Литература

Содержание раздела

Большой справочник "РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА"

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

С. А. Есенин

СТИХОТВОРЕНИЯ

Там, где капустные грядки
Красной водой поливает восход,
Клененочек маленький матке
Зеленое вымя сосет.

1910

Поет зима - аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.

Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.

А по двору метелица
Ковром шелковым стелется,
Но больно холодна.

Воробышки игривые,
Как детки сиротливые,
Прижались у окна.

Озябли пташки малые,
Голодные, усталые,
И жмутся поплотней.

А вьюга с ревом бешеным
Стучит по ставням свешенным
И злится все сильней.

И дремлют пташки нежные
Под эти вихри снежные
У мерзлого окна.

И снится им прекрасная,
В улыбках солнца ясная
Красавица весна.

1910

Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется - на душе светло.

Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.

Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.

Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.

И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска веселая в ал остях зари.

1910

Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты - в ризах образа...
Не видать конца и края -
Только синь сосет глаза.

Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонко чахнут тополя.

Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий
Спас. И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.

Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.

Если крикнет рать святая: 
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».

1914

Песнь о собаке

Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят.

До вечера она их ласкала,
Причесывая языком,
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.

А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.

По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать...
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.

А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.

В синюю высь звонко
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.

И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.

1915

Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.

С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.

Зерна глаз твоих осыпались, завяли,
Имя тонкое растаяло, как звук,
Но остался в складках смятой шали
Запах меда от невинных рук.

В тихий час, когда заря на крыше,
Как котенок, моет лапкой рот,
Говор кроткий о тебе я слышу
Водяных поющих с ветром сот.

Пусть порой мне шепчет синий вечер,
Что была ты песня и мечта,
Всё ж кто выдумал твой гибкий стан иплечи
К светлой тайне приложил уста.

Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.

Голубень

В прозрачном холоде заголубели долы,
Отчетлив стук подкованных копыт,
Трава поблекшая в расстеленные полы
Сбирает медь с обветренных ракит.

С пустых лощин ползет дугою тощей
Сырой туман, курчаво свившись в мох,
И вечер, свесившись над речкою, полощет
Водою белой пальцы синих ног.

Осенним холодом расцвечены надежды,
Бредет мой конь, как тихая судьба,
И ловит край махающей одежды
Его чуть мокрая буланая губа.

В дорогу дальнюю, не к битве, не к покою,
Влекут меня незримые следы,
Погаснет день, мелькнув пятой златою,
И в короб лет улягутся труды.

*

Сыпучей ржавчиной краснеют по дороге
Холмы плешивые и слегшийся песок,
И пляшет сумрак в галочьей тревоге,
Согнув луну в пастушеский рожок.

Молочный дым качает ветром села,
Но ветра нет, есть только легкий звон.
И дремлет Русь в тоске своей веселой,
Вцепивши руки в желтый крутосклон.

Манит ночлег, недалеко от хаты,
Укропом вялым пахнет огород,
На грядки серые капусты волноватой
Рожок луны по капле масло льет.

Тянусь к теплу, вдыхаю мягкость хлеба
И с хруптом мысленно кусаю огурцы,
За ровной гладью вздрогнувшее небо
Выводит облако из стойла под уздцы.

Ночлег, ночлег, мне издавна знакома
Твоя попутная разымчивость в крови,
Хозяйка спит, а свежая солома
Примята ляжками вдовеющей любви.

Уже светает, краской тараканьей
Обведена божница по углу,
Но мелкий дождь своей молитвой ранней
Еще стучит по мутному стеклу.

Опять передо мною голубое поле,
Качают лужи солнца рдяный лик.
Иные в сердце радости и боли,
И новый говор липнет на язык.

Водою зыбкой стынет синь во взорах,
Бредет мой конь, откинув удила,
И горстью смуглою листвы последний ворох
Кидает ветер вслед из подола.

День ушел, убавилась черта,
Я опять подвинулся к уходу.
Легким взмахом белого перста
Тайны лет я разрезаю воду.

В голубой струе моей судьбы
Накипи холодной бьется пена,
И кладет печать немого плена
Складку новую у сморщенной губы.

С каждым днем я становлюсь чужим
И себе, и жизнь кому велела.
Где-то в поле чистом, у межи,
Оторвал я тень свою от тела.

Неодетая она ушла,
Взяв мои изогнутые плечи.
Где-нибудь она теперь далече
И другого нежно обняла.

Может быть, склоняяся к нему,
Про меня она совсем забыла
И, вперившись в призрачную тьму,
Складки губ и рта переменила.

Но живет по звуку прежних лет,
Что, как эхо, бродит за горами.
Я целую синими губами
Черной тенью тиснутый портрет.

Проплясал, проплакал дождь весенний,
Замерла гроза.
Скучно мне с тобой, Сергей Есенин,
Подымать глаза...

Скучно слушать под небесным древом
Взмах незримых крыл:
Не разбудишь ты своим напевом
Дедовских могил!

Привязало, осаднило слово
Даль твоих времен.
Не в ветрах, а, знать, в томах тяжелых
Прозвенит твой сон.

Кто-то сядет, кто-то выгнет плечи,
Вытянет персты.
Близок твой кому-то красный вечер,
Да не нужен ты.

Всколыхнет он Брюсова и Блока,
Встормошит других.
Но все так же день взойдет с востока,

Так же вспыхнет миг.

Не изменят лик земли напевы,
Не стряхнут листа...
Навсегда твои пригвождены ко древу
Красные уста.

Навсегда простер глухие длани
Звездный твой Пилат.
Или, Или, лама савахфани,
Отпусти в закат.

Разбуди меня завтра рано,
О моя терпеливая мать!
Я пойду за дорожным курганом
Дорогого гостя встречать.

Я сегодня увидел в пуще
След широких колес на лугу.
Треплет ветер под облачной кущей
Золотую его дугу.

На рассвете он завтра промчится,
Шапку-месяц пригнув под кустом,
И игриво взмахнет кобылица
Над равниною красным хвостом.

Разбуди меня завтра рано,
Засвети в нашей горнице свет.
Говорят, что я скоро стану
Знаменитый русский поэт.

Воспою я тебя и гостя,
Нашу печь, петуха и кров...
И на песни мои прольется
Молоко твоих рыжих коров.

1917

Л. И. Кашиной

Зеленая прическа,
Девическая грудь,
О тонкая березка,
Что загляделась в пруд?

Что шепчет тебе ветер?
О чем звенит песок?
Иль хочешь в косы-ветви
Ты лунный гребешок?

Открой, открой мне тайну
Твоих древесных дум,
Я полюбил печальный
Твой предосенний шум.

И мне в ответ березка: 
«О любопытный друг,
Сегодня ночью звездной
Здесь слезы лил пастух.

Луна стелила тени,
Сияли зеленя.
За голые колени
Он обнимал меня.

И так, вдохнувши глубко,
Сказал под звон ветвей: 
«Прощай, моя голубка,
До новых журавлей».

15 августа 1918

Я покинул родимый дом,
Голубую оставил Русь. 
В три звезды березняк над прудом
Теплит матери старой грусть.

Золотою лягушкой луна
Распласталась на тихой воде.
Словно яблонный цвет, седина
У отца пролилась в бороде.

Я не скоро, не скоро вернусь!
Долго петь и звенеть пурге.
Стережет голубую Русь 
Старый клен на одной ноге.

И я знаю, есть радость в нем
Тем, кто листьев целует дождь,
Оттого что тот старый клен
Головой на меня похож.

1918

Мариенгофу

Я последний поэт деревни,
Скромен в песнях дощатый мост.
За прощальной стою обедней
Кадящих листвой берез.

Догорит золотистым пламенем
Из телесного воска свеча,
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час.

На тропу голубого поля
Скоро выйдет железный гость.
Злак овсяный, зарею пролитый,
Соберет его черная горсть.

Не живые, чужие ладони,
Этим песням при вас не жить!
Только будут колосья-кони
О хозяине старом тужить.

Будет ветер сосать их ржанье,
Панихидный справляя пляс.
Скоро, скоро часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час!

<1920>

Мир таинственный, мир мой древний,
Ты, как ветер, затих и присел.
Вот сдавили за шею деревню
Каменные руки шоссе.

Так испуганно в снежную выбель
Заметалась звенящая жуть.
Здравствуй ты, моя черная гибель,
Я навстречу к тебе выхожу!

Город, город! ты в схватке жестокой
Окрестил нас как падаль и мразь.
Стынет поле в тоске волоокой,
Телеграфными столбами давясь.

Жилист мускул у дьявольской выи,
И легка ей чугунная гать.
Ну, да что же? Ведь нам не впервые
И расшатываться и пропадать.

Пусть для сердца тягуче колко,
Это песня звериных прав!.. 
...Так охотники травят волка,
Зажимая в тиски облав.

Зверь припал... и из пасмурных недр
Кто-то спустит сейчас курки...
Вдруг прыжок... и двуногого недруга
Раздирают на части клыки.

О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты не даром даешься ножу.
Как и ты - я, отвсюду гонимый,
Средь железных врагов прохожу.

Как и ты - я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови

Мой последний, смертельный прыжок.

И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу...
Все же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.

1921

Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым!
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.

Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.

Дух бродяжий! ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.

Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя? иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.

Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.

1921

Все живое особой метой
Отмечается с ранних пор.
Если не был бы я поэтом,
То, наверно, был мошенник и вор.

Худощавый и низкорослый,
Средь мальчишек всегда герой,
Часто, часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой.

И навстречу испуганной маме
Я цедил сквозь кровавый рот: 
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживет».

И теперь вот, когда простыла
Этих дней кипятковая вязь,
Беспокойная, дерзкая сила
На поэмы мои пролилась.

Золотая словесная груда,
И над каждой строкой без конца
Отражается прежняя удаль
Забияки и сорванца.

Как тогда, я отважный и гордый,
Только новью мой брызжет шаг...
Если раньше мне били в морду,
То теперь вся в крови душа.

И уже говорю я не маме,
А в чужой и хохочущий сброд: 
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживет!»

Февраль 1922

Снова пьют здесь, дерутся и плачут
Под гармоники желтую грусть.
Проклинают свои неудачи,
Вспоминают московскую Русь.

И я сам, опустясь головою,
Заливаю глаза вином,
Чтоб не видеть в лицо роковое,
Чтоб подумать хоть миг об ином.

Что-то всеми навек утрачено.
Май мой синий! Июнь голубой!
Не с того ль так чадит мертвечиной
Над пропащею этой гульбой.

Ах, сегодня так весело россам,
Самогонного спирта - река.
Гармонист с провалившимся носом
Им про Волгу поет и про Чека.

Что-то злое во взорах безумных,
Непокорное в громких речах.
Жалко им тех дурашливых, юных,
Что сгубили свою жизнь сгоряча.

Где ж вы, те, что ушли далече?
Ярко ль светят вам наши лучи?
Гармонист спиртом сифилис лечит,
Что в киргизских степях получил.

Нет! таких не подмять, не рассеять,
Бесшабашность им гнилью дана.
Ты, Рассея моя...
Рас...сея... Азиатская сторона!

<1922>

Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.

Был я весь - как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.

Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут,
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому.

Поступь нежная, легкий стан,
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.

Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил,
Только б тонко касаться руки
И волос твоих цветом в осень.

Я б навеки пошел за тобой
Хоть в свои, хоть в чужие дали...
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.

1923

Письмо матери

Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.

Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.

И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.

Ничего, родная! Успокойся. 
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.

Я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.

Я вернусь, когда раскинет ветви
По-весеннему наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.

Не буди того, что отмечталось,
Не волнуй того, что не сбылось, -
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось.

И молиться не учи меня. Не надо!
К старому возврата больше нет.
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.

Так забудь же про свою тревогу,
Не грусти так шибко обо мне.
Не ходи так часто на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.

<1924>

Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.

Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.

Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.

Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.

Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.

Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящих
Я всегда испытываю дрожь.

Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.

1924

Пушкину

Мечтая о могучем даре
Того, кто русской стал судьбой,
Стою я на Тверском бульваре,
Стою и говорю с собой.

Блондинистый, почти белесый,
В легендах ставший как туман,
О Александр! Ты был повеса,
Как я сегодня хулиган.

Но эти милые забавы
Не затемнили образ твой,
И в бронзе выкованной славы
Трясешь ты гордой головой.

А я стою, как пред причастьем,
И говорю в ответ тебе:
Я умер бы сейчас от счастья,
Сподобленный такой судьбе.

Но, обреченный на гоненье,
Еще я долго буду петь...
Чтоб и мое степное пенье
Сумело бронзой прозвенеть.

<1924>

Отговорила роща золотая
Березовым, веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.

Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник
Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над голубым прудом.

Стою один среди равнины голой,
А журавлей относит ветер в даль,
Я полон дум о юности веселой,
Но ничего в прошедшем мне не жаль.

Не жаль мне лет, растраченных напрасно,
Не жаль души сиреневую цветь.
В саду горит костер рябины красной,
Но никого не может он согреть.

Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадет трава,
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова.

И если время, ветром разметая,
Сгребет их все в один ненужный ком...
Скажите так... что роща золотая
Отговорила милым языком.

1924

Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому, что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ.

Потому, что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских разделий.
Потому, что я с севера, что ли.

Я готов рассказать тебе поле,
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи -
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.

Про волнистую рожь при луне
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.

Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне...
Шаганэ ты моя, Шаганэ.

