна бедная горит;
Ее постели сон бежит;
Здоровье, жизни цвет и сладость,
Улыбка, девственный покой,
Пропало все, что звук пустой,
И меркнет милой Тани младость:
Так одевает бури тень
Едва рождающийся день.

XXIV

Увы, Татьяна увядает,
Бледнеет, гаснет и молчит!
Ничто ее не занимает,
Ее души не шевелит.
Качая важно головою,
Соседи шепчут меж собою:
Пора, пора бы замуж ей!..
Но полно. Надо мне скорей
Развеселить воображенье
Картиной счастливой любви.
Невольно, милые мои,
Меня стесняет сожаленье;
Простите мне: я так люблю
Татьяну милую мою!

XXV

Час от часу плененный боле
Красами Ольги молодой,
Владимир сладостной неволе
Предался полною душой.
Он вечно с ней. В ее покое
Они сидят в потемках двое;
Они в саду, рука с рукой,
Гуляют утренней порой;
И что ж? Любовью упоенный,
В смятенье нежного стыда,
Он только смеет иногда,
Улыбкой Ольги ободренный,
Развитым локоном играть
Иль край одежды целовать.

XXXVI. XXXVII

А что ж Онегин? Кстати, братья!
Терпенья вашего прошу:
Его вседневные занятья
Я вам подробно опишу.
Онегин жил анахоретом:
В седьмом часу вставал он летом
И отправлялся налегке
К бегущей под горой реке;
Певцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой кофе выпивал,
Плохой журнал перебирая,
И одевался...

XXXVIII. XXXIX

Прогулки, чтенье, сон глубокий,
Лесная тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина,
Уединенье, тишина:
Вот жизнь Онегина святая;
И нечувствительно он ей
Предался, красных летних дней
В беспечной неге не считая,
Забыв и город, и друзей,
И скуку праздничных затей.

Но наше северное лето,
Карикатура южных зим,
Мелькнет и нет: известно это,
Хоть мы признаться не хотим.
Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Ложился на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора.

XLII

И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей...
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно на лед,
Скользит и падает; веселый
Мелькает, вьется первый снег,
Звездами падая на брег.

(Онегин и Ленский приглашены на именины Татьяны в дом Лариных.)

Глава пятая

О, не знай сих страшных снов
Ты, моя Светлана!
Жуковский

В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь. Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор,
На стеклах легкие узоры,
Деревья в зимнем серебре,
Сорок веселых на дворе
И мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
Все ярко, все бело кругом.

Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь;
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно...

Татьяна (русская душою,
Сама не зная почему)
С ее холодною красою
Любила русскую зиму,
На солнце иней в день морозный
И сани, и зарею поздней
Сиянье розовых снегов,
И мглу крещенских вечеров.
По старине торжествовали
В их доме эти вечера:
Служанки со всего двора
Про барышень своих гадали
И им сулили каждый год
Мужьев военных и поход.

Татьяна, по совету няни
Сбираясь ночью ворожить,
Тихонько приказала в бане
На два прибора стол накрыть;
Но стало страшно вдруг Татьяне..
И я - при мысли о Светлане
Мне стало страшно - так и быть.
С Татьяной нам не ворожить.
Татьяна поясок шелковый
Сняла, разделась и в постель
Легла. Над нею вьется Лель,
А под подушкою пуховой
Девичье зеркало лежит.
Утихло все. Татьяна спит.

Сон Татьяны

И снится чудный сон Татьяне.
Ей снится, будто бы она
Идет по снеговой поляне,
Печальной мглой окружена;
В сугробах снежных перед нею
Шумит, клубит волной своею
Кипучий, темный и седой
Поток, не скованный зимой;
Две жердочки, склеены льдиной,
Дрожащий, гибельный мосток,
Положены через поток;
И пред шумящею пучиной,
Недоумения полна,
Остановилася она.

XII

Как на досадную разлуку,
Татьяна ропщет на ручей;
Не видит никого, кто руку
С той стороны подал бы ей;
Но вдруг сугроб зашевелился.
И кто ж из-под него явился?
Большой, взъерошенный медведь;
Татьяна ах! а он реветь,
И лапу с острыми когтями
Ей протянул;она скрепясь
Дрожащей ручкой оперлась
И боязливыми шагами
Перебралась через ручей;
Пошла - и что ж? медведь за ней!

XIII

Она, взглянуть назад не смея,
Поспешный ускоряет шаг;
Но от косматого лакея
Не может убежать никак;
Кряхтя, валит медведь несносный;
Пред ними лес; недвижны сосны
В своей нахмуренной красе;
Отягчены их ветви все
Клоками снега; сквозь вершины
Осин, берез и лип нагих
Сияет луч светил ночных;
Дороги нет; кусты, стремнины
Метелью все занесены,
Глубоко в снег погружены.

XIV

Татьяна в лес; медведь за нею;
Снег рыхлый по колено ей;
То длинный сук ее за шею
Зацепит вдруг, то из ушей
Златые серьги вырвет силой;
То в хрупком снеге с ножки милой
Увязнет мокрый башмачок;
То выронит она платок;
Поднять ей некогда; боится,
Медведя слышит за собой,
И даже трепетной рукой
Одежды край поднять стыдится;
Она бежит, он все вослед:
И сил уже бежать ей нет.

Упала в снег; медведь проворно
Ее хватает и несет;
Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнет;
Он мчит ее лесной дорогой;
Вдруг меж дерев шалаш убогой;
Кругом все глушь; отвсюду он
Пустынным снегом занесен,
И ярко светится окошко,
И в шалаше и крик и шум;
Медведь промолвил: «Здесь мой кум:
Погрейся у него немножко!»
И в сени прямо он идет
И на порог ее кладет.

XVI

Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же видит?., за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.

XVII

Еще страшней, еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет;
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ!
Но что подумала Татьяна,
Когда узнала меж гостей
Того, кто мил и страшен ей,
Героя нашего романа!
Онегин за столом сидит
И в дверь украдкою глядит.

XVIII

Он знак подаст: и все хлопочут;
Он пьет: все пьют и все кричат;
Он засмеется: все хохочут;
Нахмурит брови: все молчат;
Так, он хозяин, это ясно. И
Тане уж не так ужасно,
И любопытная теперь
Немного растворила дверь...
Вдруг ветер дунул, загашая
Огонь светильников ночных;
Смутилась шайка домовых;
Онегин, взорами сверкая,
Из-за стола гремя встает;
Все встали; он к дверям идет.

XIX

И страшно ей; и торопливо
Татьяна силится бежать:
Нельзя никак; нетерпеливо
Метаясь, хочет закричать:
Не может; дверь толкнул Евгений:
И взорам адских привидений
Явилась дева; ярый смех
Раздался дико; очи всех,
Копыты, хоботы кривые,
Хвосты хохлатые, клыки,
Усы, кровавы языки,
Рога и пальцы костяные,
Всё указует на нее,
И все кричат: мое! мое!

Мое! - сказал Евгений грозно,
И шайка вся сокрылась вдруг;
Осталася во тьме морозной
Младая дева с ним сам-друг;
Онегин тихо увлекает
Татьяну в угол и слагает
Ее на шаткую скамью
И клонит голову свою
К ней на плечо; вдруг Ольга входит,
За нею Ленский; свет блеснул;
Онегин руку замахнул,
И дико он очами бродит,
И незваных гостей бранит;
Татьяна чуть жива лежит.

XXI

Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский; страшно тени
Сгустились; нестерпимый крик
Раздался... хижина шатнулась...
И Таня в ужасе проснулась...
Глядит, уж в комнате светло;
В окне сквозь мерзлое стекло
Зари багряный луч играет;
Дверь отворилась. Ольга к ней,
Авроры северной алей
И легче ласточки, влетает;
«Ну, - говорит, - скажи ж ты мне,
Кого ты видела во сне? »

XXII

Но та, сестры не замечая,
В постеле с книгою лежит,
За листом лист перебирая,
И ничего не говорит.

XXIV

Ее тревожит сновиденье.
Не зная, как его понять,
Мечтанья страшного значенье
Татьяна хочет отыскать.
Татьяна в оглавленье кратком
Находит азбучным порядком
Слова: бор, буря, ведьма, ель,
Еж, мрак, мосток, медведь, метель
И прочая. Ее сомнений
Мартын Задека не решит;
Но сон зловещий ей сулит
Печальных много приключений.
Дней несколько она потом
Все беспокоилась о том.

(В доме Лариных собираются гости - соседи помещики с многочисленной родней.)

XXVI

С своей супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до» двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком),
И отставной советник Флянов,
Тяжелый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут.

(Татьяну поздравляют с именинами, затем следует праздничный ужин,
во время которого Онегин решает разозлить Ленского.
После ужина начинается бал.)

В начале моего романа
(Смотрите первую тетрадь)
Хотелось вроде мне Альбана
Бал петербургский описать;
Но, развлечен пустым мечтаньем,
Я занялся воспоминаньем
О ножках мне знакомых дам.
По вашим узеньким следам,
О ножки, полно заблуждаться!
С изменой юности моей
Пора мне сделаться умней,
В делах и в слоге поправляться,
И эту пятую тетрадь
От отступлений очищать.

XLI

Однообразный и безумный,
Как вихорь жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькает за четой.
К минуте мщенья приближаясь,
Онегин, втайне усмехаясь,
Подходит к Ольге. Быстро с ней
Вертится около гостей,
Потом на стул ее сажает,
Заводит речь о том о сем;
Спустя минуты две потом
Вновь с нею вальс он продолжает;
Все в изумленье. Ленский сам
Не верит собственным глазам.

XLIII. XLIV

Буянов, братец мой задорный,
К герою нашему подвел
Татьяну с Ольгою; проворно
Онегин с Ольгою пошел;
Ведет ее, скользя небрежно,
И наклонясь ей шепчет нежно
Какой-то пошлый мадригал,
И руку жмет - и запылал
В ее лице самолюбивом
Румянец ярче. Ленский мой
Все видел: вспыхнул, сам не свой;
В негодовании ревнивом
Поэт конца мазурки ждет
И в котильон ее зовет.

XLV

Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга слово уж дала
Онегину. О Боже, Боже!
Что слышит он? Она могла...
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули - больше ничего -
Вдруг разрешат судьбу его.

Глава шестая

(Оскорбленный Ленский вызывает Онегина на дуэль.
Секундантом Ленского становится сосед Зарецкий.)

Вперед, вперед, моя исторья!
Лицо нас новое зовет. В пяти верстах от
Красногорья, Деревни Ленского, живет
И здравствует еще доныне
В философической пустыне
Зарецкий, некогда буян,
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!

Бывало, он трунил забавно,
Умел морочить дурака
И умного дурачить славно,
Иль явно, иль исподтишка,
Хоть и ему иные штуки
Не проходили без науки,
Хоть иногда и сам впросак
Он попадался, как простак.
Умел он весело поспорить,
Остро и тупо отвечать,
Порой расчетливо смолчать,
Порой расчетливо повздорить.
Друзей поссорить молодых
И на барьер поставить их,

VII

Иль помириться их заставить,
Дабы позавтракать втроем,
И после тайно обесславить
Веселой шуткою, враньем.
Sed alia temporal* Удалость
(Как сон любви, другая шалость)
Проходит с юностью живой.
Как я сказал, Зарецкий мой,
Под сень черемух и акаций
От бурь укрывшись наконец,
Живет, как истинный мудрец,
Капусту садит, как Гораций,
Разводит уток и гусей
И учит азбуке детей.

* Но времена другие! (лат.)

XIII

Решась кокетку ненавидеть,
Кипящий Ленский не хотел
Пред поединком Ольгу видеть,
На солнце, на часы смотрел,
Махнул рукою напоследок -
И очутился у соседок.
Он думал Оленьку смутить,
Своим приездом поразить;
Не тут-то было: как и прежде,
На встречу бедного певца
Прыгнула Оленька с крыльца,
Подобна ветреной надежде,
Резва, беспечна, весела,
Ну точно та же, как была.

XV. XVI. XVII

И вновь задумчивый, унылый
Пред милой Ольгою своей,
Владимир не имеет силы
Вчерашний день напомнить ей;
Он мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лил ей стебелек;
Чтобы двухутренний цветок
Увял еще полураскрытый».
Все это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я.

XIX

Весь вечер Ленский был рассеян,
То молчалив, то весел вновь;
Но тот, кто музою взлелеян,
Всегда таков: нахмуря бровь,
Садился он за клавикорды
И брал на них одни аккорды,
То, к Ольге взоры устремив,
Шептал: не правда ль? я счастлив.
Но поздно; время ехать. Сжалось
В нем сердце, полное тоской;
Прощаясь с девой молодой,
Оно как будто разрывалось.
Она глядит ему в лицо.
«Что с вами?» - Так. - И на крыльцо.

Домой приехав, пистолеты
Он осмотрел, потом вложил
Опять их в ящик и, раздетый,
При свечке, Шиллера открыл;
Но мысль одна его объемлет;
В нем сердце грустное не дремлет:
С неизъяснимою красой
Он видит Ольгу пред собой.
Владимир книгу закрывает,
Берет перо; его стихи,
Полны любовной чепухи,
Звучат и льются. Их читает
Он вслух, в лирическом жару,
Как Дельвиг пьяный на пиру.

XXI

Стихи на случай сохранились,
Я их имею; вот они:
«Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
Нет нужды; прав судьбы закон.
Паду ли я, стрелой пронзенный,
Иль мимо пролетит она,
Все благо: бдения и сна
Приходит час определенный;
Благословен и день забот,
Благословен и тьмы приход!»

