Литература

Содержание раздела

Большой справочник "РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА"

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

Краткая хроника жизни и творчества А. П. Платонова

1899, 1 сентября (20 августа по ст. ст.)

В предместий Воронежа Ямской слободе родился Андрей Платонович Платонов (настоящая фамилия Климентов).

1907-1913

Учеба в епархиальной школе при Смоленской церкви, затем - в четырехклассной городской школе.

1914-1917

Работает рассыльным в конторе страхового общества, литейщиком на заводе, помощником машиниста, механиком на локомобиле. С верой и оптимизмом принимает революцию 1917г.

1918

Поступает в Воронежский политехникум по специальности электротехника. Вступает в РКП(б). Начинает печататься в воронежской прессе (газеты «Известия Совета обороны воронежского укрепленного района», «Красная деревня», «Воронежская коммуна», «Наша газета»).

1919-1920

Работает корреспондентом газеты «Известия Совета обороны воронежского укрепленного района» в Новохоперске.

1921

Опубликована первая брошюра А. Платонова - «Электрификация». На страницах газеты «Воронежская коммуна» под псевдонимами А. Фирсов, курсант А. П. публикуются рассказы, очерки, статьи на темы искусства и науки. Исключен из РКП(б) за отказ участвовать в плохо организованном субботнике.

1922

В Краснодаре выходит в свет сборник стихов А. Платонова «Голубая глубина».

1923

Рождение сына Платона. Присуждение первой премии на конкурсе журнала «Красная нива» за рассказ «Бучило».

1924-1925

Работает мелиоратором, продолжая писать рассказы и стихи.

1926, декабрь

Избирается в Центральный комитет заводского союза работников пашни и леса. Семья Плато-новых переезжает в Москву. Направляется на работу в подотдел мелиорации Тамбовского губернского земского управления.

1927

Возвращается из Тамбова в Москву. Работает в газете «Крестьянская правда». Выходит в свет первый том прозы- «Епифанские шлюзы». В журнале «Новый мир» напечатан репортаж о путешествии по Центрально-Черноземному району «Че-Че-О» (в соавторстве с Б. Пильняком). Работает над романом «Чевенгур».

1928

Вышел в свет сборник повестей «Сокровенный человек».

1929

В журнале «Октябрь» (N 9) опубликован рассказ «Усомнившийся Макар», вызвавший резкие нападки критики на писателя.

1931

В журнале «Красная новь» (N 3) опубликована повесть «Впрок. Бедняцкая хроника». В критике разворачивается кампания против «подкулачника», «кулацкого агента», «пронырливого классового врага» - писателя А. Платонова.

1931-1941

Пишет рассказы и повести (в том числе «Ювенильное море» и «Котлован», опубликованные лишь в 1986 и 1987 гг.), пьесы «Шарманка» (опубликована в 1988 г.), «14 красных избушек» (опубликована в 1987г.), «Высокое напряжение» (опубликована в 1986 г.). В 1934 и 1936 гг. совершает поездки по Туркмении. С 1937 г. начинает деятельность литературного критика; статьи и рецензии публикует под псевдонимами Ф. Человеков и А. Фирсов. В 1937 г. выходит сборник рассказов «Река Потудань». В 1938 г. арестован пятнадцатилетний сын писателя Платон (освобожден в 1940 г. по ходатайству Шолохова перед Сталиным).

1942

Уходит на фронт как корреспондент военной газеты «Красная звезда». Издан небольшой томик прозы «Одухотворенные люди».

1943

От туберкулеза, полученного в заключении, умирает сын А. Платонова. В Москве выходят три сборника военных рассказов «Бессмертный подвиг моряков», «Рассказы о родине», «Броня».

1944, 11 октября

После контузии возвращается с фронта в Москву. Родилась дочь Мария.

1945-1946

Выходит сборник рассказов «В сторону заката солнца», в журнале «Новый мир» (1946, N 10,11) опубликован рассказ «Семья Иванова», вызвавший очередную серию нападок на писателя.

1947-1950

Выходят сборники народных сказок в пересказах А. Платонова («Финист - Ясный сокол» (1948), «Башкирские народные сказки» (1949), «Волшебное кольцо» (1950)).

1951, 5 января

Дата смерти А. Платонова. Похоронен рядом с сыном на Армянском кладбище в Москве.