1924

Свет вечерний шафранного края,
Тихо розы бегут по полям.
Спой мне песню, моя дорогая,
Ту, которую пел
Хаям. Тихо розы бегут по полям.

Лунным светом Шираз осиянен,
Кружит звезд мотыльковый рой.
Мне не нравится, что персияне
Держат женщин и дев под чадрой.
Лунным светом Шираз осиянен.

Иль они от тепла застыли,
Закрывая телесную медь?
Или, чтобы их больше любили,
Не желают лицом загореть,
Закрывая телесную медь?

Дорогая, с чадрой не дружись,
Заучи эту заповедь вкратце,
Ведь и так коротка наша жизнь,
Мало счастьем дано любоваться.
Заучи эту заповедь вкратце.

Даже все некрасивое в роке
Осеняет своя благодать.
Потому и прекрасные щеки
Перед миром грешно закрывать,
Коль дала их природа-мать.

Тихо розы бегут по полям.
Сердцу снится страна другая.
Я спою тебе сам, дорогая,
То, что сроду не пел Хаям... 
Тихо розы бегут по полям.

1924

Воздух прозрачный и синий,
Выйду в цветочные чащи.
Путник, в лазурь уходящий,
Ты не дойдешь до пустыни.
Воздух прозрачный и синий.

Лугом пройдешь, как садом,
Садом - в цветенье диком,
Ты не удержишься взглядом,
Чтоб не припасть к гвоздикам.
Лугом пройдешь, как садом.

Шепот ли, шорох иль шелест 
Нежность, как песни
Саади. Вмиг отразится во взгляде
Месяца желтая прелесть,
Нежность, как песни Саади.

Голос раздастся пери,
Тихий, как флейта 
Гассана. В крепких объятиях стана
Нет ни тревог, ни потери,
Только лишь флейта Гассана.

Вот он, удел желанный
Всех, кто в пути устали.
Ветер благоуханный
Пью я сухими устами,
Ветер благоуханный.

<1925>

Воспоминание

Теперь октябрь не тот,
Не тот октябрь теперь.
В стране, где свищет непогода,
Ревел и выл Октябрь, как зверь,
Октябрь семнадцатого года.

Я помню жуткий 
Снежный день.
Его я видел мутным взглядом.
Железная витала тень
Над омраченным Петроградом.

Уже все чуяли грозу,
Уже все знали что-то,
Знали,
Что не напрасно, знать, везут
Солдаты черепах из стали.
Рассыпались... Уселись в ряд...

У публики дрожат поджилки...
И кто-то вдруг сорвал плакат
Со стен трусливой учредилки.
И началось...

Метнулись взоры,
Войной гражданскою горя,
И дымом пламенной «Авроры»
Взошла железная заря.

Свершилась участь роковая,
И над страной под вопли «матов»
Взметнулась надпись огневая:
«Совет Рабочих Депутатов».

<1925>

Собаке Качалова

Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.
Дай, Джим, на счастье лапу мне.

Пожалуйста, голубчик, не лижись.
Пойми со мной хоть самое простое.
Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,
Не знаешь ты, что жить на свете стоит.

Хозяин твой и мил и знаменит,
И у него гостей бывает в доме много,
И каждый, улыбаясь, норовит
Тебя по шерсти бархатной потрогать.

Ты по-собачьи дьявольски красив,
С такою милою доверчивой приятцей.
И, никого ни капли не спросив,
Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.

Мой милый Джим, среди твоих гостей
Так много всяких и невсяких было.
Но та, что всех безмолвней и грустней,
Сюда случайно вдруг не заходила?

Она придет, даю тебе поруку.
И без меня, в ее уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
За все, в чем был и не был виноват.

1925

*

Несказанное, синее, нежное...
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа моя - поле безбрежное -
Дышит запахом меда и роз.

Я утих. Годы сделали дело,
Но того, что прошло, не кляну.
Словно тройка коней оголтелая
Прокатилась во всю страну.

Напылили кругом. Накопытили. 
И пропали под дьявольский свист.
А теперь вот в лесной обители
Даже слышно, как падает лист.

Колокольчик ли? Дальнее эхо ли?
Все спокойно впивает грудь.
Стой, душа, мы с тобой проехали
Через бурный положенный путь.

Разберемся во всем, что видели,
Что случилось, что сталось в стране,
И простим, где нас горько обидели
По чужой и по нашей вине.

Принимаю, что было и не было.
Только жаль на тридцатом году -
Слишком мало я в юности требовал,
Забываясь в кабацком чаду.

Но ведь дуб молодой, не разжелудясь,
Так же гнется, как в поле трава...
Эх ты, молодость, буйная молодость,
Золотая сорвиголова!

1925

Каждый труд благослови, удача!
Рыбаку - чтоб с рыбой невода,
Пахарю - чтоб плуг его и кляча
Доставали хлеба на года.

Воду пьют из кружек и стаканов,
Из кувшинок также можно пить -
Там, где омут розовых туманов
Не устанет берег золотить.

Хорошо лежать в траве зеленой
И, впиваясь в призрачную гладь,
Чей-то взгляд, ревнивый и влюбленный,
На себе, уставшем, вспоминать.

Коростели свищут... коростели...
Потому так и светлы всегда
Те, что в жизни сердцем опростели
Под веселой ношею труда.

Только я забыл, что я крестьянин,
И теперь рассказываю сам,
Соглядатай праздный, я ль не странен
Дорогим мне пашням и лесам.

Словно жаль кому-то и кого-то,
Словно кто-то к родине отвык,
И с того, поднявшись над болотом,
В душу плачут чибис и кулик.

12 июля 1925

* * *

Клен ты мой опавший, клен заледенелый,
Что стоишь нагнувшись под метелью белой?
Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню погулять ты вышел.

И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу.
Утонул в сугробе, приморозил ногу.
Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
Не дойду до дома с дружеской попойки.

Там вон встретил вербу, там сосну приметил,
Распевал им песни под метель о лете.

Сам себе казался я таким же кленом,
Только не опавшим, а вовсю зеленым.

И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал березку.

28 ноября 1925

До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, -
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.

<1925>

ПОЭМА

Анна Снегина

А. Веронскому

«Село, значит, наше - Радово,
Дворов, почитай, два ста.
Тому, кто его оглядывал,
Приятственны наши места.
Богаты мы лесом и водью,
Есть пастбища, есть поля.
И по всему угодью
Рассажены тополя.

Мы в важные очень не лезем,
Но все же нам счастье дано.
Дворы у нас крыты железом,
У каждого сад и гумно.
У каждого крашены ставни,
По праздникам мясо и квас.
Недаром когда-то исправник
Любил погостить у нас.

Оброки платили мы к сроку,
Но - грозный судья - старшина
Всегда прибавлял к оброку
По мере муки и пшена.
И чтоб избежать напасти,
Излишек нам был без тягот.
Раз - власти, на то они власти,
А мы лишь простой народ.

Но люди - все грешные души.
У многих глаза - что клыки.
С соседней деревни Криуши 
Косились на нас мужики.
Житье у них было плохое -
Почти вся деревня вскачь
Пахала одной сохою
На паре заезженных кляч.

Каких уж тут ждать обилии, -
Была бы душа жива.
Украдкой они рубили
Из нашего леса дрова.
Однажды мы их застали...
Они в топоры, мы тож.
От звона и скрежета стали
По телу катилась дрожь.

В скандале убийством пахнет.
И в нашу и в их вину
Вдруг кто-то из них как ахнет!
И сразу убил старшину.
На нашей быдластой сходке
Мы делу условили ширь.
Судили. Забили в колодки
И десять услали в Сибирь.

С тех пор и у нас неуряды.
Скатилась со счастья вожжа, и
Почти что три года кряду
У нас то падеж, то пожар».

Такие печальные вести
Возница мне пел весь путь.
Я в радовские предместья
Ехал тогда отдохнуть.

Война мне всю душу изъела.
За чей-то чужой интерес
Стрелял я в мне близкое тело
И грудью на брата лез.

Я понял - что я игрушка,
В тылу же купцы да знать,
И, твердо простившись с пушками,
Решил лишь в стихах воевать.
Я бросил мою винтовку
Купил себе «липу», и вот
С такою-то подготовкой
Я встретил 17-ый год.

Свобода взметнулась неистово.
И в розово-смрадном огне
Тогда над страною калифствовал
Керенский на белом коне.
Война «до конца», «до победы».
И ту же сермяжную рать
Прохвосты и дармоеды
Сгоняли на фронт умирать.
Но все же не взял я шпагу...
Под грохот и рев мортир
Другую явил я отвагу -
Был первый в стране дезертир.

Дорога довольно хорошая,
Приятная хладная звень.
Луна золотою порошею
Осыпала даль деревень.
«Ну, вот оно, наше Радово, -
Промолвил возница, -
Здесь!
Недаром я лошади вкладывал
За норов ее и спесь.

Позволь, гражданин, на чаишко.
Вам к мельнику надо?
Так вон!..
Я требую с вас без излишка
За дальний такой прогон».
Даю сороковку.
«Мало!»
Даю еще двадцать.
«Нет!»

Такой отвратительный малый,
А малому тридцать лет.
«Да что ж ты?
Имеешь ли душу?
За что ты с меня гребешь?»
И мне отвечает туша:
«Сегодня плохая рожь.
Давайте еще незвонких
Десяток иль штучек шесть -
Я выпью в шинке самогонки
За ваше здоровье и честь...»

И вот я на мельнице... Ельник
Осыпан свечьми светляков.
От радости старый мельник
Не может сказать двух слов:
«Голубчик! Да ты ли?
Сергуха! Озяб, чай?
Поди продрог?

Да ставь ты скорее, старуха,
На стол самовар и пирог!»
В апреле прозябнуть трудно,
Особенно так в конце.

Был вечер задумчиво чудный,
Как дружья улыбка в лице.
Объятья мельника круты,
От них заревет и медведь,
Но все же в плохие минуты
Приятно друзей иметь.
«Откуда?
Надолго ли?»
«На год».

«Ну, значит, дружище, гуляй!
Сим летом грибов и ягод
У нас хоть в Москву отбавляй.
И дичи здесь, братец, до черта,
Сама так под порох и прет.
Подумай ведь только...
Четвертый
Тебя не видали мы год...»
Беседа окончена...

Чинно
Мы выпили весь самовар.
По-старому с шубой овчинной
Иду я на свой сеновал.
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Состарившийся плетень.

Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»
Далекие, милые были.
Тот образ во мне не угас...
Мы все в эти годы любили,
Но мало любили нас.

«Ну что же!
Вставай, Сергуша!
Еще и заря не текла,
Старуха за милую душу
Оладьев тебе напекла.
Я сам-то сейчас уеду
К помещице Снегиной...

Ей
Вчера настрелял я к обеду
Прекраснейших дупелей».
Привет тебе, жизни денница!
Встаю, одеваюсь, иду.
Дымком отдает росяница
На яблонях белых в саду.

Я думаю:
Как прекрасна
Земля
И на ней человек.
И сколько с войной несчастных
Уродов теперь и калек!
И сколько зарыто в ямах!
И сколько зароют еще!

И чувствую в скулах упрямых
Жестокую судоргу щек.
Нет, нет!
Не пойду навеки!
За то, что какая-то мразь
Бросает солдату-калеке
Пятак или гривенник в грязь.
«Ну, доброе утро, старуха!
Ты что-то немного сдала...»

И слышу сквозь кашель глухо:
«Дела одолели, дела.
У нас здесь теперь неспокойно,
Испариной все зацвело.
Сплошные мужицкие войны -
Дерутся селом на село.
Сама я своими ушами
Слыхала от прихожан:

То радовцев бьют криушане,
То радовцы бьют криушан.
А все это, значит, безвластье.
Прогнали царя...
Так вот...
Посыпались все напасти
На наш неразумный народ.
Открыли зачем-то остроги,
Злодеев пустили лихих.
Теперь на большой дороге
Покою не знай от них.

Вот тоже, допустим... с Криуши... 
Их нужно б в тюрьму за тюрьмой,
Они ж, воровские души,
Вернулись опять домой.
У них там есть Прон Оглоблин,
Булдыжник, драчун, грубиян.
Он вечно на всех озлоблен,
С утра по неделям пьян.

И нагло в третьевом годе,
Когда объявили войну,
При всем честном народе
Убил топором старшину.
Таких теперь тысячи стало
Творить на свободе гнусь.
Пропала Расея, пропала...
Погибла кормилица Русь...»

Я вспомнил рассказ возницы
И, взяв свою шапку и трость,
Пошел мужикам поклониться,
Как старый знакомый и гость.

Иду голубою дорожкой
И вижу - навстречу мне
Несется мой мельник на дрожках
По рыхлой еще целине. «Сергуха!
За милую душу!
Постой, я тебе расскажу!
Сейчас!
Дай поправить вожжу,
Потом и тебя оглоушу.
Чего ж ты мне утром ни слова?
Я Снегиным так и бряк:
Приехал ко мне, мол, веселый
Один молодой чудак. 
(Они ко мне очень желанны,
Я знаю их десять лет.)
А дочь их замужняя
Анна Спросила:

- Не тот ли, поэт?

- Ну, да, - говорю, - он самый.

- Блондин?

- Ну, конечно, блондин!

- С кудрявыми волосами?

- Забавный такой господин!

- Когда он приехал?

- Недавно.

- Ах, мамочка, это он!

Ты знаешь,
Он был забавно
Когда-то в меня влюблен.
Был скромный такой мальчишка,
А нынче...
Поди ж ты...
Вот...
Писатель...
Известная шишка.
Без просьбы уж к нам не придет».