XXIII

Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем,
Хоть романтизма тут нимало
Не вижу я; да что нам в том?)
И наконец перед зарею,
Склонясь усталой головою,
На модном слове идеал
Тихонько Ленский задремал;
Но только сонным обаяньем
Он позабылся, уж сосед
В безмолвный входит кабинет
И будит Ленского воззваньем:
«Пора вставать: седьмой уж час.
Онегин верно ждет уж нас».

(Онегин, проспав назначенный час, опаздывает на дуэль.
Секундантом он приводит своего слугу Гильо)

XXVIII

Враги! Давно ли друг от друга
Их жажда крови отвела?
Давно ль они часы досуга,
Трапезу, мысли и дела
Делили дружно? Ныне злобно,
Врагам наследственным подобно,
Как в страшном, непонятном сне,
Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно...
Не засмеяться ль им, пока
Не обагрилась их рука,
Не разойтиться ль полюбовно?..
Но дико светская вражда
Боится ложного стыда.

(Зарецкий, отмерив положенное расстояние - 32 шага,
расставляет дуэлянтов по местам.)

XXX

«Теперь сходитесь». Хладнокровно,
Еще не целя, два врага
Походкой твердой, тихо, ровно
Четыре перешли шага,
Четыре смертные ступени,
Свой пистолет тогда Евгений,
Не преставая наступать,
Стал первый тихо подымать.
Вот пять шагов еще ступили,
И Ленский, жмуря левый глаз,
Стал также целить - но как раз
Онегин выстрелил... Пробили
Часы урочные: поэт
Роняет молча пистолет,

XXXI

На грудь кладет тихонько руку
И падает. Туманный взор
Изображает смерть, не муку.
Так медленно по скату гор,
На солнце искрами блистая,
Спадает глыба снеговая.
Мгновенным холодом облит,
Онегин к юноше спешит,
Глядит, зовет его... напрасно:
Его уж нет. Младой певец
Нашел безвременный конец!
Дохнула буря, цвет прекрасный
Увял на утренней заре,
Потух огонь на алтаре!..

XXXV

В тоске сердечных угрызений,
Рукою стиснув пистолет,
Глядит на Ленского Евгений.
«Ну, что ж? убит»,- решил сосед.
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражен, Онегин с содроганьем
Отходит и людей зовет.
Зарецкий бережно кладет
На сани труп оледенелый;
Домой везет он страшный клад.
Почуя мертвого, храпят
И бьются кони, пеной белой
Стальные мочат удила,
И полетели как стрела.

XXXVI

Друзья мои, вам жаль поэта:
Во цвете радостных надежд,
Их не свершив еще для света,
Чуть из младенческих одежд,
Увял! Где жаркое волненье,
Где благородное стремленье
И чувств и мыслей молодых,
Высоких, нежных, удалых?
Где бурные любви желанья,
И жажда знаний и труда,
И страх порока и стыда,
И вы, заветные мечтанья,
Вы, призрак жизни неземной,
Вы, сны поэзии святой!

XXXVII

Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рожден;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И за могильною чертою
К ней не домчится гимн времен,
Благословение племен.

XXXVIII. XXXIX

А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества лета:
В нем пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне счастлив и рогат
Носил бы стеганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру в сорок лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел,
И наконец в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей.

Глава седьмая

Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?
Дмитриев

Как не любить родной
Москвы?
Баратынский

Гоненье на Москву! что значит видеть свет!
Где ж лучше?
Где нас нет.
Грибоедов

Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.

Как грустно мне твое явленье,
Весна, весна! пора любви!
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжелым умиленьем
Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!
Или мне чуждо наслажденье,
И все, что радует, живит,
Все, что ликует и блестит,
Наводит скуку и томленье
На душу мертвую давно,
И все ей кажется темно?

III

Или, не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
Внимая новый шум лесов;
Или с природой оживленной
Сближаем думою смущенной
Мы увяданье наших лет,
Которым возрожденья нет?
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна
И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальней стороне,
О чудной ночи, о луне...

И вы, читатель благосклонный,
В своей коляске выписной
Оставьте град неугомонный,
Где веселились вы зимой;
С моею музой своенравной
Пойдемте слушать шум дубравный
Над безыменною рекой
В деревне, где Евгений мой,
Отшельник праздный и унылый,
Еще недавно жил зимой
В соседстве Тани молодой,
Моей мечтательницы милой;
Но где его теперь уж нет...
Где грустный он оставил след.

(После дуэли с Ленским Онегин покидает деревню и отправляется путешествовать.
Ольга очень скоро выходит замуж за улана и уезжает из родного дома.
Татьяна остается в деревне.)

Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал,
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий. В поле чистом,
Луны при свете серебристом
В свои мечты погружена,
Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.
Она глядит - и сердце в ней
Забилось чаще и сильней.

XVII

«Увидеть барский дом нельзя ли?» -
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье дети побежали
У ней ключи взять от сеней:
Анисья тотчас к ней явилась,
И дверь пред ними отворилась,
И Таня входит в дом пустой,
Где жил недавно наш герой.
Она глядит: забытый в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня дале;
Старушка ей: «А вот камин;
Здесь барин сиживал один.

XVIII

Здесь с ним обедывал зимою
Покойный Ленский, наш сосед.
Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал...
И старый барин здесь живал;
Со мной, бывало, в воскресенье,
Здесь под окном, надев очки,
Играть изволил в дурачки.
Дай бог душе его спасенье,
А косточкам его покой
В могиле, в мать-земле сырой!»

XIX

Татьяна взором умиленным
Вокруг себя на все глядит,
И все ей кажется бесценным,
Все душу томную живит
Полумучительной отрадой:
И стол с померкшею лампадой,
И груда книг, и под окном
Кровать, покрытая ковром,
И вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.

Татьяна долго в келье модной
Как очарована стоит.
Но поздно. Ветер встал холодный.
Темно в долине. Роща спит
Над отуманенной рекою;
Луна сокрылась за горою,
И пилигримке молодой
Пора, давно пора домой.
И Таня, скрыв свое волненье,
Не без того, чтоб не вздохнуть,
Пускается в обратный путь.
Но прежде просит позволенья
Пустынный замок навещать,
Чтоб книжки здесь одной читать.

XXI

Татьяна с ключницей простилась
За воротами. Через день
Уж утром рано вновь явилась
Она в оставленную сень,
И в молчаливом кабинете,
Забыв на время все на свете,
Осталась наконец одна,
И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но показался выбор их
Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной.

XXIV

И начинает понемногу
Моя Татьяна понимать
Теперь яснее - слава Богу -
Того, по ком она вздыхать
Осуждена судьбою властной:
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?.
Уж не пародия ли он?

(Мать Татьяны принимает решение ехать на зиму в Москву -
на «ярмарку невест», чтобы найти дочери жениха.)

XXXVI

Но вот уж близко. Перед ними
Уж белокаменной Москвы,
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы.
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва... как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!

XXXVII

Вот, окружен своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Недавнею гордится славой.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар Нетерпеливому герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он.

XXXVIII

Прощай, свидетель падшей славы,
Петровский замок. Ну! не стой,
Пошел! Уже столпы заставы
Белеют; вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.

XXXIX. XL

В сей утомительной прогулке
Проходит час-другой, и вот
У Харитонья в переулке
Возок пред домом у ворот
Остановился. К старой тетке,
Четвертый год больной в чахотке,
Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь,
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке, седой калмык.
Встречает их в гостиной крик
Княжны, простертой на диване.
Старушки с плачем обнялись,
И восклицанья полились.

XLIV

И вот: по родственным обедам
Развозят Таню каждый день
Представить бабушкам и дедам
Ее рассеянную лень.
Родне, прибывшей издалеча,
Повсюду ласковая встреча,
И восклицанья, и хлеб-соль. «Как
Таня выросла! Давно ль
Я, кажется, тебя крестила?
А я так на руки брала!
А я так за уши драла!
А я так пряником кормила!»
И хором бабушки твердят:
«Как наши годы-то летят!»

XLV

Но в них не видно перемены;
Все в них на старый образец:
У тетушки княжны Елены
Все тот же тюлевый чепец;
Все белится Лукерья Львовна,
Все то же лжет Любовь Петровна,
Иван Петрович так же глуп,
Семен Петрович так же скуп,
У Пелагеи Николавны
Все тот же друг мосье Финмуш,
И тот же шпиц, и тот же муж;
А он, все клуба член исправный,
Все так же смирен, так же глух
И так же ест и пьет за двух.

XLVIII

Татьяна вслушаться желает
В беседы, в общий разговор;
Но всех в гостиной занимает
Такой бессвязный, пошлый вздор;
Все в них так бледно, равнодушно;
Они клевещут даже скучно;
В бесплодной сухости речей,
Расспросов, сплетен и вестей
Не вспыхнет мысли в целы сутки,
Хоть невзначай, хоть наобум;
Не улыбнется томный ум,
Не дрогнет сердце, хоть для шутки.
И даже глупости смешной
В тебе не встретишь, свет пустой.

Ее привозят и в Собранье.
Там теснота, волненье, жар,
Музыки грохот, свеч блистанье,
Мельканье, вихорь быстрых пар,
Красавиц легкие уборы,
Людьми пестреющие хоры,
Невест обширный полукруг,
Все чувства поражает вдруг.
Здесь кажут франты записные
Свое нахальство, свой жилет
И невнимательный лорнет.
Сюда гусары отпускные
Спешат явиться, прогреметь,
Блеснуть, пленить и улететь.

LIII

Шум, хохот, беготня, поклоны,
Галоп, мазурка, вальс... Меж тем
Между двух теток у колонны,
Не замечаема никем,
Татьяна смотрит и не видит,
Волненье света ненавидит;
Ей душно здесь... она мечтой
Стремится к жизни полевой,
В деревню, к бедным поселянам,
В уединенный уголок,
Где льется светлый ручеек,
К своим цветам, к своим романам
И в сумрак липовых аллей,
Туда, где он являлся ей.

LIV

Так мысль ее далече бродит:
Забыт и свет и шумный бал,
А глаз меж тем с нее не сводит
Какой-то важный генерал.
Друг другу тетушки мигнули
И локтем Таню враз толкнули,
И каждая шепнула ей:
- Взгляни налево поскорей. -
«Налево? где? что там такое?»
-Ну, что бы ни было, гляди...
В той кучке, видишь? впереди,
Там, где еще в мундирах двое...
Вот отошел... вот боком стал...-
«Кто? толстый этот генерал?»

Но здесь с победою поздравим
Татьяну милую мою
И в сторону свой путь направим,
Чтоб не забыть, о ком пою...
Да, кстати, здесь о том два слова:
Пою приятеля младого
И множество его причуд,
Благослови мой долгий труд,
О ты, эпическая муза!
И, верный посох мне вручив,
Не дай блуждать мне вкось и вкривь.
Довольно. С плеч долой обуза!
Я классицизму отдал честь:
Хоть поздно, а вступленье есть.

Глава восьмая

Fare thee well, and if for ever
Still for ever fare thee well.
Byron'
Прощай, и если навсегда,
то навсегда прощай.
Байрон (англ.)

В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.

И свет ее с улыбкой встретил;
Успех нас первый окрылил;
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил.

И ныне музу я впервые
На светский раут привожу;
На прелести ее степные
С ревнивой робостью гляжу.
Сквозь тесный ряд аристократов,
Военных франтов, дипломатов
И гордых дам она скользит;
Вот села тихо и глядит,
Любуясь шумной теснотою,
Мельканьем платьев и речей,
Явленьем медленным гостей
Перед хозяйкой молодою
И темной рамою мужчин
Вкруг дам, как около картин.

VII

Ей нравится порядок стройный
Олигархических бесед,
И холод гордости спокойной,
И эта смесь чинов и лет.
Но это кто в толпе избранной
Стоит безмолвный и туманный?
Для всех он кажется чужим.
Мелькают лица перед ним,
Как ряд докучных привидений.
Что, сплин иль страждущая спесь
В его лице? Зачем он здесь?
Кто он таков? Ужель Евгений?
Ужели он?.. Так, точно он. -
Давно ли к нам он занесен?

XII

Предметом став суждений шумных,
Несносно (согласитесь в том)
Между людей благоразумных
Прослыть притворным чудаком,
Или печальным сумасбродом,
Иль сатаническим уродом,
Иль даже Демоном моим.
Онегин (вновь займуся им),
Убив на поединке друга,
Дожив без цели, без трудов
До двадцати шести годов,
Томясь в бездействии досуга
Без службы, без жены, без дел,
Ничем заняться не умел.

XIII

Им овладело беспокойство,
Охота к перемене мест
(Весьма мучительное свойство,
Немногих добровольный крест).
Оставил он свое селенье,
Лесов и нив уединенье,
Где окровавленная тень
Ему являлась каждый день,
И начал странствия без цели,
Доступный чувству одному;
И путешествия ему,
Как все на свете, надоели;
Он возвратился и попал,
Как Чацкий, с корабля на бал.

(На балу Онегин встречает Татьяну)

XIV

Но вот толпа заколебалась,
По зале шепот пробежал...
К хозяйке дама приближалась,
За нею важный генерал.
Она была нетороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей...
Все тихо, просто было в ней,
Она казалась верный снимок
Du comme il faut...* (Шишков, прости:
Не знаю, как перевести.)

*благородства (фр.)