Общая характеристика творчества А. П. Платонова

Первой книгой А. Платонова была брошюра «Электрификация» (1921). Первая фраза тоже начиналась со слова «электрификация»: «Электрификация есть такая же революция в технике, с таким же значением, как Октябрь 1917 г.». Второй книгой стал сборник стихов «Голубая глубина» (1923), что в большей степени отвечало традиционному пути будущих прозаиков в литературу.

Вера в революцию и науку, пафос технического переустройства мира определяли мировосприятие молодого Платонова и общую тональность его произведений начального этапа творчества.

Андрей Платонов вырос в семье рабочего, талантливого изобретателя-самоучки, «героя труда» (так писали об отце писателя в воронежских газетах, неоднократно помещавших материалы о «примере пролетария»). Свои первые газетные заметки писатель подписывал: «Рабочий А. Платонов». Основной специальностью писателя была электротехника: он закончил воронежский политехникум по специальности электромонтер.

В течение нескольких лет Платонов работает как инженер-практик, сочетая практическую деятельность с литературой. Теплое - на грани физического ощущения - отношение к технике он передал своим героям: тонкое понимание технического устройства - мерило человеческой ценности во многих его произведениях. Ранние его литературные работы (статьи в газетах, стихи, фельетоны) несут на себе явную печать пролеткультовского мышления и пролеткультовской образности (культ «мы», воспевание машины, глобализм притязаний на преображение мира). Но «душевное» понимание машины станет особой, только его черточкой. «Истинный философ - механик» - вот твердое убеждение молодого писателя.

Вот лишь один эпизод из повести Платонова «Сокровенный человек». Герой повести - Фома Пухов - наблюдает картину попавшего в аварию железнодорожного состава: «Не глядя на лежащего машиниста, он засмотрелся на его замечательный паровоз, все еще бившийся в снегу.

- Хороша машина, сволочь!»

Погибший в аварии помощник машиниста удостоен краткой похвалы: «Жалко дурака: пар хорошо держал!»

Особая нежность, привязанность «технического человека» к машине (часто вытесняющие горе и тоску по людям) станет устойчивым смысловым комплексом, который будет определять лицо платоновской прозы в контексте литературы 1920-1930-х гг. Человек же, наоборот, с полным основанием может быть приравнен к техническому приспособлению - и это совсем не обязательно демонстрация бездушия или человеческой несостоятельности. «Железный инвентарь какой» - это своего рода комплимент Жачева терпеливому крестьянину, которого он избил как «наличного виноватого буржуя» (повесть «Котлован»).

Устойчивые, сквозные темы и мотивы будут пронизывать все творчество Платонова. Сам он писал об этом так: «Мои идеалы однообразны и постоянны. Я не буду литератором, если буду излагать только свои неизменные идеи. Меня не станут читать». Но с важнейшими темами, образами, персонажами и даже сюжетами Платонов не расстанется до конца своей жизни.

Уже в стихах Платонова важное место занимает образ странника. В ранних, дореволюционных, произведениях - это образ скорее традиционный: отправившийся за счастьем «туда, где нас нет», божий человек, босиком шагающий по проселочной дороге. После революции образ странника в творчестве Платонова приобретет символическое значение. «Новое странничество - о нем пишет Платонов не только в стихах, но и в первых прозаических произведениях, - перестает быть только физическим передвижением по земле или в космическом пространстве, оно становится путешествием мысли в поисках разгадки тайн вселенной».

Поиски истины, счастья, смысла всеобщего существования станут в поэтике Платонова сквозным сюжетом, который объединит все его произведения в одну большую книгу. Дорога, пространство, которое преодолевает герой-странник, и время, которое у Платонова становится мерой пространства, - все это компоненты специфически платоновской модели сюжета.

В стихах проявятся и закономерности поэтического «странноязычия» (или «косноязычия», или «юродивого» языка), которые позже - в прозе - составят ядро поэтики писателя. Вот пример одного из стихотворений молодого Платонова:

Лает пес осиротелый, 
Лает с ничего, 
Позабыв, что околела 
Сука - мать его.

Любопытный эпизод, связанный с этим стихотворением, описан в воспоминаниях современника Платонова - Льва Гумилевского.

Не зная, что эти строчки принадлежат Платонову, Гумилевский в разговоре с писателем привел их в качестве примера антилитературного текста, крайне резко отозвавшись о художественном мастерстве их автора. «Андрей Платонович как-то странно, внимательно посмотрел на меня, точно подозревая какую-то мистификацию, а затем, убедившись в моей искренности, сказал просто:

- Лев Иванович, ведь это мои стихи! <...>Что же тут плохого?