И мельник, как будто с победы,
Лукаво прищурил глаз: «Ну, ладно!
Прощай до обеда!
Другое сдержу про запас».

Я шел по дороге в Криушу 
И тростью сшибал зеленя.
Ничто не пробилось мне в душу,
Ничто не смутило меня.
Струилися запахи сладко,
И в мыслях был пьяный туман...
Теперь бы с красивой солдаткой
Завесть хорошо роман.

Ты - свойский, мужицкий, наш,
Бахвалишься славой не очень
И сердце свое не продашь.
Бывал ты к нам зорким и рьяным,
Себя вынимал на испод...
Скажи:
Отойдут ли крестьянам
Без выкупа пашни господ?

Кричат нам,
Что землю не троньте,
Еще не настал, мол, тот миг.
За что же тогда на фронте
Мы губим себя и других? »

И каждый с улыбкой угрюмой
Смотрел мне в лицо и в глаза,
А я, отягченный думой,
Не мог ничего сказать.

Дрожали, качались ступени,
Но помню
Под звон головы:
«Скажи,
Кто такое Ленин? »
Я тихо ответил:
«Он - вы».
Но вот и Криуша...

Три года
Не зрел я знакомых крыш.
Сиреневая погода
Сиренью обрызгала тишь.
Не слышно собачьего лая,
Здесь нечего, видно, стеречь -
У каждого хата гнилая,
А в хате ухваты да печь.

Гляжу, на крыльце у Прона
Горластый мужицкий галдеж.
Толкуют о новых законах,
О ценах на скот и рожь.
«Здорово, друзья!»
«Э, охотник!
Здорово, здорово!
Садись!
Послушай-ка ты, беззаботник,
Про нашу крестьянскую жисть.
Что нового в Питере слышно?
С министрами, чай, ведь знаком?
Недаром, едрит твою в дышло,
Воспитан ты был кулаком.
Но все ж мы тебя не порочим.

3

На корточках ползали слухи,
Судили, решали, шепча.
И я от моей старухи
Достаточно их получал.

Однажды, вернувшись с тяги,
Я лег подремать на диван.
Разносчик болотной влаги,
Меня прознобил туман.

Трясло меня, как в лихорадке,
Бросало то в холод, то в жар,
И в этом проклятом припадке
Четыре я дня пролежал.

Мой мельник с ума, знать, спятил.
Поехал, кого-то привез...
Я видел лишь белое платье
Да чей-то привздернутый нос.

Потом, когда стало легче,
Когда прекратилась трясь,
На пятые сутки под вечер
Простуда моя улеглась.

Я встал.
И лишь только пола
Коснулся дрожащей ногой,
Услышал я голос веселый:

«А!,
Здравствуйте, мой дорогой!
Давненько я вас не видала.
Теперь из ребяческих лет
Я важная дама стала,
А вы - знаменитый поэт.

Ну, сядем.
Прошла лихорадка?
Какой вы теперь не такой!
Я даже вздохнула украдкой,
Коснувшись до вас рукой.
Да...

Не вернуть, что было.
Все годы бегут в водоем.
Когда-то я очень любила
Сидеть у калитки вдвоем.
Мы вместе мечтали о славе...
И вы угодили в прицел,
Меня же про это заставил
Забыть молодой офицер...»

«Меня родила моя мать». 
«Шутник вы...» 
«Вы тоже, Анна». 
«Кого-нибудь любите?» 
«Нет».
«Тогда еще более странно
Губить себя с этих лет:
Пред вами такая дорога...»

Сгущалась, туманилась даль...
Не знаю, зачем я трогал
Перчатки ее и шаль.

Луна хохотала, как клоун.
И в сердце хоть прежнего нет,
По-странному был я полон
Наплывом шестнадцати лет.
Расстались мы с ней на рассвете
С загадкой движений и глаз...

Есть что-то прекрасное в лете,
А с летом прекрасное в нас.
Я слушал ее и невольно
Оглядывал стройный лик.
Хотелось сказать:
«Довольно!
Найдемте другой язык!»

Но почему-то, не знаю,
Смущенно сказал невпопад:
«Да... Да...
Я сейчас вспоминаю...
Садитесь.
Я очень рад.
Я вам прочитаю немного
Стихи
Про кабацкую Русь...
Отделано четко и строго.
По чувству - цыганская грусть».

«Сергей!
Вы такой нехороший.
Мне жалко,
Обидно мне,
Что пьяные ваши дебоши
Известны по всей стране.
Скажите:
Что с вами случилось?»

«Не знаю».

«Кому же знать?»

«Наверно, в осеннюю сырость
Мой мельник...
Ох, этот мельник!
С ума меня сводит он.
Устроил волынку, бездельник,
И бегает как почтальон.
Сегодня опять с запиской,
Как будто бы кто-то влюблен:

«Придите.
Вы самый близкий.
С любовью
Оглоблин Прон». Иду.

Прихожу в Криушу. 
Оглоблин стоит у ворот
И спьяну в печенки и в душу
Костит обнищалый народ. 

«Эй,вы!
Тараканье отродье!
Все к Снегиной!..
Р-раз и квас!
Даешь, мол, твои угодья
Без всякого выкупа с нас!»
И тут же, меня завидя,
Снижая сварливую прыть,
Сказал в неподдельной обиде: 
«Крестьян еще нужно варить». 
«Зачем ты позвал меня,
Проша?»

«Конечно, ни жать, ни косить.
Сейчас я достану лошадь
И к Снегиной... вместе...
Просить...»

И вот запрягли нам клячу.
В оглоблях мосластая шкеть -
Таких отдают с придачей,
Чтоб только самим не иметь.
Мы ехали мелким шагом,
И путь нас смешил и злил:
В подъемах по всем оврагам
Телегу мы сами везли.

Приехали.
Дом с мезонином.
Немного присел на фасад.
Волнующе пахнет жасмином
Плетневый его палисад.

Слезаем. Подходим к террасе
И, пыль отряхая с плеч,
О чьем-то последнем часе
Из горницы слышим речь:
«Рыдай - не рыдай, - не помога.
Теперь он холодный труп...
Там кто-то стучит у порога.
Припудрись...
Пойду отопру...»

Дебелая грустная дама
Откинула добрый засов.
И Прон мой ей брякнул прямо
Про землю
Без всяких слов.

«Отдай!.. -
Повторял он глухо. -
Не ноги ж тебе целовать!»
Как будто без мысли и слуха
Она принимала слова.

Потом в разговорную очередь
Спросила меня
Сквозь жуть:
«А вы, вероятно, к дочери?
Присядьте...
Сейчас доложу...»

Теперь я отчетливо помню
Тех дней роковое кольцо.
Но было совсем не легко мне
Увидеть ее лицо.
Я понял -
Случилось горе,
И молча хотел помочь.

«Убили... Убили Борю...
Оставьте! Уйдите прочь!
Вы - жалкий и низкий трусишка.
Он умер... А вы вот здесь...»

Нет, это уж было слишком.
Не всякий рожден перенесть.
Как язвы, стыдясь оплеухи,
Я Прону ответил так: 
«Сегодня они не в духе...
Поедем-ка, Прон, в кабак...»

Все лето провел я в охоте.
Забыл ее имя и лик.
Обиду мою
На болоте

Оплакал рыдальщик-кулик.
Бедна наша родина кроткая
В древесную цветень и сочь,
И лето такое короткое,
Как майская теплая ночь.
Заря холодней и багровей.
Туман припадает ниц.
Уже в облетевшей дуброве
Разносится звон синиц.

Мой мельник вовсю улыбается,
Какая-то веселость в нем.
«Теперь мы, Сергуха, по зайцам
За милую душу пальнем!»
Я рад и охоте...
Коль нечем
Развеять тоску и сон.

Сегодня ко мне под вечер,
Как месяц, вкатился Прон.
«Дружище!
С великим счастьем!
Настал ожидаемый час!
Приветствую с новой властью!
Теперь мы всех р-раз - и квас!
Без всякого выкупа с лета
Мы пашни берем и леса.

В России теперь Советы
И Ленин - старшой комиссар.
Дружище!
Вот это номер!
Вот это почин так почин.
Я с радости чуть не помер,
А брат мой в штаны намочил.
Едри ж твою в бабушку плюнуть!
Гляди, голубарь, веселей!
Я первый сейчас же коммуну
Устрою в своем селе».

У Прона был брат Лабутя,
Мужик - что твой пятый туз:
При всякой опасной минуте
Хвальбишка и дьявольский трус.
Таких вы, конечно, видали.
Их рок болтовней наградил.
Носил он две белых медали
С японской войны на груди.

И голосом хриплым и пьяным
Тянул,заходя в кабак:
«Прославленному под Ляояном
Ссудите на четвертак...»
Потом, насосавшись до дури,
Взволнованно и горячо
О сдавшемся Порт-Артуре
Соседу слезил на плечо.

«Голубчик! - Кричал он. - Петя!
Мне больно... Не думай, что пьян.
Отвагу мою на свете 
Лишь знает один Ляоян».
Такие всегда на примете.
Живут, не мозоля рук.
И вот он, конечно, в Совете,
Медали запрятал в сундук.

Но с тою же важной осанкой,
Как некий седой ветеран,
Хрипел под сивушной банкой
Про Нерчинск и Турухан:
«Да, братец! Мы горя видали,
Но нас не запугивал страх...»

Медали, медали, медали
Звенели в его словах.
Он Прону вытягивал нервы,
И Прон материл не судом.
Но все ж тот поехал первый
Описывать снегинский дом.
В захвате всегда есть скорость: -
Даешь! Разберем потом! -
Весь хутор забрали в волость
С хозяйками и со скотом.

А мельник...

Мой старый мельник
Хозяек привез к себе,
Заставил меня, бездельник,
В чужой ковыряться судьбе.
И снова нахлынуло что-то...
Когда я всю ночь напролет
Смотрел на скривленный заботой
Красивый и чувственный рот.

Я помню -
Она говорила:
«Простите...
Была не права...
Я мужа безумно любила.
Как вспомню... болит голова...
Но вас
Оскорбила случайно...
Жестокость была мой суд...
Была в том печальная тайна,
Что страстью преступной зовут.

Конечно,
До этой осени
Я знала б счастливую быль...
Потом бы меня вы бросили,
Как выпитую бутыль...
Поэтому было не надо...
Ни встреч... ни вообще продолжать.
Тем более с старыми взглядами
Могла я обидеть мать».

Но я перевел на другое,
Уставясь в ее глаза,
И тело ее тугое
Немного качнулось назад.
«Скажите,
Вам больно, Анна,
За ваш хуторской разор?»
Но как-то печально и странно
Она опустила свой взор.

«Смотрите...

Уже светает.
Заря как пожар на снегу...
Мне что-то напоминает...
Но что?..
Я понять не могу...
Ах!.. Да!..
Это было в детстве...
Другой...
Не осенний рассвет...
Мы с вами сидели вместе...
Нам по шестнадцать лет...»

Потом, оглядев меня нежно
И лебедя выгнув рукой,
Сказала как будто небрежно: 
«Ну, ладно... Пора на покой...»

Под вечер они уехали.
Куда? Я не знаю куда.
В равнине, проложенной вехами,
Дорогу найдешь без труда.

Не помню тогдашних событий,
Не знаю, что сделал
Прон. Я быстро умчался в
Питер Развеять тоску и сон.

Суровые, грозные годы!
Но разве всего описать?
Слыхали дворцовые своды
Солдатскую крепкую «мать».

Эх, удаль!
Цветение в далях!
Недаром чумазый сброд
Играл по дворам на роялях
Коровам тамбовский фокстрот.
За хлеб, за овес, за картошку
Мужик залучил граммофон, -
Слюнявя козлиную ножку,
Танго себе слушает он.
Сжимая от прибыли руки,
Ругаясь на всякий налог,
Он мыслит до дури о штуке,
Катающейся между ног.

Шли годы

Размашисто, пылко...
Удел хлебороба гас.
Немало попрело в бутылках 
«Керенок» и «ходей» у нас.
Фефела! Кормилец! Касатик!
Владелец землей и скотом,
За пару измызганных «катек»
Он даст себя выдрать кнутом.

Ну, ладно.
Довольно стонов!
Не нужно насмешек и слов!
Сегодня про участь Прона
Мне мельник прислал письмо:

«Сергуха! За милую душу!
Привет тебе, братец! Привет!
Ты что-то опять в Криушу
Не кажешься целых шесть лет!
Утешь! Соберись, на милость!
Прижваривай по весне!
У нас здесь такое случилось,
Чего не расскажешь в письме.
Теперь стал спокой в народе,
И буря пришла в угомон.
Узнай, что в двадцатом годе
Расстрелян Оглоблин Прон.

Расея... Дуровая зыкь она.
Хошь верь, хошь не верь ушам
Однажды отряд Деникина
Нагрянул на криушан.

Вот тут и пошла потеха...
С потехи такой - околеть.
Со скрежетом и со смехом
Гульнула казацкая плеть.

Тогда вот и чикнули Проню,
Лабутя ж в солому залез
И вылез,
Лишь только кони
Казацкие скрылись в лес.

Теперь он по пьяной морде
Еще не устал голосить:
«Мне нужно бы красный орден
За храбрость мою носить».
Совсем прокатились тучи...
И хоть мы живем не в раю,
Ты все ж приезжай, голубчик,
Утешить судьбину мою...»