XVII

«Ужели,- думает Евгений,-
Ужель она? Но точно... Нет...
Как! из глуши степных селений...»
И неотвязчивый лорнет
Он обращает поминутно
На ту, чей вид напомнил смутно
Ему забытые черты.
«Скажи мне, князь, не знаешь ты,
Кто там в малиновом берете
С послом испанским говорит?»
Князь на Онегина глядит.
- Ага! давно ж ты не был в свете.
Постой, тебя представлю я.- «Да кто ж она?» - Жена моя.-

XVIII

«Так ты женат! не знал я ране!
Давно ли?» - Около двух лет.-
«На ком?» - На Лариной.-«Татьяне!»
- Ты ей знаком? - «Я им сосед».
- О, так пойдем же.- Князь подходит
К своей жене и ей подводит
Родню и друга своего.
Княгиня смотрит на него...
И что ей душу ни смутило,
Как сильно ни была она
Удивлена, поражена,
Но ей ничто не изменило:
В ней сохранился тот же тон,
Был так же тих ее поклон.

XIX

Ей-ей! не то чтоб содрогнулась
Иль стала вдруг бледна, красна...
У ней и бровь не шевельнулась;
Не сжала даже губ она.
Хоть он глядел нельзя прилежней,
Но и следов Татьяны прежней
Не мог Онегин обрести.
С ней речь хотел он завести
И - и не мог. Она спросила,
Давно ль он здесь, откуда он
И не из их ли уж сторон?
Потом к супругу обратила
Усталый взгляд: скользнула вон...
И недвижим остался он.

Ужель та самая Татьяна,
Которой он наедине,
В начале нашего романа,
В глухой, далекой стороне,
В благом пылу нравоученья,
Читал когда-то наставленья,
Та, от которой он хранит
Письмо, где сердце говорит,
Где все наруже, все на воле,
Та девочка... иль это сон?..
Та девочка, которой он
Пренебрегал в смиренной доле,
Ужели с ним сейчас была
Так равнодушна, так смела?

XXX

Сомненья нет: увы! Евгений
В Татьяну как дитя влюблен;
В тоске любовных помышлений
И день и ночь проводит он.
Ума не внемля строгим пеням,
К ее крыльцу, стеклянным сеням
Он подъезжает каждый день;
За ней он гонится как тень;
Он счастлив, если ей накинет
Боа пушистый на плечо,
Или коснется горячо
Ее руки, или раздвинет
Пред нею пестрый полк ливрей,
Или платок подымет ей.

XXVIII

Как изменилася Татьяна!
Как твердо в роль свою вошла!
Как утеснительного сана
Приемы скоро приняла!
Кто б смел искать девчонки нежной
В сей величавой, в сей небрежной
Законодательнице зал?
И он ей сердце волновал!
Об нем она во мраке ночи,
Пока Морфей не прилетит,
Бывало, девственно грустит,
К луне подъемлет томны очи,
Мечтая с ним когда-нибудь
Свершить смиренный жизни путь!

XXIX

Любви все возрасты покорны;
Но юным, девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как бури вешние полям:
В дожде страстей они свежеют,
И обновляются, и зреют -
И жизнь могущая дает
И пышный цвет и сладкий плод.
Но в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет,
Печален страсти мертвой след:
Так бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг.

XXXI

Она его не замечает,
Как он ни бейся, хоть умри.
Свободно дома принимает,
В гостях с ним молвит слова три,
Порой одним поклоном встретит,
Порою вовсе не заметит:
Кокетства в ней ни капли нет -
Его не терпит высший свет.
Бледнеть Онегин начинает:
Ей иль не видно, иль не жаль;
Онегин сохнет - и едва ль
Уж не чахоткою страдает.
Все шлют Онегина к врачам,
Те хором шлют его к водам.

XXXII

А он не едет: он заране
Писать ко прадедам готов
О скорой встрече; а Татьяне
И дела нет (их пол таков);
А он упрям, отстать не хочет,
Еще надеется, хлопочет;
Смелей здорового, больной,
Княгине слабою рукой
Он пишет страстное посланье.
Хоть толку мало вообще
Он в письмах видел не вотще;
Но, знать, сердечное страданье
Уже пришло ему невмочь.
Вот вам письмо его точь-в-точь.

Письмо Онегина к Татьяне

Предвижу все: вас оскорбит
Печальной тайны объясненье.
Какое горькое презренье
Ваш гордый взгляд изобразит!
Чего хочу? с какою целью
Открою душу вам свою?
Какому злобному веселью,
Быть может, повод подаю!

Случайно вас когда-то встретя,
В вас искру нежности заметя,
Я ей поверить не посмел:
Привычке милой не дал ходу;
Свою постылую свободу
Я потерять не захотел.
Еще одно нас разлучило...
Несчастной жертвой Ленский пал...
Ото всего, что сердцу мило,
Тогда я сердце оторвал;
Чужой для всех, ничем не связан,
Я думал: вольность и покой
Замена счастью. Боже мой!
Как я ошибся, как наказан!

Нет, поминутно видеть вас,
Повсюду следовать за вами,
Улыбку уст, движенье глаз
Ловить влюбленными глазами,
Внимать вам долго, понимать
Душой все ваше совершенство,
Пред вами в муках замирать,
Бледнеть и гаснуть... вот блаженство!

И я лишен того: для вас
Тащусь повсюду наудачу;
Мне дорог день, мне дорог час:
А я в напрасной скуке трачу
Судьбой отсчитанные дни.
И так уж тягостны они.
Я знаю: век уж мой измерен;
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я...

Боюсь: в мольбе моей смиренной
Увидит ваш суровый взор
Затеи хитрости презренной -
И слышу гневный ваш укор.
Когда б вы знали, как ужасно
Томиться жаждою любви,
Пылать - и разумом всечасно
Смирять волнение в крови;
Желать обнять у вас колени
И, зарыдав, у ваших ног
Излить мольбы, признанья, пени,
Все, все, что выразить бы мог,
А между тем притворным хладом
Вооружать и речь и взор,
Вести спокойный разговор,
Глядеть на вас веселым взглядом!..

Но так и быть: я сам себе
Противиться не в силах боле;
Все решено: я в вашей воле
И предаюсь моей судьбе.

XXXIII

Ответа нет. Он вновь посланье:
Второму, третьему письму
Ответа нет. В одно собранье
Он едет: лишь вошел... ему
Она навстречу. Как сурова!
Его не видит, с ним ни слова;
У! как теперь окружена
Крещенским холодом она!
Как удержать негодованье
Уста упрямые хотят!
Вперил Онегин зоркий взгляд:
Где, где смятенье, состраданье?
Где пятна слез?.. Их нет, их нет!
На сем лице лишь гнева след...

(Онегин перестает выезжать в свет. Он пытается отвлечься чтением,
но его не покидают воспоминания, связанные с Татьяной.)

XXXIX

Дни мчались; в воздухе нагретом
Уж разрешалася зима;
И он не сделался поэтом,
Не умер, не сошел с ума.
Весна живит его: впервые
Свои покои запертые,
Где зимовал он, как сурок,
Двойные окны, камелек
Он ясным утром оставляет,
Несется вдоль Невы в санях.
На синих, иссеченных льдах
Играет солнце; грязно тает
На улицах разрытый снег.
Куда по нем свой быстрый бег

Стремит Онегин? Вы заране
Уж угадали; точно так:
Примчался к ней, к своей Татьяне
Мой неисправленный чудак.
Идет, на мертвеца похожий.
Нет ни одной души в прихожей.
Он в залу; дальше: никого.
Дверь отворил он. Что ж его
С такою силой поражает?
Княгиня перед ним, одна,
Сидит, не убрана, бледна,
Письмо какое-то читает
И тихо слезы льет рекой,
Опершись на руку щекой.

(Вспоминая о первой встрече с Онегиным в деревне,
Татьяна дает свой «урок» герою.)

XLIII

«Онегин, я тогда моложе,
Я лучше, кажется, была,
И я любила вас; и что же?
Что в сердце вашем я нашла?
Какой ответ? одну суровость.
Не правда ль? Вам была не новость
Смиренной девочки любовь?
И нынче - Боже! - стынет кровь,
Как только вспомню взгляд холодный
И эту проповедь... Но вас
Я не виню: в тот страшный час
Вы поступили благородно,
Вы были правы предо мной:
Я благодарна всей душой...

XLIV

«Тогда - не правда ли? - в пустыне,
Вдали от суетной молвы,
Я вам не нравилась... Что ж ныне
Меня преследуете вы? , '
Зачем у вас я на примете?
Не потому ль, что в высшем свете
Теперь являться я должна;
Что я богата и знатна,
Что муж в сраженьях изувечен,
Что нас за то ласкает двор?
Не потому ль, что мой позор
Теперь бы всеми был замечен
И мог бы в обществе принесть
Вам соблазнительную честь?

XLV

«Я плачу... если вашей Тани
Вы не забыли до сих пор,
То знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь было власти,
Я предпочла б обидной страсти
И этим письмам и слезам.
К моим младенческим мечтам
Тогда имели вы хоть жалость,
Хоть уважение к летам...
А нынче! - что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?

XLVI

«А мне, Онегин, пышность эта,
Постылой жизни мишура,
Мои успехи в вихре света,
Мой модный дом и вечера,
Что в них? Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг, за дикий сад,
За наше бедное жилище,
За те места, где в первый раз,
Онегин, видела я вас,
Да за смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею моей...

XLVII

«А счастье было так возможно,
Так близко!.. Но судьба моя
Уж решена. Неосторожно,
Быть может, поступила я:
Меня с слезами заклинаний
Молила мать; для бедной Тани
Все были жребии равны...
Я вышла замуж. Вы должны,
Я вас прошу, меня оставить:
Я знаю: в вашем сердце есть
И гордость и прямая честь.
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана:
Я буду век ему верна».

XLVIII

Она ушла. Стоит Евгений,
Как будто громом поражен.
В какую бурю ощущений
Теперь он сердцем погружен!
Но шпор незапный звон раздался,
И муж Татьянин показался,
И здесь героя моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго... навсегда. За ним
Довольно мы путем одним
Бродили по свету. Поздравим
Друг друга с берегом. Ура!
Давно б (не правда ли?) пора!

XLIX

Кто б ни был ты, о мой читатель,
Друг, недруг, я хочу с тобой
Расстаться нынче как приятель.
Прости. Чего бы ты за мной
Здесь ни искал в строфах небрежных,
Воспоминаний ли мятежных,
Отдохновенья ль от трудов,
Живых картин, иль острых слов,
Иль грамматических ошибок,
Дай Бог, чтоб в этой книжке ты
Для развлеченья, для мечты,
Для сердца, для журнальных сшибок
Хотя крупицу мог найти.
За сим расстанемся, прости!
Прости ж и ты, мой спутник странный,
И ты, мой верный идеал,
И ты, живой и постоянный,
Хоть малый труд. Я с вами знал
Все, что завидно для поэта:
Забвенье жизни в бурях света,
Беседу сладкую друзей.
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне -
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.

Но те, которым в дружной встрече
Я строфы первые читал...
Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.
Без них Онегин дорисован.
А та, с которой образован
Татьяны милый идеал...
О много, много рок отъял!
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.

КОНЕЦ

История создания романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Пушкин писал роман более семи лет (1823- 1830) и публиковал его отдельными главами: первая глава романа появилась отдельной книжкой в 1825 г., вторая - в 1826-м, третья - в 1827-м, в начале 1828 г. появились четвертая и пятая главы, а в марте 1828-го - шестая, седьмая вышла в марте 1830-го и последняя - восьмая - была опубликована в 1832 г. Первоначальный замысел романа за это время менялся. В набросках общего плана романа значилось девять глав.

Однако в первое полное издание «Евгения Онегина» (1833) Пушкин включил восемь глав и «Отрывки из путешествия Онегина». В предисловии поэт отметил, что «он выпустил из своего романа целую главу, в коей было описано путешествие Онегина по России». Таким образом, по сравнению с первоначальным планом романа место восьмой главы заняла девятая «Большой свет», а глава восьмая «Странствие» превратилась в «Отрывки из путешествия Онегина». Строфы «Путешествия» писались в разное время: описание Одессы относится к 1825 г., первые пять строф опубликованного текста были написаны осенью 1829 г., а последние - 18 сентября 1830 г. в Болдино, где Пушкин и завершил работу над романом.

Кроме того, тогда же в Болдино Пушкин писал и десятую главу «Евгения Онегина» - своеобразную историческую хронику преддекабристской эпохи. Однако рукопись десятой главы Пушкин сжег, и до нас дошли только отдельные отрывки из черновиков (черновой текст поэт зашифровал, и литературоведам удалось расшифровать неполных 16 строф). В канонический текст романа десятая глава не входит.

Завершив работу над «Евгением Онегиным» 26 сентября 1830 г., поэт отметил основные даты работы:

«Онегин»

Часть первая

I песнь

III Часть вторая

IV - V

VI Часть третья

VII

VIII

Предисловие

Хандра (написано в Кишиневе, Одессе, 1823 г.)

Поэт (Одесса, 1824)

Барышня (Одесса, Михайлов., 1824)

Деревня (Михаиловское, 1825)

Именины (Михаил., 1825, 1826)

Поединок (Михаил., 1826)

Москва (Михаил., П/Б 1827 г.)

Странствие (Москва, Болдин., 1829)

Большой свет (Болдино, 1830). 7 лет 4 месяца 17 дней.

Сюжет и композиция романа «Евгений Онегин»

Читатель, впервые обращающийся к пушкинскому «Евгению Онегину», вправе ожидать, что заглавный герой - Евгений Онегин - и будет центральным действующим лицом романа. Однако автор, едва представив своего героя («С героем моего романа... / Позвольте познакомить вас: / Онегин, добрый мой приятель...»), тут же о нем забывает и принимается беседовать с читателем:

...на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель;
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.

И так в романе будет не раз. Взявшись рассказывать историю своего приятеля, автор постоянно сбивается то на воспоминания о «днях веселий и желаний», то на грустное размышление об уходящей молодости («Но грустно думать, что напрасно / Была нам молодость дана...»), то на рассуждение о превратностях творческого процесса:

...Ко мне забредшего соседа,
Поймав нежданно за полу,
Душу трагедией в углу,
Или (но это кроме шуток),
Тоской и рифмами томим,
Бродя над озером моим,
Пугаю стадо диких уток...