- Ну как же, Андрей Платонович, можно так писать: сука, мать его... Ведь это получаются матерные слова, разве вы не слышите?

- Ну, этого я не заметил. А еще что?

- Как что? Вы пишете: воет с ничего! Но по-русски так ведь не говорят. Говорят ни с чего!

- Ну, можно и так! - упорствовал он.

В неожиданной твердости его слов я почувствовал непреоборимое убеждение в том, что можно и так, как подсказывает его художественное чувство».

В раннем творчестве сформируется и идея Платонова об активном творческом переустройстве вселенной человеком. Одна из газетных статей Платонова называлась «Преображение» и была посвящена будущей победе человека во вселенной: «В этот день весны преображенного мира, день утверждения всечеловеческой радости, день веры в преображающую пламенную силу человека - выше стоит над нами старое солнце, дальше открыта светлая бесконечность...»

Оптимистический пафос и мажорная тональность очень скоро сменятся в творчестве Платонова на «ветхую грусть» и «тоску тщетности», но сама идея о том, что «человечество - художник, и глина - вселенная », в творчестве писателя будет разрабатываться и дальше. Поменяется только ее философская оценка - утопические проекты города «победившего социализма» (роман «Чевенгур») или общепролетарского дома (повесть «Котлован») будут осмыслены в трагическом ключе.

Художественное исследование утопии станет тем смысловым вектором, который определит творческую эволюцию Платонова. Писатель будет все время проверять новое, постреволюционное «техническое устройство» на прочность, удостоверяться в его надежности. По сути, все его творчество станет испытанием утопии, а основные этапы этого исследования - испытание будущего, испытание прошлого, испытание настоящего.

Испытанию будущего посвящены научно-фантастические произведения Платонова. К ним следует отнести рассказы «Маркун» (1921), «Потомки солнца» (1922), «Рассказ о многих интересных вещах» (1922), повесть «Эфирный тракт» (1926-1927).

Основу сюжета во всех этих произведениях составляют приключения технической идеи. «Маркун» рассказывает об изобретении вечного двигателя, «Эфирный тракт» - об открытии законов «выращивания» вещества, «Рассказ о многих интересных вещах» - об изобретении способа получать воду в пустыне с помощью электричества (пожалуй, последний проект был не столь утопичен, как остальные: спустя год после публикации рассказа Платонов получает патент на изобретение «электрического увлажнителя корневых систем и корнеобитающего слоя почвы»).

Техническая идея почти всегда побеждает, однако платой за это становится судьба ученого - ни один технический проект не научил человека преодолевать смерть. Платонова интересуют не сюжетные хитросплетения, а самое главное - место и роль человека во вселенной, взаимосвязь природы и науки, проблема человеческого счастья. Как у подлинного исследователя, у Платонова нет готового ответа на вечные вопросы. Почти всегда он предлагает несколько вариантов решения - и ни с одним не соглашается однозначно.

Итогом научно-фантастических опытов Платонова станет серьезное сомнение в состоятельности глобальных технических проектов. Грандиозный план переустройства вселенной понимается теперь писателем как утопический. Сомнение - вот основной итог философских и художественных исканий молодого писателя.

Испытание прошлого ведется Платоновым на материалах эпохи Петра I. Повесть «Бпифанские шлюзы» (1927), которая стала литературным «дебютом» Платонова - на сей раз в роли профессионального писателя, посвящена реформаторской деятельности Петра I: в основе произведения лежат реальные исторические факты. В 1699- 1704 гг. предпринималась попытка создания канала между Волгой и Доном. Исполнителем проекта был английский «мастер шлюпного дела» капитан Перри. В связи с Северной войной канал был заброшен, Перри вернулся на родину.

Движение сюжета повести следует жестокой логике победы реальности над мечтой. Невеста Перри (Платонов сохраняет подлинную фамилию английского инженера) извещает его о своей свадьбе с другим; проект, в работу над которым полностью погружается инженер, на практике оказывается неосуществим - в шлюзах недостаточен уровень воды; крепостные бегут со строительства. Реализация проекта заканчивается казнью Перри.

Трагедия героя повести состоит не в попытке «переиграть» мироздание - он отличный знаток своего дела и претендует лишь на то, что посильно для человека. Перри казнен по приказу царя - инициатора проекта, не увидевшего его реализации. Механизм государственной власти не терпит сбоев.