И вот я опять в дороге.
Ночная июньская хмарь.
Бегут говорливые дроги
Ни шатко ни валко, как встарь.
Дорога довольно хорошая,
Равнинная тихая звень.
Луна золотою порошею
Осыпала даль деревень.
Мелькают часовни, колодцы,
Околицы и плетни.
И сердце по-старому бьется,
Как билось в далекие дни.
Я снова на мельнице... Ельник,
Усыпан свечьми светляков.
По-старому старый мельник
Не может связать двух слов: 
«Голубчик! Вот радость!
Сергуха! Озяб, чай?
Поди продрог?
Да ставь ты, скорее, старуха,
На стол самовар и пирог.
Сергунь! Золотой! Послушай!

И ты уж старик по годам...
Сейчас я за милую душу
Подарок тебе передам».

«Подарок?»

«Нет...
Просто письмишко.
Да ты не спеши, голубок!
Почти что два месяца с лишком
Я с почты его приволок».
Вскрываю... читаю...
Конечно!
Откуда же больше и ждать!
И почерк такой беспечный,
И лондонская печать.

«Вы живы?.. Я очень рада...
Я тоже, как вы, жива.
Так часто мне снится ограда,
Калитка и ваши слова.
Теперь я от вас далеко...
В России теперь апрель.
И синею заволокой
Покрыта береза и ель.

Сейчас вот, когда бумаге
Вверяю я грусть моих слов,
Вы с мельником, может, на тяге
Подслушиваете тетеревов.
Я часто хожу на пристань
И, то ли на радость, то ль в страх,
Гляжу средь судов все пристальней
На красный советский флаг.

Теперь там достигли силы.
Дорога моя ясна...
Но вы мне по-прежнему милы,
Как родина и как весна».

Письмо как письмо. Беспричинно.
Я в жисть бы таких не писал.
По-прежнему с шубой овчинной
Иду я на свой сеновал.
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Псгорбившийся плетень.

Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет.
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»

Далекие милые были!..
Тот образ во мне не угас.
Мы все в эти годы любили,
Но, значит,
Любили и нас.

Батум
Январь 1925

Краткая хроника жизни и творчества С. А. Есенина

1895, 3 октября (21 сентября по ст. стилю)

В семье крестьянина, в селе Константиново Рязанской губернии родился Сергей Александрович Есенин.

1904-1909

Учеба в Константиновском земском училище; закончил с отличием.

1909-1912

Учеба в учительской школе села Спас-Клепики. Первые стихотворные опыты.

1912, август

Приехав в Москву, сначала служит в мясной лавке, где работает отец, потом в книгоиздательстве и типографии.

1913-1915

Посещает занятия историко-философского отделения Народного университета А. Л. Шанявского.

1915, март

Поездка в Петербург, встреча с Блоком, знакомство с литературными кругами столицы. 

апрель

Статья З. Н. Гиппиус «Земля и камень», первый печатный отклик на стихи Есенина.

октябрь

Знакомство и сближение с Н. А. Клюевым.

1916

Начала складываться группа «новокрестьянских» поэтов (С. А. Клычков, П. И. Карпов, А. В. Ширяевец). В Петрограде выходит первый сборник Есенина «Радуница».

март

Призыв на военную службу (санитаром).

1917, февраль

Знакомство с Андреем Белым.

весна

Познакомился и обвенчался с З. Н. Райх (1897-1939), в будущем - актрисой, женой Вс. Э. Мейерхольда. В браке (распался в 1920 г.) двое детей - Татьяна и Константин.

1917-1919

Цикл из десяти небольших поэм («Инония», «Иорданская голубица», «Небесный барабанщик» и др.) - отклик поэта на события в стране.

1918, май

В Петрограде выходит второй сборник «Голу-бень». Переезд в Москву. Философский трактат «Ключи Марии» (опубл. в 1919).

1919

Вместе с А. Мариенгофом, В. Шершеневичем, Р. Ивневым публикует манифест имажинизма (от англ. image - образ).

1922

Женитьба на американской танцовщице Айседоре Дункан.

1924, сентябрь - 1925, август

Поездки по Грузии и Азербайджану. Цикл «Персидские мотивы».

1918-1925

Выходят сборники «Преображение», «Сельский часослов», «Исповедь хулигана», «Русь Советская», «Персидские мотивы».

1925, нюнь

Женитьба на С. А. Толстой.

28 декабря

В Ленинграде, в гостинице «Англетер», покончил с собой. Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.

Сергей Есенин в стихах и в жизни

Может, и нас отметит 
Рок, что течет лавиной, 
И на любовь ответит 
Песнею соловьиной.
Сергей Есенин

Из рассказа А. И. Солженицына «Па родине Есенина»: «Я иду по деревне этой, каких много и много, где и сейчас все живущие заняты хлебом, наживой и честолюбием перед соседями, - и волнуюсь: небесный огонь опалил однажды эту окрестность, и еще сегодня обжигает мне щеки здесь. Я выхожу на окский косогор, смотрю вдаль и дивлюсь: неужели об этой темной полоске хворостовского леса можно было так загадочно сказать:

На бору со звонами плачут глухари... ?

И об этих луговых петлях спокойной Оки: 

Скирды солнца в водах лонных... ?

Какой же слиток таланта метнул Творец сюда, в эту избу, в это сердце деревенского драчливого парня, чтобы тот, потрясенный, нашел столькое для красоты - у печи, в хлеву, на гумне, за околицей - красоты, которую тысячу лет топчут и не замечают?..»

Сам Есенин в 1919г. написал:

Душа грустит о небесах,
Она не здешних нив жилица.
Люблю, когда на деревах
Огонь зеленый шевелится.

То сучья золотых стволов,
Как свечи, теплятся пред тайной,
И расцветают звезды слов
На их листве первоначальной.

Понятен мне земли глагол,
Но не стряхну я муку эту,
Как отразивший в водах дол
Вдруг в небе ставшую комету.

Так кони не стряхнут хвостами
В хребты их пьющую луну...
О, если б прорасти глазами,
Как эти листья, в глубину.

Изначальную раздвоенность человеческой души - порыв в небо и непреодолимое притяжение к земле - Есенин выразил как никто из русских поэтов. Причем раздвоенность именно русской души, которая всегда - меж двух бездн. Об этом писал Достоевский, позднее - Блок:

Грешить бесстыдно, непробудно,
Счет потерять ночам и дням
И, с головой от хмеля трудной,
Пройти сторонкой в Божий храм.

Три раза преклониться долу,
Семь - осенить себя крестом,
Тайком к заплеванному полу
Горячим прикоснуться лбом...

Знавший Есенина писатель Борис Зубакин вспоминал в письме к Горькому: «Шло от него прохладное и высокое веяние гения. Лукавый, человечно-расчетливый, двоедушный - вдруг преображался, и все видели, что ему смешны все расчеты земные - и слова и - «люди», и он сам себе - каким он был только что с ними. Он становился в такие минуты очень прост и величав - и как-то отсутствующ. Улыбался все рассеянней и нежней - как-то поверх всего, - но всем. Он не был «падшим ангелом», он был просто ангелом - земным».

В неопубликованных воспоминаниях сестры Есенина Екатерины записаны слова отца о сыне: «...он не такой, как мы, он Бог его знает кто».

Секрет притяжения личности и поэзии Есенина - по сей день загадка для отечественных и зарубежных исследователей. Поэт русского зарубежья Г. Адамович писал в 1929 г.: «Его знают даже те люди, которые никогда есенинских стихов не читали, да и вообще никаких стихов не читают... Короткая, бурная и печальная жизнь Есенина многих поразила, и об этой жизни стали слагаться легенды». Эти легенды («есенинский миф») начали рождаться еще при жизни поэта, чему он и сам много поспособствовал. И если Маяковский «делал стихи», то Есенин делал свою биографию. «Это странная и уникальная черта Есенина: легко входить в роль, подставленную литературой, и тяжело расплачиваться за нее в жизни. Сначала - роль «херувима», «пастушка», «Леля», природного дитяти, взысканного мистической «почвенной» праведностью; пять лет спустя- «хулигана». Окрестив себя хулиганом, принимается хулиганить в реальности и, как с иронией отмечает его соперник по литературному хулиганству Маяковский, «шумит в участке». Еще пять лет спустя, в середине 20-х гг., смиряется с мыслью о близкой смерти и - кончает жизнь в петле», - так пишет современный критик Лев Аннинский. «Пусть вся жизнь моя за песню продана», - объяснил парадокс своей судьбы сам поэт. «Есенинский миф» - это своеобразный диалог стихов и жизни:

Засосал меня песенный плен.
Осужден я на каторге чувств
Вертеть жернова поэм.

К началу 30 х гг., когда «лучшим, талантливейшим поэтом эпохи» был объявлен бронзовевший на глазах Маяковский, Есенина фактически запретили. Однако и спустя 25 лет после его смерти поэт Георгий Иванов не без удивления отмечал, что «на любви к Есенину сходятся и 16-летняя «невеста Есенина», комсомолка, и 50-летний, сохранивший стопроцентную непримиримость «белогвардеец». Два полюса искаженного и раздробленного революцией русского сознания, между которыми, казалось бы, нет ничего общего».

Отголоски «есенинского мифа» дошли и до наших дней в виде разнообразных сувениров (вплоть до хозяйственных сумок) с изображением задумчивого поэта на фоне русских березок. Страшно, когда пушкинистика подменяется «дантесоведением», а поэзия - пьяными песнями под гитару. Иначе как мещанством души и пошлостью это не назовешь.

«В голубой струе моей судьбы / Накипи холодной бьется пена», - обронил Есенин в одном из стихотворений. «Литературная личность» поэта разрослась до такой степени, что заслонила собой умного, глубокого и по-детски не защищенного человека. Как справедливо отмечают многие исследователи, миф, творимый Есениным, имел глубоко русские, национальные корни. Судьба Есенина - это судьба России. «Россия кричала в нем, кричала им и через него» (Е. Винокуров). Есенин так же, как и Пушкин, был «живым средоточием русского духа, его истории, его путей, его проблем, его здоровых сил и больных узлов» (слова философа И. Ильина о Пушкине).

Радуясь, свирепствуя и мучась, 
Хорошо живется на Руси.
Любовь к родному краю 
Меня томила, Мучила и жгла, -

скажет Есенин.

8 1905 г. Блок ожидал, что «должен появиться поэт, который принесет в поэзию русскую природу со всеми ее далями и красками, не символическими и не мистическими, а изумительными в своей красоте».

9 марта 1915 г. после встречи с Есениным он записал: «Стихи свежие, чистые, голосистые, многословные».

Несмотря на быстрый успех и громкую славу в литературных кругах Петербурга, Есенин всегда осознавал, что для «питерских салонных литераторов с университетской закваской» он интересен как некая энтографическая редкость, поэт-самоучка «из низов» - воплощение их образа сусальной, «оперной» Руси. В 1925 г. в итоговом стихотворении «Мой путь» Есенин вспомнит:

Россия... Царщина... Тоска...
И снисходительность дворянства.
Ну что ж!
Так принимай, Москва,
Отчаянное хулиганство.
Посмотрим -
Кто кого возьмет!
И вот в стихах моих
Забила
В салонный вылощенный
Сброд
Мочой рязанская кобыла.

В лице Есенина и «новокрестьянской купницы» (поэты Н. Клюев, С. Клычков, П. Орешин, П. Карпов и др.) «черная, мужицкая Русь» обрела свой голос. Веками углублявшаяся пропасть между Русью крестьянской и ее верхним, образованным слоем была одной из причин разразившейся революции, вихрь которой не пощадил ни дворянина Блока, ни крестьянина Есенина. В рецензии на цикл стихов Есенина «Москва кабацкая» Илья Эренбург писал: «Только в годы революции мог родиться поэт - Есенин. В ее пламени немеют обыватели и фениксом дивных словес восстают испепеленные поэты. ...Когда же вы поймете, церемонные весталки российской словесности, что самогонкой разгула, раздора, любви и горя захлебнулся Есенин? Что «хулиган» не «апаш»(так называл себя Маяковский в ранних стихах) из костюмерной на ваших былых bal-masque (маскарадах), а огненное лицо, глядящее из калужских или рязанских рощиц? Страшное лицо, страшные книги. Об этом оскале говорил в трепете Горький, и о нем писал в предсмертном письме А. Блок: «Гугнивая, чумазая и страшная Россия слопала меня, как чушка своего поросенка». Но «любовь все покрывает», и такие слова находит Есенин для этой «гугнивой», что, страшась, тянешься к ней, ненавидя - любишь. И здесь мы подходим к преображению поэта. Кончается быт, даты, деревня, даже Россия - остается только жертвенная любовь и Глагол.

Художественный мир поэта

Сам Есенин (в отличие, например, от Блока) был не склонен подразделять свой творческий путь на какие-либо этапы. И отчасти с этим можно согласиться. Поэзия Есенина отличается необыкновенной целостностью, ибо все в ней - о России. «Моя лирика жива одной большой любовью, любовью к родине. Чувство родины - основное в моем творчестве». В стихотворении 1914 г. «Гой ты, Русь моя родная...» Есенин утверждал: «Если крикнет рать святая: / «Кинь ты Русь, живи в раю!»/ Я скажу: «Не надо рая, / Дайте родину мою», но и спустя 10 лет в «Руси Советской» он стоит на своем: «Я буду воспевать / Всем существом в поэте / Шестую часть земли / С названьем кратким «Русь». (Напомним, что наше государство в те годы называлось СССР, а страны, которую собирался воспевать Есенин, официально не существовало.)