Онегин же остается то безнадежно забытым на балу - а автор в это время беззаботно разгуливает по берегу моря, элегически вздыхая: «Я помню море пред грозою...», то безвозвратно покинутым автором в петербургском доме Татьяны, где в «минуту злую» для героя Пушкин решил попрощаться с читателями.

Таким образом, рассказывая о герое, автор все время выглядывает из-за его плеча, напоминая читателю о том, кто рассказывает. К сюжету Онегина, заданному первой строфой романа (размышления Онегина на пути к дядюшке), уже во второй строфе добавляется сюжет автора. Сложным взаимодействием двух сюжетов - сюжета автора и сюжета героев (или, по словам исследователя романа С. Г. Бочарова, «романа автора» и «романа героев») - и определяется своеобразие художественной структуры повествования в романе.

Сюжет героев, как становится ясно уже с первых строф романа, не может развиваться непрерывно. И причина этого не только в регулярных авторских вторжениях в повествование. Сам статус героев изначально определяется автором двояко. Во второй строфе первой главы Онегин представлен читателю так:

С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы...

Онегин одновременно и «добрый приятель» автора - следовательно, реальный человек, существующий в одном мире с таким же реальным автором, и «герой романа» - следовательно, лицо условное, плод авторского воображения. Об этих двух важнейших гранях образа главного героя Пушкин будет постоянно напоминать читателю. Вместе с Онегиным-приятелем автор намеревается отправиться за границу («Онегин был готов со мною / Увидеть чуждые страны...»), - а Онегина как персонажа романа автор вправе оставить в парковой аллее для объяснения с Татьяной (заключительные строки третьей главы) и при этом иронически заметить:

Но следствия нежданной встречи
Сегодня, милые друзья,
Пересказать не в силах я;
Мне должно после долгой речи
И погулять и отдохнуть:
Докончу после как-нибудь.

Автор волен обращаться со своим персонажем «без церемоний» - и потому сюжет Онегина из непрерывной линии превращается в пунктир. При этом автор весьма свободно обходится и с сюжетным временем: один день из жизни Онегина занимает всю первую главу, а три года его путешествия остаются в буквальном смысле «за кадром» - «Отрывки из путешествия Онегина» вынесены за рамки основного текста. Однако это не делает повествование хаотичным, в построении романа есть удивительная симметрия и внутренняя логика.

Прежде всего следует отметить зеркальное отражение сюжета первых семи глав в восьмой, заключительной. История Онегина и Татьяны повторяется с точностью до наоборот: любовь Татьяны к Онегину сменяется страстной влюбленностью Онегина в Татьяну, письмо Татьяны сменяется письмом Онегина, а «проповедь» Онегина - «уроком», который теперь, в свою очередь, дает герою Татьяна.

Очевидные сюжетные параллели находят продолжение в неявных, скрытых сюжетных рифмах. Казалось бы, что общего между фантастическим сном Татьяны и деревенским балом по случаю ее именин? (Отметим, что сон играет исключительно важную роль в изображении внутреннего мира Татьяны - это едва ли не единственная в романе развернутая картина психологического состояния героини.) Фантастический сон вбирает в себя как элементы «страшных» готических сюжетов (чудища, маски и т.п.), явившихся из мира литературы, так и традиционные для фольклорных произведений образы (медведь, лес, ручей, изба). Однако композиционная роль сна - в связывании предшествующих глав с драматическими эпизодами шестой главы: ссорой Онегина и Ленского, дуэлью, гибелью Ленского. Более того, предметная детализация, общая для кошмарного сна и праздничной яви, заставляет ассоциативно связывать «уродов с того света» и веселых гостей Лариных:

Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ!
(Сон Татьяны)

В гостиной встреча новых лиц,
Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога...
(Именины.)

И вот уже беззаботные и ни о чем не подозревающие гости Лариных - «толстый Пустяков», «уездный франтик Петушков», «обжора» Флянов - благодаря сюжетной рифме предстают перед читателем в гротескном свете. И даже мирная картина с храпящими Пустяковыми, Гвоздиными, Простаковыми и мосье Трике «в фуфайке, в старом колпаке» может вызвать невольное воспоминание о ночном видении Татьяны:

Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке...

Однако столь разветвленной системе соответствий противоречит другой важнейший принцип сюжетной организации «романа героев»: действие развивается среди постоянно намечаемых, но нереализуемых сюжетных возможностей. Казалось бы, happy end в романе при той расстановке сил, что задана во второй главе, просто неминуем. Ленский влюблен в Ольгу - и любим (как ему кажется). Появление Онегина в доме Лариных истолковано всеми соседями однозначно - «...свадьба слажена совсем, / Но остановлена затем, / Что модных колец не достали». Однако при том, что перед героями не стоит никаких препятствий (вспомним традиционную романную схему- в ней сюжетный путь героев складывается именно из преодоления препятствий, будь то несогласие родителей или вмешательство «третьего лишнего»), счастливого разрешения сюжетной коллизии не происходит: Ленский погибает, Онегин отправляется в путешествие, Ольга выходит замуж за улана и навсегда исчезает со страниц романа, Татьяну увозят в Москву на «ярмарку невест».

Отказ от напрашивающихся линий сюжетного развития наиболее явно продемонстрирован автором на примере романной судьбы Ленского. Автор описывает два варианта возможного будущего своего героя:

Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рожден... -

или

А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел...
Расстался б с музами, женился,
В деревне счастлив и рогат
Носил бы стеганый халат...

Однако - ив этом один из многих парадоксов романа - о будущем героя автор начинает говорить тогда, когда того уже нет в живых и ни один из вариантов судьбы героя заведомо не может быть реализован!

Не меняет ситуации и финальная встреча Татьяны и Онегина в Петербурге: автор вновь отказывается от счастливой развязки и соединения героев (точка в отношениях героев поставлена знаменитой репликой Татьяны: «Но я другому отдана; / Я буду век ему верна»). Более того, Пушкин демонстративно отказывается от каких бы то ни было сюжетных эффектов: объяснение Онегина и Татьяны заканчивается под «шпор незапный звон» появившегося в комнате мужа героини - и мелодраматическая сцена, казалось бы, неизбежна. Однако именно в эту решительную минуту автор оставляет героев и прощается с читателями.

При внутренней логичности и упорядоченности сюжета героев сюжет автора может показаться хаотичным набором не связанных друг с другом воспоминаний, мечтаний, размышлений,

полемических замечаний по поводу современной литературной жизни или стройности женских ножек... Не случайно современные Пушкину литературные критики отказывали роману в целостности и единстве. Н. Полевой рассматривал «Евгения Онегина» как «рудник для эпиграфов, а не органическое существо», а Н. Надеждин считал, что это не роман вообще: «Евгений Онегин» не был и не назначался быть в самом деле романом... Он не имеет притязаний ни на единство содержания, ни на цельность состава, ни на стройность изложения». Да и сам Пушкин на первый взгляд давал основания для такой оценки своего романа, словно специально указывая на явные композиционные промахи:

...Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав...

А где, бишь, мой рассказ несвязный!..
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.

Разница, однако, состояла в том, что критики не увидели в «Евгении Онегине» романа, а автор видел в нем роман нового типа.

Принципиально новые законы художественного построения текста были сформулированы Пушкиным и в одном из писем к А. Бестужеву: «Роман требует болтовни». Болтовня - сознательное стремление создать текст, который мог бы восприниматься как импровизационный рассказ; стремление добиться эффекта непринужденного диалога с читателем - и разрушить условно-литературное повествование о столь же условных литературных персонажах. Не случайно Пушкин представляет своего героя в романе дважды: в первой главе (вторая строфа) и в седьмой (заключительная строфа). Сопоставим эти фрагменты:

Друзья Людмилы и Руслана!
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин, добрый мой приятель...

Пою приятеля младого
И множество его причуд.
Благослови мой долгий труд,
О ты, эпическая муза!

Свободный и непринужденный разговор с читателем - тем более с читателем посвященным - сменяется пародийным взыванием к эпической музе («Не дай блуждать мне вкось и вкривь») в запоздалом «вступлении» к роману, помещенном в предпоследнюю главу. Тем самым классицистская жесткая регламентация темы и структуры произведения, строгость композиционных правил, заданность авторской художественной установки и обязательность высокого пафоса иронически опровергаются и утверждаются права свободного от любой регламентации рассказа. Причем «свободного» настолько, что автору иной раз приходится себе напоминать, кто его герой и что с ним происходит, «чтоб не забыть, о ком пою».

Свободное движение повествования дает автору возможность легко перемещаться во времени и пространстве, переходить от одного предмета к другому - по прихотливой логике поэтических ассоциаций, рассказывать о себе самом и вместе с тем об универсальных законах человеческой жизни. Достаточно открыть роман на любой странице, чтобы в этом убедиться. Описание одного дня из деревенской жизни Онегина неожиданно переходит в рассуждение о преимуществах Бордо перед Аи, проповедь Онегина заканчивается серьезно-ироническими размышлениями автора о друзьях (завершающимися парадоксальной формулой: «Но от друзей спаси нас, Боже!»), а затем повествование вообще сворачивает в сторону и читателю предлагается узнать, «что значит именно родные ».

«Забалтываясь донельзя» (цитата из письма Пушкина к Дельвигу, в котором он рассказывает о плане своего романа), автор тем самым получает возможность сказать обо всем - об элегиях и одах, о яблочной наливке и брусничной воде, о русском театре и французских винах, о лорде Байроне и безымянном немецком булочнике, о своем «брате двоюродном Буянове» и Наполеоне, оставшемся стоять у стен Москвы в ожидании ключей от города, и еще о многом, многом другом. Пестрота описаний и разностильность повествования не противоречат внутреннему единству «Евгения Онегина» - лирическим центром романа является автор. Мир автора бесконечен, и «роман героев» оказывается лишь его частью. Лирические отступления, по замечательному выражению С. Г. Бочарова, не отступают от дела, а обступают его со всех сторон. «Роман героев» существует внутри «романа автора» и вне его превращается в заурядную мелодраму с несбывшимися надеждами и разбитыми сердцами.

Созданию эффекта свободного, импровизационного повествования - иллюзии «болтовни» - способствует и интонационный строй романа. Пушкин максимально эффективно использует повествовательные возможности четырехстопного ямба: ямб - гибкий, легко варьирующийся и интонационно очень близкий к разговорной речи размер, он передает динамику живой речи. Той же цели служит и онегинская строфа - принципиально новый тип строфы, созданный в романе Пушкиным. Онегинская строфа включает в себя 14 стихов четырехстопного ямба с рифмовкой АbАb CCdd EffE gg (прописными буквами обозначены женские рифмы, строчными - мужские). Смысловая структура онегинской строфы - тезис, его развитие, кульминация, концовка - передает сам ход движения мысли.

Но авторская «болтовня» направлена не только вовне - предметом изображения в романе становится сама история его создания. Рассказывая читателю историю своего романа, автор несколько раз указывает на композиционные «огрехи»:

...Хоть поздно, а вступленье есть.
Я кончил первую главу;
Пересмотрел все это строго:
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу.

Пора мне сделаться умней,
В делах и в слоге поправляться,
И эту пятую тетрадь
От отступлений очищать.

При этом необходимость избавляться от отступлений декларируется в очередном лирическом отступлении, а противоречия романа не только не скрываются, но, наоборот, специально подчеркиваются. Более того, можно признать принцип противоречия одним из важнейших конструктивных принципов романа. Заявление автора «я думал уж о форме плана» явно противоречит авторскому определению романа как «рассказа несвязного» и итоговому признанию в конце восьмой главы - «даль свободного романа... / Еще не ясно различал»; «лета шалунью рифму гонят» - это реплика из романа в стихах с очень жесткой и нигде не нарушаемой системой рифмовки.

Принцип противоречия срабатывает и на уровне сюжетных мотивировок: в третьей главе, например, автор утверждает, что письмо Татьяны хранится у него - «Письмо Татьяны предо мною; / Его я свято берегу...», а в восьмой главе письмо оказывается уже у Онегина: «Та, от которой он хранит / Письмо, где сердце говорит...» С готовностью замечая «разность между Онегиным» и собой, автор тут же «проговаривается»:

Страстей игру мы знали оба:
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас...

Но принцип противоречия последовательно проводится Пушкиным на протяжении всего повествования. Литературная условность повествования сочетается в романе с «дружескими враками», а искусственность традиционных сюжетных трафаретов иронически опровергается. И в этом случае даже рассуждения автора о планах будущих романов («Тогда роман на старый лад / Займет веселый мой закат. / Не муки тайные злодейства / Я грозно в нем изображу, / Но просто вам перескажу / Преданья русского семейства...») воспринимаются не как литературный манифест, а как продолжение «болтовни», но болтовни о литературе и ее законах. Привлекая внимание читателя к «технологической» стороне повествования (разрывам во времени, пунктирному движению сюжета, введению в повествование планов и черновиков этого же романа), автор выводит на первый план металитературные аспекты романа. Рассказывая о «приятеле», автор все время напоминает читателю о «литературности» всего сказанного («Но наш герой, кто б ни был он, / Уж верно был не Грандисон», «Прямым Онегин Чильд Гарольдом / Вдался в задумчивую лень»). Подлинный сюжет «Евгения Онегина» - не история Татьяны и Онегина, а история создания романа.