«Епифанские шлюзы» посвящены далекой истории - написанные следом «Сокровенный человек» и «Чевенгур» обращены в недавнее прошлое. Ключевые мотивы платоновской поэтики, важнейшие составляющие его художественного мира получают в них дальнейшее развитие и наполняются новыми значениями. Странники, бредущие по неизвестному миру в поисках смысла пролетарской революции и вечной истины, вновь появляются на страницах платоновской прозы. История утопического города Чевенгура - это «сказка», которая упорно не хочет становиться «былью». Она рушится на глазах тех, кто считал себя ее героями. Революция, которая не находит места в душе исконного пролетария Пухова, - главная тема «Сокровенного человека». Истина и счастье в очередной раз ускользают от платоновских героев.

Испытание настоящего - тема произведений Платонова конца 1920 - начала 1930-х гг.: «Города Градова», «Усомнившегося Макара», очерка «Че-Че-О». Наиболее значительными из всего созданного в этот период являются повести «Котлован», «Ювенильноеморе», «Джан». Вскоре после публикации рассказа «Усомнившийся Макар» и повести «Впрок» Платонов подвергается жестокой критике как «кулацкий агент», «классовый враг», замаскировавшийся «юродивый бедняк». Публикация всех последующих произведений стала делом почти нереальным: Платонову удается изредка печатать лишь свои литературно-критические работы.

Последний этап творчества Платонова связан с деятельностью фронтового корреспондента газеты «Красная звезда». Главные темы этого периода - жизнь и смерть - осмысляются писателем на кровавом, жестоком до непереносимости материале. Но за время войны Платоновым написано несколько рассказов о любви - в том числе «Афродита» и «Семья Иванова». Последний рассказ вновь вызвал поток проработочной критики: на этот раз Платонова объявили автором «клеветнического», «декадентского» произведения. Последнее опубликованное произведение писателя - сказка «Две крошки». Мир сказки - вывернутый наизнанку мир раннего творчества: бесконечное пространство, которое было мало изобретателям в фантастических рассказах, сворачивается в точку, чтобы исчезнуть насовсем. Таков закономерный итог эволюции утопии - превратившись в антиутопию, она перестает существовать в тот момент, когда в произведении ставится последняя точка.

Из истории создания повести «Котлован»

Даты работы над рукописью проставлены самим автором - декабрь 1929 - апрель 1930 г. Такая хронологическая точность далеко не случайна: именно на этот период приходится пик коллективизации. Точные даты недвусмысленно указывают на конкретные исторические события, составившие рамку повествования. 7 ноября 1929 г. появилась статья Сталина «Год великого перелома», в которой обосновывалась политика сплошной коллективизации; 27 декабря Сталин объявил о «начале развернутого наступления на кулака» и о переходе к «ликвидации кулачества как класса»; 2 марта 1930 г. в статье «Головокружение от успехов» Сталин ненадолго затормозил насильственную коллективизацию, а в апреле «Правда» опубликовала его статью «Ответ товарищам колхозникам». «Котлован» создается даже не по горячим следам - он пишется практически с натуры: хронологическая дистанция между изображаемыми событиями и повествованием отсутствует.

Замысел «Котлована» относится к осени 1929 г. Платонов в это время работал в Наркомате земледелия по своей технической специальности - в отделе мелиорации - и занимался проблемами мелиорации в Воронежской области. На это же время пришлась жестокая проработка его рассказа «Усомнившийся Макар» (рассказ был опубликован в журнале «Октябрь», 1929, N 9). Ясно и внятно изложив свои сомнения в новом мироустройстве, Платонов обратил на себя внимание высших инстанций: «идеологически двусмысленный» и «анархический» рассказ попал на глаза Сталину - и его оценка послужила сигналом для травли Платонова.

Генеральный секретарь РАППа Л. Авербах одновременно в двух журналах - провинившемся «Октябре» (N 11 за 1929 г.) и «На литературном посту» - опубликовал статью «О целостных масштабах и частных Макарах». Авербах понял смысл и пафос платоновского рассказа абсолютно точно: «Тяжело и трудно жить низовому трудящемуся... Тяжело и трудно ему потому, что заботимся мы о домах, а не о душе, о целостном масштабе, а не об отдельной личности, о будущих заводах, а не о сегодняшних яствах».