В этом же стихотворении - «Русь Советская» - «о других юношах, поющих другие песни, сказано: «Уж не село, а вся земля им мать». Кровная связь с землей, его породившей, явилась тем главным условием, благодаря которому Есенин смог принести в поэзию русскую природу со всеми ее далями и красками - «изумительными в своей красоте». Второе немаловажное условие состояло в способности увидеть необычное в окружающем его мире обыденной крестьянской жизни. В стихах Есенина все превращается в золото поэзии: и сажа над заслонкой, и квохчущие куры, и кудлатые щенки (стихотворение «В хате»). А неброский среднерусский пейзаж поэту видится так:

Край любимый! Сердцу снятся 
Скирды солнца в водах лонных, 
Я хотел бы затеряться 
В зеленях твоих стозвонных.

или:

Гой ты, Русь, моя родная, 
Хаты - в ризах образа... 
Не видать конца и края - 
Только синь сосет глаза.

Он - главный нерв первых сборников Есенина - «Радуница» (1916, Петроград) и «Голубень» (1918, там же). Доказательны уже сами названия обеих книг. Радуница - день поминовения умерших, обычно первый понедельник послепасхальной недели. Само слово означает «блестящая», «просветленная». Так называли и первые весенние дни. Голубая, синяя - постоянные эпитеты есенинской Руси:

Опять передо мною голубое поле. 
Качают лужи солнца рдяный лик.
Водою зыбкой стынет синь во взорах...

«Обаяние и тайна есенинской Руси - в тихо лучащемся отсутствии» (Л. Анненский). Ключевые образы - звон и сон (дрема, туман, дымка). Есенинская Россия - это небесный град Китеж. Она тихо дремлет под звон колоколов «на туманном берегу»:

Молочный дым качает ветром села,
Но ветра нет, есть только легкий звон.
И дремлет Русь в тоске своей веселой,
Вцепивши руки в желтый крутосклон.

или:

И хоть сгоняет твой туман 
Поток ветров, крылато дующих, 
Но вся ты - смирна и ливан 
Волхвов, потайственно волхвующих.

Разумеется, Россия Есенина, так же как и Россия Тютчева, Некрасова, Блока, - это лишь поэтический миф, «красивая Гипотеза России» (Е. Винокуров). Примечателен тот факт, что есенинская Русь - родная сестра блоковской России. У обоих поэтов рядом с «Россией-тайной», «светлой женой» - другая - «гугнивая матушка Русь», гулящая, нищая и бесприютная:

Сторона ль моя, сторонка, 
Горевая полоса. 
Только лес, да посолонка, 
Да заречная коса...

Оловом светится лужная голь 
Грустная песня, ты - русская боль.

Но вопреки всему: «Тебе одной плету венок, / Цветами сыплю стежку серую» и «...не любить тебя, не верить - /Я научиться не могу».

Лирический герой Есенина. В стихотворении «За темной прядью перелесиц...» лирический герой прямо отождествляет себя с поэтом:

И ты, как я, в печальной требе, 
Забыв, кто друг тебе и враг, 
О розовом тоскуешь небе 
И голубиных облаках.

Это очень показательные строки. Две России - «земная» и «небесная» - уживаются в душе поэта, хотя его тоска - о голубой Руси, небесном граде Китеже. Лирический герой Есенина - «вечно странствующий странник», «в лазурь уходящий». А родина потому и любима смертной любовью, что - оставленная. Мотив покинутого отчего дома - ведущий в лирике Есенина.

В качестве специфических черт лирического героя можно выделить следующие:

1. Максимальная приближенность к автору (биография - в основе стихов).

2. Естественность и исповедальная открытость душевного мира («стихи - письмо от Есенина» (Ю. Тынянов)).

3. Ощущение кровной, смертной связи со всем живым в мире («понятен мне земли глагол»).

4. Открытость миру, благодарное его приятие, и при этом - тоска о «нездешних нивах» и о «той, что в этом мире нет».

Послеоктябрьская лирика. Несмотря на необыкновенную цельность лирики Есенина, на протяжении творческого пути «стиль его словесной походки» менялся. «В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном» («О себе», 1925 г.). «Крестьянский уклон» заключался в том, что Есенин, как и другие «новокрестьянские поэты» (Н. Клюев, П. Орешин, П. Карпов, С. Клычков), ожидал от революции освобождения крестьян, превращения России в великую крестьянскую республику - страну хлеба и молока. В 1917-1919гг. Есенин, почти перестав писать лирику, создает цикл революционных поэм: «Иорданская голубица», «Небесный барабанщик», «Инония» и др. - «Новый Завет новой мужицкой эры». Однако очень скоро стало ясно, что ожидания не оправдались. Весной 1920 г. в Константинове, обычно «урожайном» на лирику, Есенин пишет единственное стихотворение - «Я последний поэт деревни»:

Я последний поэт деревни,
Скромен в песнях дощатый мост.
За прощальной стою обедней
Кадящих листвой берез.

Если б мы не знали наверняка, что стихотворение написано ранней весной, когда лист на деревьях едва проклевывается, если б не было доподлинно известно, что написано оно в Константинове, где нет никаких мостов, его вполне можно принять за натурную зарисовку. Но это не пейзаж, а созданный средствами пейзажной живописи образ ПРОЩАНИЯ и с вымирающей - деревянной - деревней, и с ее последним поэтом - еще живым, но уже почувствовавшим, что время его - миновало:

Не живые, чужие ладони,
Этим песням при вас не жить!
Только будут колосья-кони
О хозяине старом тужить.

Будет ветер сосать их ржанье,
Панихидный справляя пляс.
Скоро, скоро часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час!

Есенин сам заказывает панихиду по дорогим обреченным, сам ее в одиночку «справляет», и именно в том храме, где можно совершать богослужение в любой час и на всяком месте, - в храме Природы. Через знак дерева («все от дерева - вот религия мысли нашего народа») выражает он свою самую больную боль, боль от погибели (умерщвления) и быта, где все от дерева и рожденного этой «религией» искусства. Поэтому «скромный» мост, который последний поэт деревни строит в песнях, мост из прошлого в будущее - над бездной настоящего - «дощатый», из дерева слаженный. Поэтому и знак гибели - хрип деревянных часов луны. Поэтому и служки храма - дерева, кадящие осенней листвой. И даже необходимая по сценарию поминального действа, по правилам древесно-растительного требника свеча, как и все, что сплотилось в обреченном протесте против неживых ладоней железного гостя,- живая, из телесного воска сотворенная:

Догорит золотистым пламенем
Из телесного воска свеча,
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час.

Есенин, действительно, стал не только «последним поэтом деревни», но и «последним поэтом» Руси уходящей, той Руси, миф о которой существовал на протяжении веков. «Мне очень грустно сейчас, история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого» (из письма Есенина, август 1920 г.).

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?

<...>

Только мне, как псаломщику, петь
Над родимой страной аллилуйя.
(«Сорокоуст», 1920 г.)

Год 1920-й - переломный в творчестве Есенина. Его муза «сменила походку»; к мотиву покинутого дома прибавился конфликт «Русь Советская» - «Русь уходящая» (сам поэт в «узком промежутке» меж ними): «Язык сограждан стал мне как чужой. В своей стране я словно иностранец».

Литературовед А. Марченко назвала героя лирики Есенина последних лет - «разговаривающий Есенин». Стихи 1924-1925 гг. удивительно многоголосы. Сам поэт не знает ответа на вопрос «куда несет нас рок событий», поэтому он дает право голоса своим героям: матери, деду, сестрам, землякам:

Я слушаю. Я в памяти смотрю,
О чем крестьянская судачит оголь.
«С Советской властью жить нам по нутрю...
Теперь бы ситцу... Да гвоздей немного...»

Как мало надо этим брадачам, 
Чья жизнь в сплошном 
Картофеле и хлебе.

(«Русь уходящая», 1924 г.)

Любовная лирика. «Заметался пожар голубой, /Позабылись родимые дали. /В первый раз я запел про любовь, /В первый раз отрекаюсь скандалить», - это строки знаменитого стихотворения из цикла «Любовь хулигана» (1923). Действительно, в первом периоде творчества Есенина (до 20-х гг.) стихи о любви - редкость. Показательно для его поэтического мира стихотворение 1916 г. «Не бродить, не мять в кустах багряных...». Здесь любимая - часть природы, у нее «сноп волос овсяных» и «зерна глаз»: «С алым соком ягоды на коже, /Нежная, красивая была /На закат ты розовый похожа /И, как снег, лучиста и светла». Ушедшая возлюбленная, что была «песня и мечта», не исчезла бесследно - она растворилась в окружающем мире:

Зерна глаз твоих осыпались, завяли,
Имя тонкое растаяло, как звук,
Но остался в складках смятой шали
Запах меда от невинных рук.

В тихий час, когда заря на крыше,
Как котенок, моет лапкой рот,
Говор кроткий о тебе я слышу
Водяных поющих с ветром сот.

На наш взгляд, далеко не все стихи цикла «Любовь хулигана» относятся к лучшим творениям Есенина. Скорее - отдельные образы, строфы, строчки:

Пусть я буду любить другую,
Но и с нею, с любимой, с другой,
Расскажу про тебя, дорогую,
Что когда-то я звал дорогой.

Расскажу, как текла былая
Наша жизнь, что былой не была...
Голова ль ты моя удалая,
До чего ж ты меня довела?

(«Вечер черные брови насопил...», 1923 г.)

Любовь - центральная тема «Персидских мотивов» и так называемого «зимнего цикла» (конец 1925 г.). Высокий эмоциональный накал, душевная сверхобнаженность, какая-то безоглядная удаль - отличительные черты есенинской любовной лирики. В передаче стихии любовного чувства Есенин глубоко (хочется добавить: по-русски) индивидуален:

Милая, ты ли? та ли?
Эти уста не устали.
Эти уста, как в струях,
Жизнь утолят в поцелуях.
Милая, ты ли, та ли?
Розы ль мне то нашептали?

(«Море голосов воробьиных...», 1925 г.)

Эти есенинские строки удивительно музыкальны. Кажется, что и все очарование знаменитого «Шаганэ ты моя, Шаганэ...» из «Персидских мотивов» именно в удачно найденной повторяющейся строчке - музыкальной теме всего стихотворения.

В одном из ранних стихотворений Есенин изобразил расставание с любимой как прощание с собственной тенью:

Где-то в поле чистом, у межи, 
Оторвал я тень свою от тела.
Неодетая она ушла,
Взяв мои изогнутые плечи.
Где-нибудь она теперь далече
И другого нежно обняла.
<...>
Но живет по звуку прежних лет,
Что, как эхо, бродит за горами...
(«День ушел, убавилась черта...», 1916 г.)

Обычно редко обращают внимание на то, что в стихах Есенина любимая, как и Россия, - лишь эхо, отзвук, тень, мечта:

Светит месяц. Синь и сонь.
Хорошо копытит конь.
Свет такой таинственный,
Словно для единственной -
Той, в которой тот же свет
И которой в мире нет.

(«Вижу сон. Дорога черная...», 1925 г.)

Благодарное приятие лирическим героем Есенина жизни проявляется и в отношении к женщине-подруге, любимой. Он умеет проститься и расстаться светло:

Любимая с другим любимым, 
Быть может, вспомнит обо мне 
Как о цветке неповторимом.
(«Цветы мне говорят прощай...», 1925 г.)

Любимая! 
Я мучил вас, 
У вас была тоска 
В глазах усталых...
(«Письмо к женщине», 1924 г.)

И даже в одном из самых «кабацких» стихотворений: «Излюбили тебя, измызгали - /Невтерпеж./Что ж ты смотришь так синими брызгами? /Иль в морду хошь?», кажется, все написано ради финальных строк:

К вашей своре собачьей 
Пора простыть. 
Дорогая, я плачу, 
Прости... прости...
(«Сыпь, гармоника. Скука... Скука...», 1922 г.)

В качестве особенностей поэтического стиля Есенина необходимо отметить следующие:

1. Песенно-фольклоряое начало. На фольклорные источники своей поэзии не раз указывал сам Есенин. Это прежде всего мелодичность. Не случайно до сих пор Есенин - поэт, которого поют больше чем кого-либо другого.

Ритмический рисунок стиха также сходен с народными песнями и частушками:

Эх, береза русская!
Путь-дорога узкая.
Эту милую, как сон,
Лишь для той, в кого влюблен,
Удержи ты ветками,
Как руками меткими.
(«Вижу сон. Дорога черная...», 1925 г.)

От народной же песни - обилие повторов и кольцевые обрамления:

Свет вечерний шафранного края,
Тихо розы бегут по полям.
Спой мне песню, моя дорогая,
Ту, которую пел
Хайям. Тихо розы бегут по полям...
(«Свет вечерний шафранного края...», 1925 г.)

И наконец - постоянные эпитеты и система сквозных лирических образов (клен, черемуха, яблоня, сад, осень), переходящих из стихотворения в стихотворение.