Создатель же романа сам, в свою очередь, становится его персонажем. Следует отметить, что автор, пожалуй, единственный герой романа, биография которого лишь намечена и прочерчена в повествовании пунктиром (в отличие, например, от Онегина, Татьяны или даже второстепенного героя Зарецкого: «жизнеописанию» каждого из этих персонажей отводится специальная часть повествования). Автор не придерживается хронологии в рассказе о собственной судьбе: в первой главе он упоминает о южной ссылке начала 1820-х гг. («Но вреден север для меня»), в шестой -.прощается с молодостью:

Ужель мне скоро тридцать лет?
Но так и быть: простимся дружно,
О юность легкая моя!.. -

чтобы в восьмой вернуться к годам отрочества - Лицею и заключительному лицейскому экзамену:

В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал...
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил...

Определенность автору как персонажу придает не столько романная биография, сколько манера видеть вещи и о них говорить. Все «статьи в энциклопедии» «Евгения Онегина» написаны одной рукой - и почерк автора не спутать ни с чьим другим. Ироничный и серьезный, грустный и озорной (достаточно вспомнить «Читатель ждет уж рифмы розы; / На, вот возьми ее скорей!»), легкомысленный и мудрый - все это автор, присутствие которого в романе превращает «рассказ несвязный» в огромную, многоплановую панораму человеческой жизни.

Таким образом, свободное варьирование тем, стилей, голосов, подключенных к авторскому повествованию, свободное перемещение в пространстве и времени, соединение объективно-повествовательного и субъективно-лирического типов повествования - важнейшие принципы композиционной организации романа. Вне авторского слова «Евгений Онегин» превращается в «плохо сделанную» мелодраму - без развязки, без эффектных сцен, с легкопредсказуемым сюжетом; отменяется сам тип героя, созданного Пушкиным, - «доброго приятеля» автора и одновременно создания его фантазии, героя романа; разрушается пушкинский образ художественного пространства, строившегося в романе по принципу взаимоналожения двух миров - реального и литературного. •

Повествовательная организация текста романа «Евгений Онегин»

Стилистическая организация повествования - при всей ориентации автора на «простоту» стиля - достаточно сложна и многопланова. Работе над романом предшествовали размышления Пушкина о языке и стилистике современной ему литературы. В 1822 г. появилась неоконченная заметка Пушкина (публикуют ее под названием «О прозе»), которая стала своего рода теоретической предпосылкой стилистического построения романа в стихах «Евгений Онегин». Проблема, рассматриваемая в заметке, - противопоставление двух принципиально разных способов выражения: «Читаю отчет какого-нибудь любителя театра: сия юная питомица Талии и Мельпомены, щедро одаренная Апол... Боже мой, да поставь: эта молодая хорошая актриса - и продолжай - будь уверен, что никто не заметит твоих выражений, никто спасибо не скажет. Презренный зоил, коего неусыпная зависть изливает усыпительный свой яд на лавры русского Парнаса, коего утомительная тупость может только сравниться с неутомимой злостию... Боже мой, зачем просто не сказать лошадь; не короче ли - г-н издатель такого-то журнала».

Изысканность тонких выражений, иносказательность, перифраза противопоставляются Пушкиным «простому» слову - слову прозаическому. Необходимость средств «изъяснить просто вещи самые обыкновенные» - вот, с точки зрения Пушкина, главная проблема литературы.

Теоретическим суждениям Пушкина-критика соответствовали поэтические решения в тексте «Евгения Онегина»: два стилистических полюса контрастно сопоставлены в романе. Столкновение «высокого» и «низкого», «поэтического» и «прозаического», «условного» и «реального» - характерная черта пушкинского повествования. Один из самых ярких примеров такого стилистического контраста находим в «Отрывках путешествия Онегина»:

Порой дождливою намедни
Я, завернув на скотный двор...
Тьфу! прозаические бредни,
Фламандской школы пестрый сор!
Таков ли был я, расцветая?
Скажи, фонтан Бахчисарая!
Такие ль мысли мне на ум
Навел твой бесконечный шум,
Когда безмолвно пред тобою
Зарему я воображал...
Средь пышных, опустелых зал...

Прозаической действительности противопоставляется такой же условный мир пушкинской поэмы «Бахчисарайский фонтан». Каждому миру соответствует свой набор атрибутов - в первом случае это «скотный двор», во втором - «фонтан Бахчисарая». Соответственно противопоставлены и два полярных способа выражения: «прозаические бредни» призваны оттенить романтический ореол «пышных зал» и «бесконечный шум» фонтана. При этом достоянием реальности и, следовательно, художественно правдивой поэтической картиной остается все-таки скотный двор, а условно-символический фонтан и с ним героиня поэмы Зарема существуют лишь в мире воображения.

Подобным же образом два стилистических полюса романа представлены в первой главе:

Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик...

Но, шумом бала утомленный
И утро в полночь обратя,
Спокойно спит в тени блаженной
Забав и роскоши дитя...

«Биржа», «извозчик», «тянется» -это набор понятий совсем из другой реальности, нежели та, в которой обитает Евгений Онегин - «забав и роскоши дитя». Эти два мира никогда не сходятся, хотя существуют в одном времени и пространстве; «тень блаженная» - это просто другая стилистическая реальность, реальность перифразы, а не «простого» слова. В ней герой может быть представлен во множестве словесных масок: «театра злой законодатель», «почетный гражданин кулис», «философ в осьмнадцать лет», «мод воспитанник примерный». Подобно тому, как в своем «уединенном кабинете», собравшем все галантерейные новинки, Онегин «одет, раздет и вновь одет», он так же легко меняет и словесные маски-перифразы. Перифраза заменяет и замещает живого человека.

Культ перифразы и «простое» слово постоянно сталкиваются в романе при характеристике Ленского. Этот герой становится в романе носителем романтического мироощущения и мыслить и говорить способен только на языке романтического штампа. Перифрастический способ выражения естествен и органичен для Ленского, но в авторской характеристике становится предметом пародирования и иронического обыгрывания. Приписанные Ленскому стихи («Куда, куда вы удалились?») написаны словно по трафарету, созданному совместными усилиями поэтов-романтиков и эпигонов романтизма. Строчки Ленского выглядят полуцитатами из популярных у публики стихотворений. Сравним:

Куда, куда вы удалились,

Весны моей златые дни? - Это Ленский.

А вот Жуковский:

О дней моих весна златая...

Или Кюхельбекер:

Так лети ж, мечта златая, Увядай, моя весна!

Авторские оценки стихов Ленского сочувственно-ироничны :

Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем,
Хоть романтизма тут нимало
Не вижу я; да что нам в том?)

Обращает на себя внимание авторское выделение курсивом отдельных слов - прием, который при характеристике Ленского Пушкин использует регулярно:

Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы...

Или:

На модном слове идеал
Тихонько Ленский задремал.

Слова, выделенные курсивом, явно «принадлежат» Ленскому и становятся индикаторами романтического речевого шаблона. Однако Пушкин пародирует не столько стихи Ленского, сколько именно условные романтические формулы. Одним из наиболее ярких примеров перевода нечто и туманной дали на язык «здравого смысла» служит авторский комментарий взволнованных размышлений Ленского накануне дуэли:

Он мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелек;
Чтобы двухутренний цветок
Увял еще полураскрытый».
Все это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я.

Однако столь резко проведенная граница между «поэзией» и «прозой» в романе скорее исключение, чем правило. Чаще Пушкин прибегает к приему несобственно-прямой речи: строй мыслей персонажа воспроизводится в авторской повествовательной перспективе, причем в случае Ленского чаще всего в ироническом плане. Внимательно прочитаем финал пятой главы романа:

Что слышит он? Она могла...
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!

Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня И скачет. Пистолетов пара,
Две пули - больше ничего -
Вдруг разрешат судьбу его.

На фоне стилистически нейтральной речи повествователя строчки «Возможно ль? Чуть лишь из пеленок...» с их подчеркнутой экспрессией воспринимаются как внутренняя речь Ленского. Появление чисто информативной, явно авторской реплики «Выходит, требует коня и скачет» вновь свидетельствует о смене повествовательной перспективы; точка зрения Ленского вновь обнаружит себя в последних строчках: «пистолеты», «судьба» - эти понятия в романтической литературе имели уже свою биографию.

Специфика романтического лексикона Ленского ярко обозначается и в таком сплошь сотканном из ритуальных формул фрагменте:

Он верил, что душа родная
Соединиться с ним должна,
Что, безотрадно изнывая,
Его вседневно ждет она...

Автору здесь принадлежат разве что первые два слова, «просто» информирующие читателя о предмете рассуждения. Весь дальнейший текст - набор трафаретных элегических формул. Постоянное «соскальзывание» авторского текста в «чужую» речь - одна из наиболее выразительных художественных черт романа.

Пейзаж и его художественные функции в романе «Евгений Онегин»

В примечаниях к роману «Евгений Онегин» Пушкин писал: «Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю». Точные даты, однако, вспомнит лишь достаточно внимательный читатель. А вот сам ход времени восстанавливается в памяти очень легко: летом Онегин отправляется в деревню, скучая, проводит там осень, зимой - после дуэли с Ленским - покидает свое имение, весной (но кто же не вспомнит затверженные с детства пушкинские строчки: «Гонимы вешними лучами...»!) Татьяна приходит в имение Онегина. Смена времен года определяет хронометраж действия в романе, а разнообразные сельские виды формируют его художественное пространство. Пейзаж, таким образом, из традиционного живописного фона превращается в важнейший структурный элемент повествования, задавая пространственные и временные координаты действия.

Рассмотрим прежде всего роль пейзажа в формировании романного пространства. События шести из восьми глав романа разворачиваются в деревне, и место действия - усадьба поместного дворянина - оказывается естественным образом «вписано» в пейзаж. Обращает на себя внимание редкостное постоянство пейзажных атрибутов, составляющих художественное пространство, - рощи, дубравы, река, долина, поля, холмы:

...вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою... -

или:

Два дня ему казались новы
Уединенные поля,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле...

В начальных главах романа все эти атрибуты пейзажа складываются в условно-романтическую декорацию, по набору реалий и стилистике напоминающую сельские виды из элегий Жуковского: те же луга и рощи, те же мирно гуляющие по ним стада (причем «сельскохозяйственная» конкретика в описании абсолютно исключается), то же тихое журчание ручья. Стилизация пейзажного рисунка под романтический «сельский вид» особенно заметна в описании могилы Ленского - именно этот герой романа представлен в ореоле романтических мечтаний и «элегических затей». Все составляющие «сельского кладбища» тщательно выписаны: склонившиеся кроны деревьев, журчащий ручей, «камень гробовой», «таинственный венок» - и обязательные пастух и пастушка (у Пушкина, правда, один раз замененные на пахаря и жниц). Как и в романтических элегиях, пейзаж не исчерпывается лишь зрительным рядом, видом на местность; он пронизан размышлениями о быстротечности человеческой жизни, тайнах смерти, тщетности постигнуть вечность:

Мой бедный Ленский! за могилой
В пределах вечности глухой
Смутился ли, певец унылый,
Измены вестью роковой...

Так равнодушное забвенье
За гробом ожидает нас.

Однако обратим внимание на характерно пушкинскую особенность пейзажа: «романтическое» описание могилы молодого поэта завершается неожиданно прозаическим портретом - не идиллических пастуха и пастушки, а старого крестьянина:

Один, под ним, седой и хилый,
Пастух по-прежнему поет
И обувь бедную плетет.

Стилистический «сбой» в описании - знак смены художественной оптики: нечто и туманна даль романтического пейзажа уступают место реалистической картине будничной сельской жизни. «Романтические розы», воспеваемые Ленским, сменяются подчеркнуто прозаическими крестьянскими дровнями («Зима!.. Крестьянин, торжествуя, / На дровнях обновляет путь...»), неуклюжим гусем, повалившимся на лед, и «волчихою голодной», отправляющейся на охоту. Абстрактно-условные элегические «стада» и «поля» у Пушкина описаны буднично:

На нивах шум работ умолк...
На утренней заре пастух
Не гонит уж коров из хлева...

Простота пейзажа специально оговаривается автором и сознательно противопоставляется привычной для современников Пушкина утонченности картин природы:

Но, может быть, такого рода
Картины вас не привлекут:
Все это низкая природа...

Собственно пейзажная картина строится в романе как широкая панорама, открывающийся вдаль вид: «предметом» изображения обычно бывает лес («Лесов таинственная сень / С печальным шумом обнажалась»), речка («Блистает речка, льдом одета»), небо («Уж небо.осенью дышало»), поле («И вот уже трещат морозы / И серебрятся средь полей»). При этом Пушкин отказывается от уточнений и подробностей, он не вглядывается в детали - его пейзаж простирается до линии горизонта, одна панорама сменяется другой. Каждый новый объект, попадающий в поле зрения наблюдателя, - это новая перспектива и новое пространство, открывающееся взгляду читателя. Избегая (за редким исключением) крупных планов, Пушкин добивается эффекта равномасштабности: с рекой могут быть соизмеримы лес или поле, но не отдельный листочек или травинка.

Цветовая гамма пушкинской картины - точные цвета спектра: «все бело кругом», «синея блещут небеса», «зеленый луг». Предпочитая интенсивные цвета полутонам и оттенкам, Пушкин добивается эффекта ясного, контрастного изображения. Интенсивность освещения повышается за счет «отраженного» света: солнечные блики многократно отражаются в зеркале «блистающей речки» и только что выпавшего снега - «зимы блистательного ковра».

Пушкинские картины природы в романе никогда не бывают статичны. В природе все постоянно изменяется: лето - «мелькнет», ноябрь - «приближался», снег - «мелькает, вьется», дни - «мчались». В изображении природы преобладают существительные и глаголы; прилагательные, запечатлевающие то или иное явление в статике, практически не используются. Тем самым в пейзаже передается вечное движение, наполняющее жизнь природы. Например, наступление осени описывается через целый ряд фенологических примет:

Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день...
Ложился на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу...