Рассказ Платонова действительно не вписывался в официальную идеологию по всем пунктам. Обязательный пафос самозабвенного служения будущему - но не настоящему - «подменяется» у Платонова напряженным вниманием именно к «сегодня» и «сейчас»-. Вместо героического преобразователя мира, героя поступка, писатель показывает «задумавшегося» человека, «рефлексирующего меланхолика». Итогом внутренней эволюции героя, с точки зрения идеологии, должна была стать душевная монолитность и непоколебимая уверенность в своей правоте - Платонов же выбирает в герои «усомнившегося Макара».

Обвинение, сформулированное Авербахом, полностью отвечало социальному заказу: «А нас хотят разжалобить! А к нам приходят с проповедью гуманизма!» Литература должна утверждать волю «целостного масштаба», а не права «частного Макара» - вот что требуется от «настоящего» писателя.

Охота на «гуманистов» развернется с еще большим размахом в 1930-1931 гг., а Платонов зимой и весной 1930 г. будет работать над повестью «Котлован». Недопустимо «контрреволюционные» антитезы вновь будут пронизывать все повествование: «личная жизнь» - и «общий темп труда», «задумавшийся» герой- и строители «будущего неподвижного счастья». О публикации такого произведения не могло быть и речи. Впервые повесть была издана в нашей стране только в 1987 г. («Новый мир», 1987, N 6).

Анализ текста

Сюжетно-композиционная организация повествования

В самом общем виде события, происходящие в «Котловане», можно представить как реализацию грандиозного плана социалистического строительства. В городе строительство «будущего неподвижного счастья» связано с возведением единого общепролетарского дома, «куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата». В деревне строительство социализма состоит в создании колхозов и «ликвидации кулачества как класса». «Котлован», таким образом, захватывает обе важнейшие сферы социальных преобразований конца 1920 - начала 1930-х гг. - индустриализацию и коллективизацию.

Казалось бы, на коротком пространстве ста страниц невозможно детально рассказать о крупномасштабных, переломных событиях целой эпохи. Калейдоскопичность быстро меняющихся сцен оптимистического труда противоречит самой сути платоновского видения мира - медленного и вдумчивого; панорама с высоты птичьего полета дает представление о «целостном масштабе» - но не о «частном Макаре», не о человеческой личности, вовлеченной в круговорот исторических событий. Пестрая мозаика фактов и отвлеченные обобщения в равной мере чужды Платонову. Небольшое количество конкретных событий, каждое из которых в контексте всего повествования исполнено глубокого символического значения, - таков путь постижения подлинного смысла исторических преобразований в «Котловане».

Сюжетную канву повести можно передать в нескольких предложениях. Рабочий Вощев после увольнения с завода попадает в бригаду землекопов, готовящих котлован для фундамента общепролетарского дома. Бригадир землекопов Чиклин находит и приводит в барак, где живут рабочие, девочку-сироту Настю. Двое рабочих бригады по указанию руководства направляются в деревню - для помощи местному активу в проведении коллективизации. Там они гибнут от рук неизвестных кулаков. Прибывшие в деревню Чиклин и его товарищи доводят «ликвидацию кулачества» до конца, сплавляя на плоту в море всех зажиточных крестьян деревни. После этого рабочие возвращаются в город, на котлован. Заболевшая Настя той же ночью умирает, и одна из стенок котлована становится для нее могилой.

Набор перечисленных событий, как видим, достаточно «стандартен»: практически любое литературное произведение, в котором затрагивается тема коллективизации, не обходится без сцен раскулачивания и расставания середняков со своим скотом и имуществом, без гибели партийных активистов, без «одного дня победившего колхоза». Вспомним роман М. Шолохова «Поднятая целина»: из города в Гремячий Лог приезжает рабочий Давыдов, под руководством которого проходит организация колхоза. «Показательное» раскулачивание дается на примере Тита Бородина, сцена прощания середняка со своей скотиной - на примере Кондрата Майданникова, сама же коллективизация заканчивается гибелью Давыдова.

Однако в платоновском повествовании «обязательная программа» сюжета коллективизации изначально оказывается в совершенно ином контексте. «Котлован» открывается видом на дорогу: «Вощев... вышел наружу, чтобы на воздухе лучше понять свое будущее. Но воздух был пуст, неподвижные деревья бережно держали жару в листьях, и скучно лежала пыль на дороге...» Герой Платонова - странник, отправляющийся на поиски истины и смысла всеобщего существования. Пафос деятельного преображения мира уступает место неспешному, с многочисленными остановками, движению «задумавшегося» платоновского героя.