2. Образность. «Не я выдумал этот образ, он... основа русского духа и глаза». Каждый есенинский образ (этот «сказочный оборотень») заключает в себе определение какой-то, не всегда легко, с ходу, понятной поэтической мысли. В большинстве случаев «фигуральности Есенина», как правило, практически не переводимы на язык понятий. Для того, чтобы глубже понять мысль поэта, необходимо учитывать весь контекст его творчества. Так, строка «все пройдет, как с белых яблонь дым» из знаменитого «Не жалею, не зову, не плачу...» скажет гораздо больше, если знаешь, что яблоня у Есенина - это и реальное дерево, и образ души поэта:

Хорошо под осеннюю свежесть
Душу-яблоню ветром стряхать...

Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.

Словесный образ Есенина отражает «узловую завязь природы и человека». Отсюда два любимых художественных приема - олицетворение и метафора, которые нередко совмещаются в одном образе:

Изба-старуха челюстью порога
Жует пахучий мякиш тишины.
(«О красном вечере задумалась дорога....», 1916 г.)

Вижу сад в голубых накрапах,
Тихо август прилег ко плетню.
Держат липы в зеленых лапах
Птичий гомон и щебетню.
(«Эта улица мне знакома...», 1923 г.)

Своеобразное открытие Есенина - «олицетворение наоборот», когда происходящее с миром природы отождествляется с состоянием человека. Целиком на таком приеме построено стихотворение «Отговорила роща золотая...». Для поэта человек, поэзия и природа - одно неразрывное целое. Лирический герой Есенина часто сравнивает себя с деревом (чаще всего - кленом), цветком, листом: «Сам себе казался я таким же кленом, /Только не опавшим, а вовсю зеленым...»; «Я милой голову мою/Отдам, как розу золотую...»

3. Особенности цветосветовой палитры. Преобладающие цвета в лирике Есенина - синий, голубой, розовый, золотой, серебряный. Часто краски приглушены, смягчены, а пейзаж словно подернут дымкой:

Несказанное, синее, нежное,
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа моя - поле безбрежное -
Дышит запахом меда и роз.
(«Несказанное, синее, нежное...», 1925 г.)

Пейзаж Есенина, как правило, не внешний, с точно схваченными деталями, а внутренний - пейзаж души лирического героя.

Любимые есенинские эпитеты - «синий» и «голубой» - постоянные спутники матери-родины, Руси и юности поэта: «Стережет голубую Русь /Старый клен на одной ноге...»; «Май мой синий, июнь голубой!»

Показательно, что в поэме «Черный человек» и последнем - «зимнем» - цикле стихов, преобладают в основном два цвета - черный и белый:

Снежная равнина, белая луна,
Саваном покрыта наша сторона.
И березы в белом плачут по лесам.
Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?
(«Снежная равнина, белая луна...», 1925 г.)

Поэма «Анна Снегина» (1925) - «лучшее из всего, что я написал». Жанр поэмы определяют как лироэпический: внутренний, лирический, сюжет произведения не просто тесно переплетен, а неразрывно связан с рассказом о том, что «случилось, что стало в стране». «Образцом для подражания» Есенину послужил роман в стихах «Евгений Онегин», мотивы которого слышны в «Анне Снегиной» (дворянская тема, первая любовь героев, «разность» между автором и героем поэмы Сергеем).

В основе сюжета - реальные события: два приезда Есенина на родину в 1918 и 1924 гг. (в поэме действие происходит в 1917 и 1923 гг.); прообразом главной героини стала знакомая Есенина, помещица Л. И. Кашина.

В центре лирического сюжета поэмы - встреча летом 1917 г. «знаменитого поэта» со своей первой любовью:

А,
Здравствуйте,.мой дорогой!
Давненько я вас не видала.
Теперь из ребяческих лет
Я важная дама стала,
А вы - знаменитый поэт.
<...>
Какой вы теперь не такой!
Я даже вздохнула украдкой,
Коснувшись до вас рукой...

Мы вместе мечтали о славе...
И вы угодили в прицел,
Меня же про это заставил
Забыть молодой офицер...

Определяющими в развитии лирического сюжета поэмы являются строчки: «Ив сердце хоть прежнего нет, / По-странному был я полон / Наплывом шестнадцати лет...» Встреча Сергея с Анной происходит в драматические дни: назревает революция, на фронте гибнет муж Анны (а Сергей - «первый в стране дезертир» - жив и здесь):

Теперь я отчетливо помню
Тех дней роковое кольцо...
Но было совсем не легко мне
Увидеть ее лицо.

Выше уже отмечалось «многоголосие» поздней лирики Есенина. Это в полной мере относится и к поэме, где события 1917-1923 гг. даются глазами самых разных людей: мельника, его жены, криушинских мужиков. Показательно, что и начинается поэма с рассказа возницы о том, как в Радове «скатилась со счастья вожжа»: криушане убили старшину их деревни. С тех пор «то радовцев бьют криушане, то рад овцы бьют криушан». Убийца старшины - Петр Оглоблин (фамилия говорящая) - нынешний вождь криушан. Именно он зовет Сергея в «помощники», чтобы ехать «к Снегиной... вместе... Просить». Происходящее оценивается автором не прямо, а через характеристику, например, того же Прона: «Оглоблин стоит у ворот / И спьяну в печенки и в душу / Костит обнищалый народ», и через детали. В тот визит с землей ничего не получилось: Сергей увел Прона из дома, где получили похоронку. Осенью этого же года «первым описывать барский дом» поехал брат Прона Лабутя, член Совета и «герой» войны, которому дается такая убийственная характеристика: «Мужик - что твой пятый туз: / При всякой опасной минуте / Хвальбишка и дьявольский трус». (Пятый туз - лишний туз в шулерской колоде.)

Объяснение Анны с Сергеем - кульминация в развитии лирического сюжета:

Я помню - Она говорила: <...>

«...вас
Оскорбила случайно...
Жестокость была мой суд...
Была в том печальная тайна,
Что страстью преступной зовут...»

Спустя годы Сергей узнает причину отказа «девушки в белой накидке»:

Конечно,
До этой осени
Я знала б счастливую быль...
Потом бы меня вы бросили,
Как выпитую бутыль...
Поэтому было не надо...
Ни встреч... ни вообще продолжать...
Тем более с старыми взглядами
Могла я обидеть мать.

Одна из причин разразившейся революции, а потом и гражданской войны - пропасть меж «белой» и «черной» костью, Россией дворянской и крестьянской. Она оказалась непреодолимой и для Сергея с Анной, несмотря на то чувство, что их связывало: в «лирику» вошел эпос. Судьбы героев оказываются неотделимы от судьбы их родной страны.

Композиция поэмы, как и многих лирических стихов Есенина, построена по кольцевому принципу.

Далекие, милые были.
Тот образ во мне не угас...
Мы все в эти годы любили,
Но мало любили нас, -

так кончается первая глава. В заключительной главе, после того, как Сергей получил от Анны «беспричинное письмо» с лондонской печатью, в этих строках изменено всего одно слово. В любые, даже самые «суровые и грозные годы», внутреннее - мир души, чувства - главное для человека, это - неуничтожимо, вечно, и потому финальные строки поэмы:

Мы все в эти годы любили,
Но, значит,
Любили и нас.

Анализ стихотворения «Отговорила роща золотая...»

Е. Винокуров справедливо заметил, что все творчество Сергея Есенина - это одно произведение, центр которого сам поэт. «В поэтической стране, где живет автор, все есенинское. Каждое стихотворение - только деталь общей картины, хотя она и существует отдельно». Исходя из этого, попытаемся прочесть стихотворение «Отговорила роща золотая...» (1924).

Стихотворение - пример так называемой медитативной лирики (медитация - углубленное размышление, погружение в себя), его сюжет - движение чувства лирического героя, подводящего итоги своей жизни. (Показательно, что первое слово стихотворения - «отговорила» - глагол совершенного вида, обозначающий законченное, завершенное действие.)

Отговорила роща золотая
Березовым, веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.

В первой строфе дан не конкретный, тщательно выписанный, а как бы обобщенный пейзаж русской осени: облетевшая роща, журавли... Это лишь набросок, эскиз, детали которого нет надобности прорисовывать, так как главное не в них, а в настрое души лирического героя, о чем свидетельствуют постоянные есенинские эпитеты: «роща золотая», «березовым, веселым языком». «Печально пролетая» - так может сказать только человек.

Вторая строфа - пример афористически емкого словесного выражения жизненного пути человека:

Кого жалеть?
Ведь каждый в мире странник -
Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над голубым прудом.

Постоянные образы Есенина: странник, покинутый дом, голубой пруд и даже конопляник, как деталь среднерусского пейзажа, - на этот раз спутники не только лирического героя, но и каждого человека. (Обращает на себя внимание необычный эпитет «широкий месяц».)

В третьей строфе внутри этого обобщенного пейзажа, где-то вдалеке, на горизонте, появляется одинокая фигура лирического героя - «вечно странствующего странника»:

Стою один среди равнины голой,
А журавлей относит ветер в даль,
Я полон дум о юности веселой,
Но ничего в прошедшем мне не жаль.

«Золотая» юность героя, так же как и роща, «отговорила веселым языком».

Не жаль мне лет, растраченных напрасно, 
Не жаль души сиреневую цветь.

Трижды повторенное отрицание «не жаль» убеждает в обратном: жаль! да еще как жаль! (растрачено-то напрасно). Четвертая строфа - кульминация в развитии лирического сюжета. Чувство беспредельной («один среди равнины голой») тоски и одиночества разрешается образом необычайной поэтической силы:

В саду горит костер рябины красной,
Но никого не может он согреть.

«Но никого не может он согреть...» И вдруг - в пятой строфе - резко меняется эмоциональная тональность стихотворения, и отрицания («не обгорят», «не пропадет») на этот раз звучат уже как утверждения:

Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадет трава,
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова.

Откуда же у поэта уверенность в том, что все не напрасно?

«Рябиновый костер» - так Есенин хотел назвать один из своих последних сборников. Лирический герой поэта постоянно сравнивает себя с деревом («Я хотел бы стоять как дерево, / При дороге на одной ноге»), цветком («Я милой голову мою / Отдам, как розу золотую»), а свою душу поэта - с яблоней, осыпающейся золотыми плодами волшебных образов:

Хорошо под осеннюю свежесть
Душу-яблоню ветром стряхать,

или:

Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.

Строки «Как дерево роняет тихо листья, / Так я роняю грустные слова» возвращают нас к началу стихотворения. «Роща золотая» - это и сам поэт, и его поэзия. (Потому и «не обгорят рябиновые кисти» и «не пропадет трава».) Для Есенина поэзия - это прекрасный сад (роща), где слова - листья, образы - яблоки, стряхиваемые с души, когда нальются соком:

Все мы яблоко радости носим,
И разбойный нам близок свист,
Срежет мудрый садовник осень
Головы моей желтый лист.

В сад зари лишь одна стезя,
Сгложет рощи октябрьский ветр.
Все познать, ничего не взять
Пришел в этот мир поэт.
(«Кобыльи корабли», 1919 г.)

Осень не случайно названа «мудрым садовником». В последней строфе внутреннее, лирическое движение сюжета стихотворения «Отговорила роща золотая...» завершается: героем уже владеет не чувство тоски и одиночества (3 и 4 строфы), а просветленная грусть (вспомните Пушкина: «Печаль моя светла»). Есенин о своем «возрасте осени» скажет: ^Прозрачно я смотрю вокруг». Для него человек, поэзия и природа - одно целое. И поэт отождествляет себя с природой.

И если время, ветром разметая,
Сгребет их все в один ненужный ком...
Скажите так... что роща золотая
Отговорила милым языком.

«Милый» - чисто есенинское обращение к жизни:

Планета, милая,
Катись, гуляй и пей.

Милый, милый,
Смешной дуралей...

Милая, добрая, старая, нежная,
С думами грустными ты не дружись.
Милые березовые чащи!

Ты, земля!
И вы, равнин пески!

И с жизнью поэт прощается «негромко, вполголоса», по-пушкински светло.

Скажите так... что роща золотая
Отговорила милым языком.

Поразмышляйте самостоятельно над стихотворением «Не жалею, не зову, не плачу...».

С. А. Толстая-Есенина вспоминала слова поэта: «Вот меня хвалят за эти стихи, а не знают, что это не я, а Гоголь».

Какими строками лирического отступления в начале шестой главы «Мертвых душ» могло быть навеяно это стихотворение?

Выделите постоянные есенинские «детали» (образы, эпитеты, лирические мотивы), которые образуют общую картину его поэтической страны.

Проследите движение лирического сюжета стихотворения: как меняется настроение героя от начала к концу?

С. А. Есенин в литературной критике

3. Н. Гиппиус

Перед нами худощавый девятнадцатилетний парень, желтоволосый и скромный, с веселыми глазами. Он приехал из Рязанской губернии в «Питер» недели две тому назад, прямо с вокзала отправился к Блоку, - думал к Сергею Городецкому, да потерял адрес.

В Питере ему все были незнакомы, разве что раньше «стишки посылал». Теперь сам их привез, сколько было, и принялся раздавать «просящим», а просящих оказалось порядочно, потому что наши утонченно-утомленные литераторы знают, где раки зимуют, поняли, что новый рязанский поэт - действительно поэт, а у многих есть даже особенное влечение к стилю подлинной «земляной» поэзии. Сергей Есенин заставляет вспомнить Клюева, тоже молодого поэта «из народа», тоже очень талантливого, хотя стихи их разны. Есенин весь - веселье, у него тон голоса другой, и сближает их разве только вот что: оба находят свои, свежие, первые и верные слова для передачи того, что видят. В стихах Есенина пленяет какая-то «сказанность» слов, слитность звука и значения, которая дает ощущение простоты... Тут мастерство как будто данное: никаких лишних слов нет, а просто есть те, которые есть, точные, друг друга определяющие.