Интересно, что внешне объективная картина логически завершается явно субъективным выводом:

.. .приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора.

Прилагательное определяет не состояние природы, а восприятие ее человеком. Связь жизни природы и жизни человека подчеркивается в романе постоянно, и прежде всего его композицией. Та или иная пейзажная картина служит «заставкой» к новому этапу в жизни героев романа и развернутой метафорой душевной жизни человека. Весна определяется как «пора любви», а утрата способности любить сравнивается с «бурей осени холодной» («Так бури осени холодной / В болото обращают луг / И обнажают лес вокруг»). Жизнь человека подчиняется тем же универсальным законам, что и жизнь природы. Подобно тому, как сменяют друг друга времена

года, рождается, умирает и вновь рождается все живое, течет и жизнь человека: сменяются поколения, проходит «расцвет» и «увяданье» человеческая душа. И потому столь не случайна прямая связь человека и природы в одном из лирических отступлений в романе:

Как грустно мне твое явленье,
Весна, весна! пора любви!..

Или с природой оживленной
Сближаем думою смущенной
Мы увяданье наших лет,
Которым возрожденья нет?

Таким образом, жизнь всех героев пушкинского романа (и автора в том числе) оказывается «вписана» в-жизнь природы. Смена времен года и соответственно смена пейзажных картин определяет хронологию сюжета, но одновременно является и метафорой вечного движения человеческой жизни. Пейзаж формирует романное пространство, но одновременно делает его и изменчивым, способным преображаться на глазах у читателя. Благодаря пейзажу в романе создается картина стремительно изменяющегося мира, в жизнь которого вплетаются судьбы героев «Евгения Онегина».

Роман А. С. Пушкина в критике

Н. А. Полевой

...Содержание первой главы «Онегина» составляет ряд картин чудной красоты, разнообразных, всегда прелестных, живых. Герой романа есть только связь описаний. <...> Выбрав героя из высшего звания общества, он только рисует с неподражаемым искусством различные положения и отношения его с окружающими предметами - и здесь тайна прелести поэмы Пушкина. Но не смех возбуждает поэт, он освещает перед нами общество и человека: герой его - шалун с умом, ветреник с сердцем - он знаком нам, мы любим его!

И с каким неподражаемым уменьем рассказывает наш поэт: переходы из забавного в унылое, из веселого в грустное, из сатиры в рассказ сердца очаровывает читателя. Мысли философа, опытного знатока и людей, и света, отливаются в ярких истинах; кажется, хочешь спросить, как успел подслушать поэт тайные биения сердца? где научился высказывать то, что мы чувствовали и не умели объяснить?

Картины Пушкина полны, живы, увлекательны. <...> Онегин не скопирован с французского или английского; мы видим свое, слышим свои родные поговорки, смотрим на свои причуды, которых все мы не чужды были никогда.

(Из статьи «Евгений Онегин». Роман в стихах. Сочинение Александра Пушкина)

Д. В. Веневитинов

Вторая песнь по изобретению и изображению характеров несравненно превосходнее первой. В ней уже совсем исчезли следы впечатлений, оставленных Байроном, и в «Северной пчеле» напрасно сравнивают Онегина с Чайльд Гарольдом. Характер Онегина принадлежит нашему поэту, развит оригинально. Мы видим, что Онегин уже испытан жизнью; но опыт поселил в нем не страсть мучительную, не едкую и деятельную досаду, а скуку, наружное беспристрастие, свойственное русской холодности (мы не говорим русской лени).

Для такого характера все решают обстоятельства. Если они пробудят в Онегине сильные чувства, мы не удивимся: он способен быть минутным энтузиастом и повиноваться порывам души. Если жизнь его будет без приключений, он проживет спокойно, рассуждая умно, а действуя лениво.

(Из заметки об «Евгении Онегине»)

Н. И. Надеждин

Каждая глава Онегина яснее и яснее обнаруживала непритязательность Пушкина на исполинский замысел, ему приписываемый. С каждою новой строкою становилось очевиднее, что произведение сие было не что иное, как вольный плод досугов фантазии, поэтический альбом живых впечатлений таланта, играющего своим богатством. <...> С самых первых глав можно было видеть, что он (Онегин) не имеет притязаний ни на единство содержания, ни на цельность состава, ни на стройность изложения, что он освобождает себя от всех искусственных условий, коих критика вправе требовать от настоящего романа.

<...> Самое явление его, с неопределенно-периодическими выходами, с беспрестанными пропусками и скачками, показывает, что поэт не имел ни цели, ни плана, а действовал по свободному внушению играющей фантазии.

(Из статьи «О «Евгении Онегине»)

В. Г. Белинский

...Прежде всего в «Онегине» мы видим поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятого в одном из интереснейших моментов его развития. С этой точки зрения «Евгений Онегин» есть поэма историческая в полном смысле слова, хотя в числе ее героев нет ни одного исторического лица. <...>

Онегин - не Мельмот, не Чайльд-Гарольд, не демон, не пародия, не модная причуда, не гений, не великий человек, а просто - «добрый малой, как вы да я, как целый свет». <...> Онегин - добрый малой, но при этом - недюжинный человек. Он не годится в гении, не лезет в великие люди, но бездеятельность и пошлость жизни душат его; он даже не знает, чего ему надо, чего ему хочется; но он знает и очень "хорошо знает, что ему не надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность. <...> Мы доказали, что Онегин не холодный, не сухой, не бездушный человек... мы скажем теперь, что Онегин - страдающий эгоист. <...> Его можно назвать эгоистом поневоле; в его эгоизме должно видеть то, что древние называли fatum. Благая, благотворная, полезная деятельность! Зачем не предался ей Онегин? Зачем не искал он в ней своего удовлетворения? Зачем? зачем? - Затем, милостивые государи, что пустым людям легче спрашивать, нежели дельным отвечать... <...>

Роман оканчивается отповедью Татьяны, и читатель навсегда расстается с Онегиным в самую злую минуту его жизни... Что же это такое? Где же роман? Какая его мысль? И что за роман без конца? - Мы думаем, что есть романы, которых мысль в том и заключается, что в них нет конца, потому что в самой действительности бывают события без развязки, существования без цели, существа неопределенные, никому не понятные, даже самим себе... <...>

Что сталось с Онегиным потом? <...> - Не знаем, да и на что нам знать это, когда мы знаем, что силы этой богатой натуры остались без приложения, жизнь без смысла, а роман без конца?

Довольно и этого знать, чтоб не захотелось больше ничего знать...

(Из статьи восьмой «Сочинения Александра Пушкина» )

...Отступления, делаемые поэтом от рассказа, обращения его к самому себе исполнены необыкновенной грации, задушевности, чувства, ума, остроты; личность поэта является такою любящею, такою гуманною. В своей поэме он умел коснуться так многого, намекнуть о столь многом, что принадлежит исключительно к миру русской природы, к миру русского общества!«Онегина» можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением.

(Из статьи девятой «Сочинения Александра Пушкина» )

Ю. Н. Тынянов

...Сам Пушкин, как всегда понимавший свои вещи лучше современных критиков, дал два положения, два термина, необходимых для уразумения «Евгения Онегина».

Первое сообщение Пушкина о «Евгении Онегине» такое: «Я теперь пишу не роман, а р о-ман в стихах- дьявольская разница!»

Предпоследняя строфа последней главы:

Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне -
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще неясно различал.

Итак: «не роман, а роман в стихах» и «свободный роман». <...>

«Свободный роман» - «панорама», по выражению Пушкина, строит материал на переключении из плана в план, из одного тона в другой. Это переключение (так называемые «отступления») явилось главным сюжетным средством... <...> Роман как начат, так и окончен внезапно. Прощание с Онегиным дано на напряженном фабульном моменте. Но и последняя глава (1832) и первое полное издание «Евгения Онегина» (1833) кончалось «отрывками из путешествия Онегина», которые и являются, таким образом, подлинным концом Онегина, подчеркивающим его «бесконечность». <...>

Свобода романа была в его развертывании, не только сюжетном, но и стилистическом:

...собранье пестрых глав, полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных. <...>

Свободным оказался в результате самый жанр. Вследствие непрестанных переключений из плана в план жанр оказался необязательным, разомкнутым, пародически скользящим по многим замкнутым жанрам одновременно. Он скользит по жанру прозаического романа, типа вальтер-скоттовского и романа сентиментального... <...> Одновременно, в силу стиховой организации, подготовленная ироническими метонимиями (Приамы, Автомедонты, сельские циклопы) выплывает пародия на эпопею:

Пою приятеля младого.

Попутно, с целью переключений, Пушкин использует пародически малые стиховые жанры (элегию).

(Из книги «Пушкин»)

С. Г. Бочаров

...Читатель, Онегин и автор - все трое сошлись в какой-то действительности, в одном измерении. Это действительность фантастическая, хотя и географически точно определенная («на брегах Невы»)... Действительность эта - гибрид: мир, в котором пишут роман и читают его, смешался с «миром» романа; исчезла рама, граница миров, изображение жизни смешалось с самой жизнью. <...>

В «мире романа» мы можем найти все то, что и в «мире, с которого пишут», он расположен на тех же брегах Невы. Эти два плана можно наложить друг на друга. Естественная мотивировка - единство личности «я», человека и автора вместе, который может равно сказать: «мой герой», «мой приятель», «мой читатель». Личность художника совмещает в себе два мира - литературу и жизнь... <...>

Единство романа «Евгений Онегин» - это единство автора; это «роман автора», внутри которого заключен «роман героев». <...>

Лирика романа - не в лирических отступлениях, а в основании целого, универсальной роли местоимения «мой»; в том, как охвачен эпос героев авторским сознанием. <...>

...Мы прочитываем подряд:
В начале нашего романа,
В глухой, далекой стороне...

Где происходят события? Отвечают параллельно - одновременно - оба стиха, лишь совокупно дающие пушкинский образ пространства в «Евгении Онегине». В глухой, далекой стороне, в начале романа - одно событие, локализованное в одном месте, однако в разных мирах. Мы видим одно (глухую сторону) сквозь другое (начало романа). И так «Евгений Онегин» в целом: мы видим роман сквозь образ романа. <...>

Лирическое отступление - не отступление, а первоэлемент романа Пушкина. Речь «от автора», образ «в первом лице» не отступает «от дела» в сторону, а обступает его со всех сторон. <...>

Автор присутствует в романе среди своих героев, но человеческое присутствие обращается в идеальное соприсутствие автора.

(Из статьи «Форма плана»)

Д. Д. Благой

...Одним из основных, руководящих композиционных приемов Пушкина было гармоническое соответствие конца произведения его началу.

В последней главе «Евгения Онегина» заключается как бы два слитых воедино конца: конец всего произведения и конец романа Евгения и Татьяны, начавшегося в третьей главе - встречей с Татьяной Онегина, прочитавшего ее любовное послание.

И вот последняя глава гармонически соответствует как началу всего произведения, так и началу романа между Онегиным и Татьяной. «Роман в стихах» заканчивается там же, где он начался, - в Петербурге, в «большом свете». Но в начале романа - в первой главе - Онегин покидает «свет», в последней главе он в него снова возвращается. <...>

В необыкновенно стройные, симметричные почти до тождественности композиционные рамки оформляется поэтом и основная любовная фабула романа - отношения между Онегиным и Татьяной. Новая, вторая встреча между ними строится на тех же основных опорных моментах - письмо и ответное объяснение - «урок». Письмом (после 31 строфы III главы) и ответным «уроком» (в начале IV главы) отношения между Онегиным и Татьяной начинаются; письмом (после 32 строфы последней главы) и ответным «уроком» (в конце последней главы) эти отношения заканчиваются. Но, в соответствии с новой ситуацией, с развитием по ходу романа характеров героя и героини, они при новой встрече как бы меняются местами: теперь уже не Татьяна шлет влюбленное письмо к Онегину - «страстное посланье» шлет Онегин к Татьяне; уже не он ей, а, наоборот, она ему дает ответный «урок».

Причем параллельность этих, так сказать, «перевернутых» в зеркальном отражении, совпадающих опорных моментов подчеркивается рядом композиционных приемов. Оба письма одинаково выделены из общей ткани романа своей астрофичностью; оба «урока» не только облечены в монологическую форму (он говорит, она «без возражений» слушает, и наоборот), но даже почти полностью уравновешены по своим размерам («урок» Онегина - пять четырнадцатистишных «онегинских строф» без 2 стихов, то есть 68 стихов; «урок» Татьяны - пять с половиной строф - 77 стихов). <...>

Зеркально-перевернутая симметрия двух писем и двух «уроков» усиливается и намеренными текстуальными совпадениями.

(Из статьи «Пушкин - зодчий» )

Ю. М. Лотман

«Евгений Онегин» стал в творчестве Пушкина новым этапом в построении текста. <...> Возникает задача построения художественного (организованного) текста, который бы имитировал нехудожественность (неорганизованность) создания такой структуры, которая бы воспринималась как отсутствие структуры.

...Для того чтобы вызвать в читателе ощущение простоты, разговорной естественности языка, жизненной непосредственности сюжета, безыскусственности характеров, потребовалось значительно более сложное структурное построение, чем все известные в литературе тех лет. Эффект упрощения достигался ценой резкого усложнения структуры текста.

Строя текст как непринужденную беседу с читателем, Пушкин постоянно напоминает, что сам он - сочинитель, а герои романа - плод его фантазии:

Я думал уж о форме плана,
И как героя назову...

Промчалось много, много дней С тех пор, как юная Татьяна И с ней Онегин в смутном сне Явилися впервые мне...