Привычная логика подсказывает, что если произведение начинается дорогой, то сюжетом станет путешествие героя. Однако возможные ожидания читателя не оправдываются. Дорога приводит Вощева вначале на котлован, где он на какое-то время задерживается и из странника превращается в землекопа. Затем «Вощев ушел в одну открытую дорогу» - куда она вела, читателю остается неизвестно. Дорога вновь приводит Вощева на котлован, а затем вместе с землекопами герой отправляется в деревню. Конечным пунктом его путешествия опять станет котлован.

Платонов словно бы специально отказывается от тех сюжетных возможностей, которые предоставляются писателю сюжетом странствий (попытайтесь их кратко охарактеризовать, опираясь на примеры из литературы XIX века). Маршрут героя постоянно сбивается, он вновь и вновь возвращается к котловану; связи между событиями все время нарушаются. Событий в повести происходит довольно много, однако жестких причинно-следственных связей между ними нет: в деревне убивают Козлова и Сафронова, но кто и почему - остается неизвестно; Жачев отправляется в финале к Пашкину - «более уже никогда не возвратившись на котлован». Линейное движение сюжета заменяется кружением и топтанием вокруг котлована.

Важное значение в композиции повести получает монтаж совершенно разнородных эпизодов: активист обучает деревенских женщин политической грамоте, медведь-молотобоец показывает Чиклину и Вощеву деревенских кулаков, лошади самостоятельно заготавливают себе солому, кулаки прощаются друг с другом перед тем как отправиться на плоту в море. Отдельные сцены вообще могут показаться немотивированными: второстепенные персонажи неожиданно появляются перед читателем крупным планом, а затем так же неожиданно исчезают (приведите примеры таких эпизодов). Гротескная реальность запечатлевается в череде гротескных картин.

Наряду с несостоявшимся путешествием героя Платонов вводит в повесть несостоявшийся сюжет строительства - общепролетарский дом становится грандиозным миражом, призванным заменить реальность. Проект строительства изначально утопичен: его автор «тщательно работал над выдуманными частями общепролетарского дома». Проект гигантского дома, который оборачивается для его строителей могилой, имеет свою литературную историю - он ассоциируется с огромным дворцом (в основании которого оказываются трупы Филемона и Бавкиды), строящимся в «Фаусте», хрустальным дворцом из романа Чернышевского «Что делать?» и, безусловно, Вавилонской башней. Здание человеческого счастья, за строительство которого заплачено слезами ребенка, - предмет размышлений Ивана Карамазова из романа Достоевского «Братья Карамазовы».

Сама идея Дома определяется Платоновым уже на первых страницах повести: «Так могилы роют, а не дома», - говорит бригадир землекопов одному из рабочих. Могилой в финале повести котлован и станет - для того самого замученного ребенка, о слезинке которого говорил Иван Карамазов. Смысловой итог строительства «будущего неподвижного счастья» - смерть ребенка в настоящем и потеря надежды на обретение «смысла жизни и истины всемирного происхождения», в поисках которой отправляется в дорогу Вощев. «Я теперь ни во что не верю!» - логическое завершение стройки века.

Система персонажей повести «Котлован»

Первым на страницах «Котлована» появляется Вощев. Фамилия героя сразу обращает на себя внимание читателя: грамматически это типично русская фамилия на -ев, лексически - конгломерат разных, «мерцающих» значений, угадываемых на слух. Наиболее очевидна фонетическая связь фамилии Вощев со словами «вообще» (в разговорном варианте- «ваще») и «вотще». Оба «значения» фамилии героя реализуются в повести: он ищет смысл общего существования («своей жизни я не боюсь, она мне не загадка») - но его личные поиски истины, равно как и общие усилия в достижении идеала, остаются тщетными. Имя, таким образом, задает вектор смысла; оно как бы направляет читателя - но одновременно и «впитывает» значения контекста, наполняясь новыми оттенками смысла. (Содержательный анализ семантики имен собственных в прозе А. Платонова дается в статье А. Харитонова «Система имен персонажей в поэтике повести «Котлован» («Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 2. М.: Наследие, 1995. С. 152-172).)