(Из статьи. «Земля и камень», первой рецензии на стихи Есенина, апрель 1915 г.)

С. М. Городецкий

Стихи он принес завязанными в деревенский платок. С первых же строк мне было ясно, какая радость пришла в русскую поэзию. Начался какой-то праздник песни. Мы целовались, и Сергунька опять читал стихи. Но не меньше, чем прочесть свои стихи, он торопился спеть рязанские «прибаски, канавушки и страдания»...

...Есенин был единственный из современных поэтов, который подчцнил всю свою жизнь писанию стихов. Для него не было никаких иных ценностей в жизни, кроме его стихов. Все его выходки, бравады и неистовства вызывались только желанием заполнить пустоту жизни от одного стихотворения до другого. В этом смысле он был не только последним поэтом деревни, но и последним эстетом ушедшей эпохи.

(Из воспоминаний «О Сергее Есенине» )

Г. Ф. Устинов

Есенин - «творец бесчисленного количества образов» и этим существенно отличается от предшественников, в частности, от символистов. «...Они - поэты звука, Есенин - поэт образа».

(Из статьи «Гармония образов» )

Р. Гуль

...Есенинское творчество органическое, почти бессознательное. Он не ушел от истока поэзии - песни. Есенин поет. Маяковский пишет. Идя улицей, нельзя напевать Маяковского. А Есенина можно петь гуляя, работая, колоть дрова и петь!

У Есенина «цвет» доведен до необычайной, в глаза бьющей яркости. Он ворожит цветами. Образы его по краскам удивительны... Живопись в дружбе с органической песенностью.

Поэтический штандарт (штандарт - полковое знамя в кавалерийских частях) - сине-голубой с золотом. Это любимый есенинский цвет. Цвет русского неба, деревенской тоски от окружающей бескрайности. Без этого цвета у него нет почти ни одного стихотворения. И в этих цветах я издавал бы все его книги... Синим цветом залито все. И всегда он в отделке с золотом звезд, зорь, заката, золотых осин.

...У Есенина на «цвете» построено все. Часто «цветом», а не музыкой стиха достигает он изумительных эффектов. Вчитайтесь в краски, идите за Есениным, раскрашивая стих, - убедитесь сами.

(Из статьи «Живопись словом» )

Ю. Н. Анненков

Распространенное мнение о том, будто Есенин был поэтом, произведения которого слагались сами собой, без труда, без кройки, совершенно не верно. Я видел его черновики, зачеркнутые, перечеркнутые, полные помарок и поправок, и если строй его поэзии производит впечатление стихийности, то это лишь секрет его дара и его техники, о которой он очень заботился.

(Из книги «Дневник моих встреч» )

А. К. Воронский

В Баку за несколько месяцев до своей смерти на дружеской вечеринке Есенин читал персидские стихи («Персидские мотивы»). Среди других их слушал тюркский собиратель и исполнитель народных песен старик Джабар. У него было иссеченное морщинами-шрамами лицо, он пел такимвысоким голосом, что прижимал к щеке ладонь правой руки, а песни его были древни, как горы Кавказа, фатальны и безотрадны своей восточной тоской и печалью. Он ни слова не знал по-русски. Он спокойно и бесстрастно смотрел на поэта и только шевелил в ритм стиха сухими губами. Когда Есенин окончил чтение, Джабар поднялся и сказал по-тюркски, как отец говорит сыну: «Я - старик. 35 лет я собираю и пою песни моего народа. Я поклоняюсь пророку, но больше пророка я поклоняюсь поэту: он открывает всегда новое, неведомое и недоступное пока многим. Я не понимаю, что ты читал нам, но я почувствовал и узнал, что ты большой, очень большой поэт. Прими от старика-поэта преклонение перед высоким даром твоим.

(Из предисловия к первому посмертному собранию сочинений С. А. Есенина, 1926 г.)

Н. М. Тарабукин

Образ - тело и душа поэзии. У Есенина образ имеет целый ряд особенностей. Изобразительной стороной его образов является деревенский пейзаж. Метафора образа строится обычно по нисходящей линии: явление более общего порядка и большей значительности он наделяет свойствами явлений более частных и меньшей значимости. Прежние поэты обычно олицетворяли обыденный предмет в какой-нибудь «возвышенный» образ. Есенин поступает наоборот. Солнце он сравнивает с колесом, луну - с лягушкой. Отличительной чертой его образов является их антропоморфизм. Он наделяет природу свойствами человека или животного. Осень для него - «рыжая кобыла», ветер- «схимник», который «мнет листву по выступам дорожным», месяц - «ягненочек», изба - «старуха», закат - «красный лебедь», синий сумрак - «стадо овец».

(Из рецензии, опубликованной в журнале «Горн», 1923, N 8)

М. К. Осоргин

Поэзия Есенина могла раздражать, бесить, восторгать - в зависимости от вкуса. Но равнодушным она могла оставить только безнадежно равнодушного и невосприимчивого человека.

...На простых и чутких струнах сердца умел играть только Сергей Есенин, и, после Блока, только его поэзия ощущалась как дар свыше...

(Из некролога «Отговорила роща золотая...» )

В. Ф. Ходасевич

...Сверх всех заблуждений и всех жизненных падений Есенина остается что-то, что глубоко привлекает к нему. Точно сквозь все эти заблуждения проходит какая-то огромная, драгоценная правда. Что же так привлекает к Есенину и какая это правда? Думаю, ответ ясен. Прекрасно и благородно в Есенине то, что он был бесконечно правдив в своем творчестве и перед своей совестью, что во всем доходил до конца, что не побоялся осознать ошибки, приняв на себя и то, на что соблазняли его другие, - и за все захотел расплатиться ценой страшной. Правда же - его любовь к родине, пусть незрячая, но великая.

(Из книги «Некрополь»)

Б. Л. Пастернак

Со времени Кольцова земля русская не производила ничего более коренного, естественного, уместного и родового, чем Сергей Есенин, подарив его времени с бесподобною свободой и не отяжелив подарка стопудовой народнической старательностью. Вместе с тем Есенин был живым, бьющимся комком артистичности, которую вслед за Пушкиным мы зовем высшим моцартовским началом, моцартовской стихиею.

Есенин к жизни своей отнесся как к сказке. Он Иван-царевичем на сером волке перелетел океан и, как жар-птицу, поймал за хвост Айседору Дункан. Он и стихи свои писал сказочными способами, то, как из карт, раскладывая пасьянсы из слов, то записывая их кровью сердца. Самое драгоценное в нем - образ родной природы, лесной, среднерусской, рязанской, переданной с ошеломляющей свежестью, как она далась ему в детстве.

(Из книги «Люди и положения»)

Д. С. Самойлов

Рифма позднего Есенина ближе к норме последующих тридцатых годов. ...Есенин- первый поэт «предударной» рифмы. Он, как и Пастернак, далеко забежал вперед... и, вернувшись к некоему «естественному» течению развития русского стиха, оказался одним из основоположников рифменных рядов последующих двух десятилетий.

(Из «Книги о русской рифме» )

В. А. Чалмаев

Вероятно, огромнейшая доля содержания всей поэзии Есенина заключена в этой сложной игре, варьировании света и теней, постоянном стремлении смягчить, сгладить острые грани предметов, цветастую пестроту природы ради освобождения звуков, мелодий, всего того, что Тютчев назвал «созвучье полное в природе». По сути дела, поэт, называвший себя «звонкий забулдыга-подмастерье», с удивительной последовательностью стремился не кричать, а скорее... слышать. <...>

...Вся первая книга поэта- «Радуница» (1916) построена композиционно согласно «музыкальному» принципу, заложенному в орнаменте, вышивке, резьбе по карнизу. Эта резьба- «шествие». Фигурки- собака, корова, клен, березки, луга, пашни - повторяясь, сочетаясь в группы, образуют свой ритм, почти музыкальное звучание. Воистину сюита, шествие - это лирические зарисовки! И музыкальность их усиливается тем, что рядом с достоверными «ржаными закутами» идут образы такого плана: «синь, упавшая в реку», «голубая струя моей судьбы», «озерная тоска», «младой весны младые были», «малиновое поле», «взмах воздушных крыл», «молитвославный ковыль» и т.п. Удивительный «ковер», красочный и легкий, прочный, достоверный и волшебный! Тут Саврасов словно соединен с Рублевым...

Сила и очарование [есенинских] стихов о любви - в драматическом, родственном народным песням противоречии между грустью содержания и яркостью, здоровьем, силой чувства. Костер рябины красной никого не может согреть?! Но сама мелодия строк отрицает это! В лирике Есенина форма соответствует содержанию в каком-то особом смысле: напевность, душевная просветленность, молодость просто отрицают мрачный конечный смысл многих стихов! Поэт все время прощается - то с любимой, то с молодостью, то с родимым краем, то с жизнью, говорит, что он «очень и очень болен», а потому:

Мир тебе, отшумевшая жизнь.
Мир тебе, голубая прохлада.

Но ведь и эта «отговорившая» роща золотая, и внешне опустошенные прожитой жизнью женщины, и равнин пески, и сами стихи поэта, и листья, которые время, может быть, «сгребет в один ненужный ком» - все это живее живых, все полно биения неистраченных страстей, это приглашение в весну!

(Из статьи «Приглашение в весну». Заметки об образах и «мелодиях» С. Есенина)

В. Н. Корнилов

Сегодня, когда известность многих литераторов оказалась короче их земной жизни, слава Есенина за три четверти века ничуть не уменьшилась и не потускнела. Он не только остался чуть ли не единственным народным русским поэтом, а как бы стал частью самой России, ее тоской и печалью, ее историей и природой и даже ее воздухом. Думаю, выше такого признания ничего быть не может, и никакие памятники и никакие попытки «улучшить» есенинское жизнеописание (скажем, выдать самоубийство за убийство) ничего не добавят к этой славе, а лишь умалят ее.

(Из статьи «Золотая сорвиголова» )

К. А. Кедров

Страстная жажда справедливости «Голубиной книги», бунтующая сила Аввакума, примиряющая и мудрая «Повесть временных лет», образы древнерусской живописи - все это ожило и засияло по-новому в поэзии Сергея Есенина. <...>

В стихах Есенина, как в русском народном творчестве и древнерусском искусстве, всегда есть особый условный язык. <...> Любой крестьянин знал во времена Есенина, что изображение ягненка - это символ невинной жертвы, и внешне спокойный пейзаж Есенина был насыщен для него глубоким трагизмом, если он слышал такие строки:

За темной прядью перелесиц,
В неколебимой синеве,

Ягненочек кудрявый - месяц
Гуляет в голубой траве.

«Ягненочек кудрявый - месяц» в «неколебимой синеве» - образ, который по яркости изобразительности и глубине трагизма сопоставим с рублевской Троицей, а световое сочетание - лунное золото в синеве напоминает его палитру. <...>

Есенину понятна цветовая символика древнерусской живописи, давно ставшая обиходной в повседневном русском быту. Белый - символ чистоты, голубой и синий - символ устремленности к небу, то есть к чему-то недосягаемому, золото - изначальный свет и красный - цвет любви, горения, страсти.

Порой в его стихах господствует голубой и розовый, белый исчезает; общий золотой фон, бывший символом иного мира - как бы одомашнивается, превращается во что-то близкое и знакомое: «золотою лягушкой луна распласталась на небе ночном». <...>

В 1925 г. Есенин почти полностью отошел от былой многоцветности. Почти все стихи этого цикла насыщены трепетным дыханием синевы. Цвет становится объемным, живым, многотонным:

Воздух прозрачный и синий.
Выйду в цветочные чащи.
Путник, в лазурь уходящий,
Ты не дойдешь до пустыни.
Воздух прозрачный и синий.

Золотой фон теряет прежнюю яркость и лишь приглушенно сияет сквозь синеву:

Золото холодное луны,
Запах олеандра и левкоя.
Хорошо бродить среди покоя
Голубой и ласковой страны.

И только два цвета, черный и белый, вдруг возникают контрастно и ярко, как предвестники какой-то трагедии:

Вижу сон.
Дорога черная.
Белый конь.
Стопа упорная,
И на этом на коне
Едет милая ко мне,
Едет, едет милая,
Только нелюбимая.

Белый конь в народном сознании символизировал смерть.

Черный и белый цвет в последних стихах Есенина уже не мог вытеснить голубую, розовую, зеленую, сиреневую, золотую, звенящую Русь. Так же как в древнерусской живописи черный ад и белая смерть лишь оттеняют золотое, красное и голубое цветение жизни, трагические световые контрасты в стихах Есенина поглощены многоцветным гимном вечной жизни и вечному воскресению Родины.

(Из статьи «Образы древнерусского искусства в поэзии С. А. Есенина» )

Вопросы и задания

1. В чем, по вашему мнению, причины столь широкой популярности стихов Есенина?

2. Как вы понимаете выражение «есенинский миф»? Что за ним стоит?

3. Что роднит поэзию Есенина с русским фольклором?

4. Каковы особенности цвето-световой палитры стихов Есенина?

5. В чем заключается необычность, новаторство есенинских эпитетов, сравнений и метафор? По какому признаку их легко отличить от изобразительно-выразительных средств других поэтов?

Поэма «Анна Снегина»

1. Как вы понимаете жанровое определение произведения - лироэпическая поэма?