Одновременно, широко включая в текст метатекстовые рассуждения о правилах построения текста, Пушкин знакомит нас с многочисленными дорогами, по которым тем не менее он не ведет свое повествование. Он перечисляет ряд типов и способов создания романных персонажей, но делает это для того, чтобы уклониться от них:

Не муки тайные злодейства
Я грозно в нем изображу,
Но просто вам перескажу
Преданья русского семейства,
Любви пленительные сны,
Да нравы нашей старины.

Ни по одному из этих путей, так же как и по ряду других, демонстративно прокламированных автором, роман не идет. Исключительно активное уподобление персонажей романа литературным стереотипам (то от лица автора, то в порядке самоопределения героев) неизменно завершается разоблачением ложности подобных уподоблений. При этом персонажи получают чисто негативную характеристику по контрасту с определенными литературнымитипами.

Утверждение, что герой не является ни одним из щедро перечисленных литературных типов, приводит читателя к убеждению, что герой вообще не является литературным персонажем и не подчиняется законам литературы. <...> Текст вообще как бы перестает быть литературой, а действующие лица - как бы и не литературные персонажи, а живые личности.

Эта особенность позволяет Пушкину одновременно уверять читателей и что герои - плоды его художественной фантазии, а следовательно, должны подчиняться законам литературы, и что они - реальные люди, приятели и знакомцы автора, никакого отношения к литературе не имеющие. <...>

...Чрезвычайно знаменателен конец пушкинского романа: приложив столько усилий к тому, чтобы финал «Онегина» не напоминал традиционных описаний «при конце последней части», Пушкин вдруг приравнивает Жизнь (с заглавной буквы!) роману и заканчивает историю своего героя образом оборванного чтения:

Блажен, кто праздник Жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел Ее романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.

Поэт, который на протяжении всего произведения выступал перед нами в противоречивой роли автора и творца, созданием которого, однако, оказывается не литературное произведение, а нечто прямо ему противоположное - кусок живой Жизни, вдруг предстает перед нами как читатель (ср.: «и с отвращением читая жизнь мою»), т. е. как человек, связанный с текстом. Но здесь текстом оказывается Жизнь.

(Из статьи «Своеобразие художественного построения «Евгения Онегина» )

Вопросы и задания

1. В примечаниях к роману «Евгений Онегин» Пушкин писал: «Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю». Попытайтесь восстановить внутреннюю хронологию романа и определить время действия в каждой главе. Точкой отсчета может служить указание Пушкина в предисловии к отдельному изданию первой главы на то, что начало действия романа приходится на 1819 год.

2. На основе «истории воспитания» Онегина, изложенной в первой главе, восстановите круг учебных дисциплин, преподававшихся молодому дворянину. Что обязательно должен был знать и уметь молодой дворянин, чтобы «свет решил, /Что он умен и очень мил»?

3. Перед вами несколько литературных портретов, созданных Пушкиным.

Какие трудности могут встать перед художником-иллюстратором романа в воссоздании визуального облика пушкинских персонажей?

а) Острижен по последней моде, Как dandy лондонский одет...

б) Красавец, в полном цвете лет, Поклонник Канта и поэт.

в) Глаза, как небо, голубые, Улыбка, локоны льняные, Движенья, голос, легкий стан, Все в Ольге... но любой роман Возьмите и найдете верно Ее портрет...

г) Ни красотой сестры своей, Ни свежестью ее румяной Не привлекла б она очей.

4. Какие персонажи романа представлены приведенными ниже цитатами? Что их объединяет? На основании цитат опишите «один день деревенского помещика».

а) Онегин шкафы отворил: В одном нашел тетрадь расхода, В другом наливок целый строй, Кувшины с яблочной водой И календарь осьмого года: Старик, имея много дел, В иные книги не глядел.

б) ...А сам в халате ел и пил; // Покойно жизнь его катилась; // Под вечер иногда сходилась // Соседей добрая семья... // Там ужин, там и спать пора, // И гости едут со двора.

в) Во многом он бы изменился... // В деревне счастлив и рогат // Носил бы стеганый халат... // Подагру б в сорок лет имел, // Пил, ел, скучал, толстел, хирел...

г) Их разговор благоразумный // О сенокосе, о вине, // О псарне, о своей родне, // Конечно, не блистал ни чувством, // Ни поэтическим огнем...

5. Среди вещных подробностей в описании петербургского кабинета Онегина (глава первая) особо отмечены «гребенки, пилочки стальные, / Прямые ножницы, кривые / И щетки тридцати родов». Однако, описывая «деревенский кабинет» Онегина (глава седьмая), Пушкин обращает внимание читателя на детали совсем иного рода - «лорда Байрона портрет / И столбик с куклою чугунной / Под шляпой с пасмурным челом, /С руками, сжатыми крестом». (Вспомните, о каком историческом деятеле идет речь.) Галантерейная опись сменяется, таким образом, упоминанием о двух главных героях, кумирах эпохи романтизма, с которыми, пусть косвенно, оказывается связана фигура Онегина. В чем художественное значение такой реально-исторической «подсветки» образа заглавного героя в романе?

6. В изображении жизни и быта как столичного dandy, так и уездного помещика немаловажное место занимают «гастрономические этюды». «Люблю я час / Определять обедом, чаем / И ужином», - замечает в романе автор. Из перечисленных ниже блюд составьте меню обеда в доме Лариных и в петербургском ресторане Talon: «roast-beef окровавленный»,жаркое, лим-бургский сыр, русские блины, «Стразбурга пирог нетленный», трюфли, бланманже, ананас золотой, варенье, вино кометы, цимлянское вино, квас, чай с ромом, брусничная вода.

Поясните значения тех слов в меню, которые могут быть непонятны современному читателю романа. Обоснуйте критерии, которыми вы будете руководствоваться при выборе блюд и составлении меню.

7. В описании предметного мира, окружающего одного из главных героев, и внешнего облика одного из второстепенных персонажей романа допущены фактические ошибки. Восстановите детали описания, которые были использованы в «оригинале». Назовите персонажей романа.

а) Янтарь на трубках Цареграда, // Цилиндр и маска на столе, // И чувств изнеженных отрада, // Духи в граненом хрустале; // Перчатки, тросточка стальная, // Прямая сабля и кривая, // Букет из траурных цветов, // Письмо... И пистолет готов.

б) ...К старой тетке,// Четвертый год больной в чахотке,// Они приехали теперь.// Им настежь отворяет дверь,// В очках, ботфортах и ливрее,// С подсвечником златым в руке// Седой француз - Monsieur Трике.

8. «Внутренний календарь» романа тесно связан с природным календарем: в романе дается панорама всех времен года (действие начинается летом, а заканчивается в марте). На основе самостоятельного анализа пейзажных фрагментов (например, глава вторая, строфа I; глава четвертая, строфы XL-XLII; глава седьмая, строфы I, XIX-XXX) выделите наиболее существенные, устойчивые приметы «пушкинского» пейзажа. Обратите внимание на предметные реалии, попадающие в рамку пейзажной картины; ракурс изображения, соотношение общего и крупного планов; используемые поэтом цвета; игру света и тени; приемы «озвучивания» пейзажа.

Каковы художественные функции пейзажа в романе?

9. «Книжная полка героя»: из приведенного ниже списка писателей назовите тех, книги которых составляли круг чтения а) Онегина, б) Татьяны Лариной, в) автора.

Цицерон, Апулей, Феокрит, Гомер, Ювенал, Ричардсон, Смит, Мартын Задека, Вергилий, Руссо, Байрон, Грибоедов, мадам де Сталь, Гиббон, Фонтенель. '

Каковы художественные функции многочисленных авторских отсылок к кругу чтения героев, к миру литературы?

10.Какие русские писатели - современники Пушкина упоминаются на страницах романа? В каком контексте и с какой художественной целью вводятся эти упоминания?

11. Какие топографические реалии упоминаются в романе при изображении двух столиц - Петербурга и Москвы? Какова художественная роль топонимов в романе? Воссоздайте (на основании материала седьмой главы) маршрут Лариных, въезжающих в Москву. Как соотносятся в описании путешествия Лариных по Москве точки зрения автора и персонажей?

12. Сопоставьте два отрывка - фрагмент из сна Татьяны и из описания ее именин:

а) Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, Людская молвь и конский топ!

б) В гостиной встреча новых лиц, Лай мосек, чмоканье девиц, Шум, хохот, давка у порога...

Объясните, почему в романе стала возможной смысловая «рифмовка» этих эпизодов и какова роль сна Татьяны в сюжете романа и воссоздании психологического облика героини.

13. После появления романа «Евгений Онегин» в русском стихосложении и стиховедении утвердилось понятие «онегинская строфа». Какова «формула» онегинской строфы? В каких произведениях русских писателей использовался созданный Пушкиным тип строфической организации стиха?

14. В посвящении к роману Пушкин называет свое произведение «собраньем пестрых глав», в заключительной главе - «свободным романом» («И даль свободного романа / Я сквозь магический кристалл / Еще не ясно различал»). На какие особенности сюжетно-композиционной организации «Евгения Онегина» указывают эти авторские замечания?

15. Рассказывая читателю историю создания своего романа, автор несколько раз указывает на композиционные «огрехи»:

А где, бишь, мой рассказ несвязный? ...
Хоть поздно, а вступленье есть.
Я кончил первую главу;
Пересмотрел все это строго:
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу.

Какие черты поэтики Пушкина акцентируются в тех фрагментах романа, которые посвящены его литературному построению? Что придает противоречащим друг другу «пестрым» главам художественное единство?

16. «Роман требует болтовни», - заметил в одном из своих писем Пушкин. Как этот принцип художественной организации романа реализован в «Евгении Онегине»? Как для создания эффекта «болтовни» организуется ритмическая и интонационная структура текста?

17. Внимательно прочитайте финал пятой главы романа (строфа XLV).

Сколько «голосов» передают переживания и размышления героя? Приведите другие примеры вкрапления «чужой речи» в авторское повествование о событиях.

18. Роман пронизан многочисленными обращениями автора к читателю: «друзья Людмилы и Руслана», «достопочтенный мой читатель», «любезный мой читатель», «читатель ждет уж рифмы розы», «кто б ни был ты, о мой читатель» и т. д. С какой целью вводятся в текст романа апелляции к читателю? Какова роль читателя в организации повествования?

19. «Я классицизму отдал честь: / Хоть поздно, а вступленье есть», - замечает автор в пародийном вступлении к роману, помещенном в конце седьмой главы. Какие черты классицист-ской поэтики становятся в романе объектом пародии? Какие жанры признаются автором неприемлемыми для современной литературы?

20. Стихи Ленского получают такой «отзыв» автора в романе:

Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы...

или:

Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем)...

или:

На модном слове идеал
Тихонько Ленский задремал.

Какой цели служит авторское выделение отдельных слов курсивом? Какие аспекты поэтического лексикона Ленского иронически обыгрываются автором? Приведите примеры, доказывающие, что «приписанные» Ленскому стихи и сам его романтический лексикон становятся в романе объектами авторской пародии.

21. Отметив, что его «слог / Пестреть гораздо б меньше мог / Иноплеменными словами», автор тем самым специально обращает внимание читателя на «многоязычие» своего романа. На скольких языках написан «Евгений Онегин»? Какова роль «иноплеменных слов» в воссоздании культурных языков пушкинской эпохи?

22. Эпиграфы к главам романа даются на пяти языках: французском, латинском, итальянском, английском и конечно же русском. Вспомните, какие европейские писатели цитируются Пушкиным на страницах «Евгения Онегина». Как связаны значение эпиграфа и его ближайший литературный контекст с содержанием каждой главы пушкинского романа? С какими литературными эпохами благодаря эпиграфам связан пушкинский роман?

23. Использовав в качестве эпиграфа к седьмой главе цитату из «Горя от ума» (вспомните, какую и в каком контексте), Пушкин открыто обозначил «присутствие» в романе Грибоедова. Найдите в романе «скрытые» отсылки к грибоедовской комедии и объясните, какова в «Евгении Онегине» роль реминисценций из «Горя от ума».

24. Одна из наиболее известных интерпретаций романа - опера П. И. Чайковского «Евгений Онегин». В системе персонажей оперы нет автора, поэтому авторские характеристики того или иного героя передаются самому герою. Другими словами, герои произносят о себе «вслух» авторские «ремарки» (например, в заключительной сцене Онегин поет: «Я возвратился и попал, /Как Чацкий, с корабля на бал»). Как, с вашей точки зрения, меняется характер «повествования» в новой версии «Евгения Онегина» - оперном либретто, воспроизводящем лишь сюжетные коллизии?

Темы сочинений

1. Автор и герой в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин ».

2. Образ читателя в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

3. Сюжет и композиция романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

4. «Роман требует болтовни»: особенности повествовательной организации романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

5. Роман о том, как пишется роман: творческая история «Евгения Онегина» на страницах романа.

6. Лирические отступления и их место в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

7. Лирическое и эпическое в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

8. Художественные функции эпиграфов в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

9. «Я к вам пишу...»: художественная роль писем героев в произведениях А. С. Пушкина («Евгений Онегин», «Капитанская дочка»).

10. «Уж не пародия ли он?»: Онегин в кругу литературных героев эпохи.

11. Чацкий, Грандисон и другие: литературные персонажи на страницах романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

12. От «Аи» до «янтаря»: изображение быта русского дворянина в романе А. С. Пушкина « Евгений Онегин ».

13. Петербург и петербуржцы в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

14. Образ русской деревни в произведениях А. С. Пушкина (лирика, «Евгений Онегин», «Капитанская дочка», «Дубровский»).