Значение имени в поэтике Платонова особенно важно потому, что это едва ли не единственный источник информации о герое. В прозе Платонова практически нет портретных характеристик, его герои обитают в мире, лишенном интерьеров и вещных подробностей. Внешняя изобразительность сводится к нулю, а место портрета занимают примерно такие описания: у Козлова было «мутное однообразное лицо» и «сырые глаза», у Чиклина - «маленькая каменистая голова» , у пионерок остались на лицах «трудность немощи ранней жизни, скудость тела и красоты выражения», у прибежавшего из деревни мужика были глаза «хуторского, желтого цвета». Чиклин и Прушевский вспоминают мать Насти, которую они когда-то знали, не по чертам лица, а по ощущению поцелуя, которое бережно хранится в их памяти. (Попробуйте представить себя в роли художника - иллюстратора платоновских изданий: насколько точно можно запечатлеть в рисунке «трудность немощи» или «хуторской» цвет глаз?)

Традиционный зрительный ряд в поэтике Платонова отсутствует: портрет героя складывается не из конкретных черт лица, а из едва уловимых его выражений. Подобно тому как улыбка Чеширского кота может обходиться без самого кота, внутренняя жизнь платоновских героев может обходиться без их зрительно представимого облика. Для Платонова всегда важна не отдельная внешняя деталь, а внутренний смысл целого. Поэтому изредка появляющиеся предметные подробности (например, сравнение худенькой руки Насти с «тонкой овечьей ножкой») воспринимаются как неожиданный диссонанс - они слишком материальны в «прозрачном» пространстве платоновского текста.

Имя Настя, так же, как и фамилия Вощев, в контексте повести наполняется глубоким смыслом. С греческого имя Анастасия переводится как «воскресшая» - идея будущего воскрешения мертвых пронизывает все действия героев «Котлована». Вощев собирает в свой мешок «всякие предметы несчастья и безвестности», чтобы в будущем вернуть им тот смысл всеобщего существования, которого им так и не дано было узнать. «Утильсырье» для Вощева отнюдь не отбросы - когда он объясняет Насте, что и медведь тоже пойдет в утильсырье, он имеет в виду будущее одухотворение ветхой материй: «Я прах и то берегу, а тут ведь бедное существо!»

Однако именно смертью Насти - «воскресшей» - завершается повесть. Настя действительно однажды вернулась к жизни - Чиклин находит ее в комнате, где умирает ее мать; замуровав эту комнату, Чиклин превратил ее в склеп для умершей. Трагический диссонанс имени и судьбы Насти - логический итог «общего дела» строителей миража. Дом остался не только не построенным - он стал ненужным, потому что в нем после смерти Насти, «будущего счастливого человека», некому жить. «Вощев стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и убежденном впечатлении?» Не случайно соединение имен Вощева и Насти в финале повести: надежды на воскрешение смысла (истины) и жизни оказались тщетными.

Пространственно-временная организация текста

Определить хронологические границы действия в «Котловане» позволяет авторская датировка в конце повести: декабрь 1929 - апрель 1930 г. Более точно сориентироваться во временных координатах позволяют конкретные детали повествования. Начинается действие в самом конце лета 1929 г. («в день тридцатилетия личной жизни» Вощева стояла жара, но уже начали опадать листья с деревьев), а заканчивается в первых числах марта 1930 г. (активист получает директиву, написанную «по мотивам» статьи Сталина «Головокружение от успехов» от 2 марта 1930 г.). Более точных указаний на время событий в самом тексте нет, не упоминаются даже названия месяцев - и отсчет времени ведется по временам года («в начале осени», «пустынность осени»).

Однако при столь четкой определенности хронологической рамки повествования внутреннее движение времени в «Котловане» крайне неоднородно. Внутренние часы «Котлована» то останавливаются, то лихорадочно ускоряют ход. Организация колхоза - раскулачивание «зажиточного бесчестья», высылка кулаков и празднование победы - занимает один день, но день этот в повествовании выписан по минутам и заполнен множеством эпизодов. При этом почти полгода в действии повести сливаются в один монотонно тянущийся день, лишенный каких-либо событий. В финале же «Котлована» пятнадцать часов и вечность умещаются в одном абзаце (Чиклин пятнадцать часов рыл могилу в «вечном камне»). Ось времени в «Котловане» устремлена в вечность - веками повторяющиеся четыре времени года, о которых постоянно напоминает умирающая Настя, важнее, чем «однократные» исторические даты.

Время в «Котловане», однако, может «оборачиваться» пространством. Когда старик с кафельного завода, чинивший лапти, собирается «отправиться в них обратно в старину» или Прушевский смотрит «в поздний вечер мира», то временные понятия (старина или вечер) понимаются читателем как пространственные. Ось времени может заменять пространственные координаты: «Его пеший путь лежал среди лета», - говорится о дороге, по которой идет Вощев.