2. Какова роль лирического героя в повествовании? Можно ли говорить, что поэт Сергей Есенин и герой поэмы Сергей - это одно и то же лицо?

3. Каковы сюжетно-композиционные особенности поэмы?

4. Подумайте, почему о событиях лета 1917 г. сказано:

Теперь я отчетливо помню 
Тех дней роковое кольцо...?

5. В первой главе есть строки:

Мы все в эти годы любили, 
Но мало любили нас.

Как они звучат в конце поэмы? Почему именно так закончил Есенин произведение, которое считал лучшей своей вещью?

6. «Анну Снегину» называют самым «пушкинским» произведением Есенина. Какие пушкинские мотивы, сюжеты, образы можно выделить в поэме?

7. Кто, по-вашему, главный герой поэмы? Почему она названа «Анна Снегина»? 

Самостоятельно проанализируйте стихотворение «Голубень». Воспользуйтесь при анализе предложенным планом
1. Проследите событийную канву стихотворения: о чем оно? Выделите экспозицию, завязку, кульминацию и развязку лирического сюжета.

2. Подумайте, почему время года - «осенним холодом расцвечены надежды» - прямо названо лишь во второй части, тогда как в первой даны только приметы осени.

Как в стихотворении соотносятся пейзаж «внешний» - природы и «внутренний» - души лирического героя?

3. Проследите, как развивается в стихотворении тема и образ пути. Каким способом передается само движение едущего?

Каковы, по вашему мнению, «маршрут» и конечная цель этого пути?

Зачем в пятой части поэту понадобился образ, явно контрастирующий своей «приземленностью» и даже грубостью с почти идиллическим внешним пейзажем?

4. Образ Есенина - синтетический, мир он воспринимает всеми пятью чувствами. Найдите цветовые, звуковые, обонятельные и даже вкусовые образы. Какой эффект возникает в результате их объединения, совмещения в одном стихотворении?

5. Найдите такие есенинские образы, по которым безошибочно можно определить его авторство. Какой принцип лежит в основе сравнений и метафор поэта? (Таких, как:

И вечер, свесившись над речкою, полощет 
Водою белой пальцы синих ног.

и т.п.)

6. В стихотворении удачная музыкальная аранжировка. Найдите примеры звукозаписи.

7. Проследите постепенную смену цветовой гаммы стихотворения: она непосредственно связана с его идейным смыслом.

Ночлег, ночлег, мне издавна знакома
Твоя попутная разымчивость в крови, ,
Хозяйка спит, а свежая солома
Примята ляжками вдовеющей любви.

Одно из значений прилагательного разымчивый, по Далю, - возбуждающий, задорный; есенинское существительное, по-видимому, употреблено в этом значении + оттенки глагола разымать - отделять, разделять, разбирать по частям.

Само название - «Голубень» - есенинский неологизм. Подумайте, какой смысл вложил в это слово поэт.

«В прозрачном холоде заголубели долы»,- первая строка стихотворения. Почему же в финале:

Опять передо мною голубое поле,
Качают лужи солнца рдяный лик.
Иные в сердце радости и боли,
И новый говор липнет на язык.

Проанализируйте самостоятельно стихотворение «О красном вечере задумалась дорога...».

Стихотворение - пример того, как, при ближайшем рассмотрении, непрост «простой», на первый взгляд, есенинский пейзаж. В нем как бы совмещены две точки зрения - внешняя и внутренняя.

1. Подумайте, есть ли в стихотворении лирический герой?

2. Проследите смену пространственных планов: совпадает ли позиция наблюдателя в 1-2 и 3, 5 строфах?

3. Какие детали и подробности даны с точки зрения внутреннего наблюдателя - «желтоволосого отрока» ?

Есть ли связь между этим отроком и «кем-то, сгинувшим в ночи»?

4. Как цветосветовая и звуковая гамма передает общий лирический настрой стихотворения?

5. Найдите такие есенинские образы, по которым безошибочно можно определить его авторство. Какой принцип положен в основу метафор и сравнений?

6. Р. В. Иванов-Разумник, критик, идеолог «Скифов», противопоставлял Маяковскому - «поэту Города и Машины» Есенина - «поэта Земли». Попытайтесь сформулировать законы той модели мира, которая создана Есениным в данном стихотворении.

Темы сочинений

1. «Чую Радуницу Божью...» (Дореволюционная лирика Есенина.)

2. Образ клена (березы, ивы) в творчестве Есенина.

3. Фольклорные традиции в творчестве Есенина.

4. Поэтические богатства из «ларца слов и образов» Сергея Есенина.

5. «Живопись словом» С. Есенина и поэзия живописи М. Нестерова, Б. Кустодиева, И. Левитана.

6. Русь Советская: какой она видится поэту Сергею Есенину?

7. Сергей Есенин - Владимир Маяковский: диалог в жизни и поэзии.

8. Драматургическая поэма Есенина «Пугачев» и «Капитанская дочка» Пушкина.

9. «Я очутился в узком промежутке...»: поэт Сергей Есенин и Русь Советская.

10. «Тот ураган прошел...» (Диалектика восприятия революции поэтом Сергеем Есениным.)

11. «Я иному покорился царству...» («Братья меньшие» в стихах Есенина.)

12. «Ты одна мне помощь и отрада...» (Образ матери в лирике Есенина.)

13. «Сойди, явись нам, красный конь!..» (Цикл революционных поэм Есенина.)

14. «Душа спросонок хрипло пела, не понимая праздник...» ваш (Цикл «Москва кабацкая» Есенина.)

15. «Большое видится на расстоянии»: поэтические прозрения Сергея Есенина.

16. «Я последний поэт деревни...» (Есенинская Русь уходящая.)

17. «...Так много сделано ошибок»: исповедальные мотивы лирики Есенина.

18. «Крестьянский рай» Сергея Есенина. (По поэме «Инония».)

19. «Из трав мы вяжем книги, / Слова трясем с двух пол...»: литературная судьба «новокрестьянских» поэтов (Н. Клюев, С. Клычков, П. Орешин.)

20. «...Вот потому Снегурочка всегда мечта...» (Лирика о любви Сергея Есенина.)

21. «Отцвела моя белая липа...»: мотивы прощания с юностью в лирике Есенина.

22. «Я готов рассказать тебе поле...» («Персидские мотивы» Сергея Есенина.)

Развернутые планы сочинений

«Как прекрасна земля и на ней человек...» (Природа в творчестве Есенина)

I. «Рязанские поля, где мужики косили, где сеяли свой хлеб» - колыбель есенинской музы:

Родился я с песнями в травном одеяле, 
Зори меня вешние в радугу свивали...

Есенин о своем детстве (автобиография «О себе»)-

П. «...Узловая завязь природы с сущностью человека» (Есенин).
1. Талант Есенина «все превращает в золото поэзии», он видит прекрасное в обыденном, преображая эту обыденность своим словом.

Стихи: В хате; Гой ты, Русь, моя родная...; Край любимый!..

2. Природа у Есенина - живая: она дышит, смеется, говорит, плачет, видит сны. Олицетворение и метафора - отличительные черты есенинской поэтики. Сквозные лирические образы: клен, черемуха, береза, осень, сад.

Стихи: Мир таинственный, мир мой древний...; Я покинул родимый дом...; Песнь о хлебе; Зеленая прическа; Клен ты мой опавший... и др.

3. «И зверье, как братьев наших меньших,

Никогда не бил по голове...» Стихи о животных: Песнь о собаке; Корова; Лисица; Собаке Качалова и др.

III. «Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть...» У человека и природы общий дом - Земля - и одна судьба.

Образ сада в поэзии Есенина

I. Жизнь, по Есенину, - цветущий весенний сад, и человек в этом саду - один из прекрасных его плодов: «Я думаю как прекрасна земля и на ней человек...»

П. Многозначность образа сада у Есенина:
1. «Все мы яблони и вишни голубого сада...» Лирический герой Есенина отождествляет себя с деревом, листом, цветком. Перед нами проходит биография двойника поэта - клена.

Стихи: Там, где капустные грядки...; Я покинул родимый дом...; Клен ты мой опавший...

2. «А люди разве не цветы?..» (Любовь и революция в стихотворном цикле «Цветы».)

Цветы - живые, а потому все разные. Люди - те же цветы. Но если с каждой весной цветы расцветают вновь, то жизнь людей единственна, неповторима, бесценна, а любовь - ее смысл: «Я милой голову мою отдам, как розу золотую...»

III. «Роща золотая отговорила милым языком...»
Человек, природа и поэзия для Есенина - одно, неразрывно связанное целое.
Стихи: Отговорила роща золотая...; Исповедь хулигана.

Пушкинские мотивы в творчестве Есенина

I. Пушкин - самый любимый поэт Есенина. «Постичь Пушкина - это уже нужно иметь талант».

Стихотворение Пушкину.

П. «...Меня все больше тянет к Пушкину»: «пушкинское» в поэзии Есенина.
1. «Я чувствую себя хозяином в русской поэзии...»

В поздних стихах «крестьянский сын» Есенин ощущает за собой право вписать свое имя в ту «родословную» русских поэтов, у истоков которой - Пушкин.

Стихи: На Кавказе; Письмо к сестре.

2. Ясность и глубина поздних стихов Есенина; по-пушкински мудрое приятие жизни.

Стихи: Закружилась листва золотая...; Листья падают, листья падают...; В этом мире я только прохожий...; Свищет ветер, серебряный ветер...; Синий май. Заревая теплынь.

3. «Анна Снегина» - самое «пушкинское» произведение Есенина.

«Анна Снегина» и «Евгений Онегин»: соединение двух сюжетов, лирического и эпического. Семья Снегиных: завершение «дворянской темы», начатой Пушкиным. Анна Снегина - Татьяна Ларина: сходство и различие. Глубина понимания российской истории в поэме Есенина. Лирический герой «Анны Снегиной», как и «Евгения Снегина», - воплощение духовной биографии поэта.

III. «Мы все в эти годы любили, Но, значит, Любили и нас».

До конца разделить судьбу своей Родины, причаститься словом ее великой литературы (« И я стою, как пред причастьем...» - Есенин о Пушкине) - самая высокая участь, о которой может мечтать поэт.

«Ты на туманном берегу...» (Образ России в поэзии Есенина и Блока)

I. Блок: «Должен появиться поэт, который принесет... русскую природу со всеми ее далями и красками, не символическими и не мистическими, а изумительными в своей красоте». Встреча Есенина и Блока в 1915 г. П. Есенин и Блок: диалог о России.
1. «И в тайне почивает Русь...» (Блок).

Блок и Есенин, такие разные во всем, - от своих истоков до «стиля словесной походки» - сходятся в понимании России. Русь для обоих поэтов - тайна, мечта, жена и возлюбленная.

Блок: На поле Куликовом; Русь,

Есенин: Синее небо, цветная дуга...; Голубенъ.

2. «Но не любить тебя, не верить -

Я научиться не могу...» (Есенин).

И у Есенина, и у Блока рядом с голубой Русью - небесным градом Китежем - другая: нищая, бесприютная, гулящая и разбойная Россия.

Блок: Россия, Осенний день, Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..; Коршун; Грешить бесстыдно, беспробудно...

Есенин: Край ты мой заброшенный...; Сторона ль моя, сторонка...; Снова пьют здесь, дерутся и плачут...; Кобыльи корабли; Русь уходящая.

3. «Тебе дано бесстрастной мерой Измерить все, что видишь ты.

<...>

Познай, где свет, - поймешь, где тьма» (Блок).

Блок-дворянин и Есенин-крестьянин восприняли русскую революцию как возмездие за «сон и мглу» российской жизни. Поэтическая правда выше сословной. Поэтому Блок пишет «Двенадцать», а в черновиках «Анны Снегиной» есть строки:

Возмездие достигло рока,

Рассыпались звенья кольца.

Тогда Мережковские
Блока

Считали за подлеца.

<...>

И я с ним, бродя по Галерной,
Смеялся до боли в живот
Над тем, как хозяину верный
Взбесился затяг ленный «скот». 
«Скотом» тогда некий писака
Озвал всю мужицкую голь...

III. «Да, и такой, моя Россия, Ты всех краев дороже мне...» (Блок). «Только мне, как псаломщику, петь Над родимой страной аллилуйя...» (Есенин). «Гугнивая, чумазая и страшная Россия слопала меня, как чушка своего поросенка», - это строки из предсмертного письма Блока. Спустя четыре года «последнего поэта деревни» найдут в петле в номере гостиницы с нерусским названием, в городе, который только что «примерил» третье имя (и его сменит впоследствии).

Краткая библиография

О Есенине. - М., 1990.
Стихи и проза писателей - современников поэта.

С. А. Есенин в воспоминаниях современников. - Т. 1-2. - М., 1986.

Марченко А. Поэтический мир Есенина. - М., 1979.
Глубокий и всесторонний анализ поэтики Есенина.

Солнцева Н. М. Китежский павлин: Филологическая проза. Документы. Факты. Версии. - М., 1992.
Жизнь и творчество Сергея Есенина и поэтов «крестьянской купницы» в широком контексте эпохи.

Шубникова-Гусева Н. Вступительная статья к изданию: Сергей Есенин в стихах и жизни: Стихотворения, 1910-1925. - М., 1995.
Емкий и глубокий очерк о Есенине - человеке и поэте.

Эвитов И.С. Сергей Есенин: Книга для учащихся. - М., 1987.
Поможет в подготовке к урокам литературы.

перейти к началу страницы