15. Пейзаж и его художественные функции в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

16. «...Люблю Татьяну милую мою»: проблема авторского идеала в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

17. Образ Петербурга в поэтических произведениях А. С. Пушкина и Н. А. Некрасова.

18. Образ Москвы в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин» и в комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».

19. Смешение «французского с нижегородским»: Грибоедов и Пушкин о воспитании и образовании молодого дворянина.

20. Русские помещики в изображении А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя.

Развернутые планы сочинений

Лирические отступления и их место в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Жанровое своеобразие романа: «не роман, а роман в стихах - дьявольская разница». Преобладание лирического начала в романном повествовании. Главенствующая роль автора в романе. Автор как лирический центр повествования.

Лирические отступления представляют автора как героя собственного романа и воссоздают его биографию. Биографический пунктир отступлений: первая глава - рассказ о молодости и упоминание о южной ссылке, шестая - прощание с молодостью, восьмая - рассказ о лицейских годах. Субъективный мир автора в лирических отступлениях.

От «А» до «Я»: тематический диапазон лирических отступлений. Роль лирических отступлений в создании художественного образа эпохи. Соединение в романном повествовании эпической широты и лирической субъективности. «Евгений Онегин» - «энциклопедия русской жизни» от первого лица.

Лирические отступления и пейзажные фрагменты повествования: объективная «прозаичность» и субъективная «поэтичность» картин русской природы.

Лирические отступления на «литературные» темы: проблемы современной Пушкину литературы (вопросы жанровых предпочтений, иноязычных заимствований, взаимодействия европейской и русской литературы и т. д.) на страницах романа. Романтизм и романтики в ироническом свете авторского повествования.

Лирические отступления как литературная биография «Евгения Онегина»: воссоздание истории создания романа на страницах романа. Автор как читатель собственного романа («пересмотрел все это строго...», «пора мне... пятую тетрадь / От отступлений очищать»). Возможные, но нереализованные пути развития романного действия. «Планы» и «черновые наброски» будущихпроизведений в романе. Лирические отступления - важнейший способ построения «свободного романа».

Обращения к читателю в лирических отступлениях. Образ читателя на страницах романа. «Роман требует болтовни»: эффект свободного диалога с читателем.

«Роман автора» и «роман героев» в «Евгении Онегине»: лирическое авторское повествование вбирает в себя историю героев, выводя на первый план подлинного главного героя романа - его создателя.

«Уж не пародия ли он?»: Онегин в кругу литературных героев эпохи

Широта и разнообразие «книжного мира» в романе. Основные аспекты литературной полемики на страницах романа. Круг чтения героев и автора. «Литературность» всех героев романа: пушкинские персонажи представлены на фоне важнейших литературных типов эпохи в сопоставлении или противопоставлении с ними.

«Байроновская» тема в романе: Байрон как литературный «оппонент» автора (глава первая, строфа LVI) и один из немногих любимых писателей Онегина («Он из опалы исключил / Певца Гяура и Жуана»). Онегин и байронический герой: ироническое переосмысление мотивов разочарования, скуки («английский сплин»), гордого одиночества. («Лорд Байрон прихотью удачной / Облек в унылый романтизм / И безнадежный эгоизм».)

Онегин и байроновский Чайльд-Гарольд в авторском сопоставлении (главы первая и четвертая):

Как Child-Harold, угрюмый, томный,
В гостиных появлялся он.

Прямым Онегин Чильд Гарольдом
Вдался в задумчивую лень.

Онегин как пародийная проекция Чайльд-Га-рольда в восприятии Татьяны (глава седьмая):

...Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье...

Онегин как литературный «двойник» Байрона: «Певцу Гюльнары подражая...» (глава четвертая) - отсылка к Байрону как автору поэмы «Корсар» (Гюльнара - имя героини поэмы).

Онегин и Грандисон: пушкинский «байронический» герой на фоне уныло-добродетельного положительного героя сентиментального романа Ричардсона. Онегин как Грандисон в восприятии Татьяны и как антитеза Грандисону в интерпретации автора:

Но наш герой,.кто б ни был он,
Уж верно был не Грандисон.

Онегин как целая вереница литературных типов в восприятии Татьяны (глава третья):

Любовник Юлии Вольмар,
Малек-Адель и де Линар,
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон... -
Все для мечтательницы нежной...
В одном Онегине слились.

Онегин и Мельмот: Мельмот - герой романа английского писателя Ч. Метьюрина «Мельмот-скиталец» (выдержанного в жанре «романа ужасов»); Мельмот - очередной «прототип» Онегина в восприятии Татьяны (глава третья) и одна из возможных масок Онегина в оценке петербургского света (глава восьмая):

Чем ныне явится? Мельмотом,
Космополитом, патриотом,
Гарольдом, квакером, ханжой,
Иль маской щегольнет иной?

«Грибоедовская» тема в романе и спектр литературных связей «Евгения Онегина» с комедией «Горе от ума».

Онегин и Чацкий:
Он возвратился и попал,
Как Чацкий, с корабля на бал.

Двойственный статус заглавного героя в романе: Онегин - «приятель» автора («Онегин - добрый мой приятель»), живой человек со своей драматической судьбой, и Онегин - условный литературный персонаж («мой герой»). Образ Онегина в романе - многоликая тень разнообразных литературных героев романтической эпохи, поле пересечения многочисленных литературных ассоциаций. Изображение Онегина на фоне литературных героев из произведений самых разных писателей - способ подчеркнуть «литературность» доброго приятеля автора.

Образ читателя в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

I. Эффект «болтовни» в романе «Евгений Онегин».

В одном из писем к А. А- Бестужеву Пушкин как-то заметил: «Роман требует болтовни». Эффект «болтовни» - свободного, почти импровизационного повествования - достигается в романе прежде всего за счет его композиционной организации: рассказ о героях постоянно перескакивает то на юношеские впечатления автора, то на обсуждение литературных вкусов его современников, то на «размышления» о преимуществах Бордо перед Аи. Однако не меньшая роль в создании «свободного романа» отводится и читателю: «болтовня» неминуемо требует собеседника. Многочисленными обращениями к читателю - то «благосклонному», то «насмешливому» - пронизано все повествование, и среди всех других героев романа читатель, пожалуй, самый многоликий и загадочный пушкинский персонаж.

П. Образ читателя формируется в романе «по авторскому усмотрению». В одной главе автор обращается к читателю в буквальном смысле панибратски: «Кстати, братья!» или «Ах, братцы!», в другой - официально, используя этикетно-литературные формы: «читатель благородный» или «достопочтенный читатель».

Образ читателя не остается на протяжении романа неизменным. Как и сам автор, читатель постоянно меняется и, более того, иногда в рамках одной главы предстает в разных обличьях. Например, в первой главе Пушкин обращается к читателю так: «Друзья Людмилы и Руслана!» Это обращение не только к тем, кто удосужился прочитать раннюю пушкинскую поэму. Прежде всего это обращение к «своим», к читателю «посвященному», знающему сложные перипетии литературной жизни. Поэма «Руслан и Людмила» вызвала в критике бурные споры. Обращение к «друзьям Людмилы и Руслана» - это обращение к читателю-союзнику, способному адекватно понимать «нового» Пушкина. И только этому читателю ясен смысл намека в конце строфы: «Там (в Петербурге) некогда гулял и я: / Но вреден север для меня». Речь идет вовсе не о здоровье поэта - из Петербурга Пушкин был отправлен в южную ссылку, в Молдавию и на Кавказ.

Однако «друзья» - лишь одна категория читателей пушкинского романа. Читателя-друга сменяет «насмешливый читатель» или даже «недруг» («Кто б ни был ты, о мой читатель, / Друг, недруг...»). Прогнозируя реакцию снисходительного или скептически настроенного читателя, автор заранее парирует возможные выпады, прибегая к иронии. Замечательный пример такого иронически-доверительного разговора с читателем - строфа XXII из четвертой главы романа, завершающая лирическое отступление о друзьях и родных.

В авторском повествовании образ читателя словно бы мерцает: из все понимающего идеального собеседника, с которым автор разговаривает по-настоящему доверительно, читатель превращается в недалекого, часто не поспевающего за авторским рассказом профана. При этом чем вежливее обращается автор к своему читателю- «читатель благосклонный», «благородный» , «достопочтенный», тем больше дистанция между ним и его воображаемым собеседником.

Но эта дистанция в романе все время меняется, из собеседников-оппонентов автор и читатель могут превращаться в друзей, понимающих друг друга с полуслова. Повествование постоянно сбивается на обобщения - автор и читатель объединяются в общем понимании жизни и жизненном опыте: «мы все учились понемногу...», «но грустно думать, что напрасно / Была нам молодость дана...», «мы почитаем всех нулями, / А единицами - себя».

«Мы», «наш» объединяют и время автора и читателя. Читатель мыслится автором как человек, отлично знающий быт и нравы эпохи создания романа. Пушкин не считает нужным уточнять многие детали - они подаются как нечто само собой разумеющееся. Например, бегло набросанный портрет Онегина обходится без авторских комментариев:

Острижен по последней моде,
Как dandy лондонский одет.

Подразумевается, что читатель и так знает, как в 20-х годах девятнадцатого столетия одевались столичные щеголи и как выглядела модная мужская прическа. Не вызывает у автора сомнений и то, что «вы не раз видали / Уездной барышни альбом», поэтому автор в очередной раз избавляет читателя от подробных описаний.

Таким образом, читатель любой эпохи невольно оказывается вечным современником Пушкина - временная дистанция между автором и читателем сведена в романе к минимуму.

Обобщенный читатель иногда неожиданно персонифицируется: обращения «Так ты, Языков вдохновенный...» или «Шишков, прости/ Не знаю, как перевести...» переадресуют повествование конкретным читателям, причем в первом случае - другу, во втором - литературному оппоненту.

В зависимости от адресата повествования меняется и авторская интонация: «дружеские враки», иронические подвохи и тихая доверительная беседа - лишь отдельные грани повествовательной организации романа.

Ситуация прямого разговора с читателем поддерживается в романе и пушкинскими автокомментариями к тексту романа. Автор постоянно поясняет читателю «логику» повествования: «Ив сторону свой путь направим, / Чтоб не забыть, о ком пою...», «Мне должно после долгой речи / И погулять и отдохнуть: / Докончу после как-нибудь» . Роман создается как бы на глазах у читателя, прямо в его присутствии, как бы без черновика, поэтому различные повороты авторского рассказа, многочисленные отступления от темы и возвращения к ней тут же комментируются.

Парадокс пушкинского романа состоит в том, что и сам автор временами превращается в читателя собственного романа и специально об этом объявляет на его страницах: чтение первой главы сопровождается указанием на ее многочисленные противоречия, пятой - замечанием о необходимости «очищать» текст от многочисленных отступлений. Дистанция между автором и читателем на этот раз сводится к нулю - они объединяются в одном лице.

III. Таким образом, присутствие в романе читателя акцентирует его металитературные аспекты: на глазах у читателя в свободной импровизации создается роман, в котором рассказывается история его создания. Обращения к читателю постоянно напоминают ему о литературности всего происходящего, о том, что сюжет Онегина и Татьяны - лишь плод фантазии, материализовавшийся «смутный сон» автора. Сон, удивительно похожий на жизнь...

Краткая библиография

Белинский В. Г. Сочинения Александра Пушкина. ПСС., т. VII. М., 1955.
В статьях критика XIX в. анализируются основные произведения Пушкина, раскрываются истоки его творчества, рассматриваются вопросы традиции и преемственности в русской поэзии.

Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826-1830). М., 1967.
В книге известного литературоведа освещен наиболее сложный период творчества Пушкина.

Бонди С. М. О Пушкине. М., 1983.
В сборнике статей и исследований старейшего пушкиниста рассматривается, в частности, творческий метод поэта, особенности его стихосложения.

Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. М., 1974.
Среди статей, вошедших в издание, есть очерк, касающийся эволюции понятий «свободы» и «счастья» в поэзии Пушкина.

Гуревич А. М. Романтизм Пушкина. М., 1993.
Своеобразие русского романтизма, отражение его специфических черт в пушкинском творчестве - основные темы, которые обсуждает с читателями автор книги.

Лотман Ю. М. Пушкин. СПб., 1995.
В книге собраны все работы известного историка литературы о Пушкине: биография поэта, статьи, исследования, заметки, комментарии и анализ романа «Евгений Онегин».

Маимин Е. А. Пушкин. Жизнь и творчество. М., 1981.
В книге творчество Пушкина представлено в неразрывном единстве с его биографией, с историей литературы и культуры его времени.

Меилах Б. С. Творчество А. С. Пушкина: Развитие художественной системы. М., 1984.
Автор рассматривает творчество Пушкина как своеобразную художественную систему, характеризующуюся единством мысли и образа.

Непомнящий B.C. Поэзия и судьба: Над страницами духовной биографии Пушкина. М., 1987.
В книге современного исследователя творчества Пушкина произведения великого поэта представлены в виде его «духовной биографии», развивающейся под знаком стремления к нравственному идеалу.

Скатов Н. Н. Русский гений. М., 1987.
Произведения Пушкина рассматриваются как создания русского национального поэта, а сам поэт как «русский человек в его развитии» (Н. Гоголь).

Сквозников В. Д. Лирика Пушкина. М., 1975.
Автор раскрывает читателю многогранный мир поэзии Пушкина, движение его гуманистической мысли.

Степанов Н. А. Лирика Пушкина. М., 1959.
В книге, состоящей из двух разделов, представлены исследования общих вопросов лирики Пушкина и заметки об отдельных стихотворениях поэта.

Томашевский Б. В. Пушкин. М., 1990.
Глубокое и полное исследование жизненного и творческого пути поэта.

перейти к началу страницы