Если временные рамки повествования в «Котловане» четко обозначены, то пространство регулярно теряет сколько-нибудь определенные очертания. Особое внимание следует обратить на топографические наименования, которые используются в повести. СССР и Россия - самые «малые» пространства, которые имеют названия. Город, в котором строится общепролетарский дом, и деревня, в которой идет раскулачивание, вообще не имеют названий - зато упоминается Млечный Путь. Единственное «локальное» обозначение - колхоз имени Генеральной Линии. Название это построено Платоновым на основе оксюморона: генеральная линия была провозглашена в связи с курсом на индустриализацию.Название колхоза должно было переводиться с бюрократического языка на нормальный примерно так: «колхоз имени линии уничтожения крестьянства». Пространства индустриализации и коллективизации в повести взаимопроницаемы: действие разворачивается одновременнов городе и деревне.

У художественного пространства «Котлована» есть парадоксальное свойство. С одной стороны, от начала повести к финалу пространство как бы стягивается в точку: в экспозиции Вощев «вышел наружу», перед ним было «одно открытое пространство», а в финале «открытое пространство» сменяется могилой Насти - навсегда закрытой и отгороженной от внешнего мира. С другой стороны, пространство «Котлована» абсолютно не способно локализоваться - и тому можно привести множество примеров. Котлован постоянно расползается вдаль и уходит вглубь; вначале он захватывает овраг, потом партийная администрация требует его расширения в четыре раза, а Пашкин, «дабы угодить наверняка и забежать вперед главной линии», приказывает увеличить котлован уже в шесть раз. Не случайно в финале повести появится и характерное уточнение - «пропасть котлована», которую можно рыть до бесконечности.

Герои повести обитают в мире, лишенном пространственных ориентиров: землекопы и крестьяне «расходятся в окрестность» или уходят ^внутрь города»; Чиклин, рассердившись, зашвырнул Жачева «прочь в пространство»; кулаков «ликвидируют вдаль», сплавляя на плоту вниз по реке. Начинается путешествие Вощева с того, что он «не знал, куда его влечет, и облокотился в конце города на низкую ограду...» Масштаб пространства резко меняется - «конец города» оказывается сопоставим с «низкой оградой».

Примечателен и разговор Вощева с шоссейным надзирателем: «Далеко здесь до другого какого-нибудь города? » - спрашивает Вощев. Сам принцип ориентации в пространстве - «какого-нибудь», «другого» - противоречит всем привычным нормам. В классическом пространстве человек движется «от- к», и у этого движения обязательно есть направление. В мире Платонова направления отсутствуют: герой идет «куда-то» (или ему вообще «некуда идти»), и идти для него - важнее, чем дойти.

Отличительными платоновскими синонимами к понятию «пространство» становятся «неизвестное место» («из неизвестного места подул ветер»), «порожнее место» («Елисей уставился в мутную сырость порожнего места»), «пустопорожнее» («дул ветер с пустопорожней земли»).

В классической литературе маршрут героя может пролегать по реальным улицам реальных городов. Достаточно вспомнить «Вчерашний день, часу в шестом,/Зашел я на Сенную...», или «Преступление и наказание», в котором путь Раскольникова можно проследить по карте Петербурга, или «Евгения Онегина», в котором путь Лариных по Москве зафиксирован с точностью до количества дорожных поворотов. Но если у человека, прочитавшего «Котлован», спросить, как дойти

от котлована до дома товарища Пашкина или от барака землекопов до кафельного завода, он вряд л и сможет ответить. Персонажи «Котлована» беспрерывно куда-то перемещаются, но... «Вощев ушел в одну открытую дорогу» - вот «маршрут» платоновского героя.

В отличие от времени, которое обретает у Платонова пространственные координаты, само пространство дематериализуется, утрачивая привычные три измерения, но обретая одно новое - метафизическое. Герой может уйти - «в пролетарскую массу», лечь- «под общее знамя», и Жачев, например, переживает из-за того, что его, как «грустного урода», при социализме «ликвидируют в тишину». Место у Платонова заменяется понятием - а само понятие «пространство» становится метафорой мира идей.

Подведем некоторые итоги. Пространственно-временная организация «Котлована» антиномична. Пространство размыкается в бесконечность - но одновременно стягивается в точку (если в нем и есть направление - то это направление «на котлован»); время просчитано по дням и часам - но измеряется оно вечностью. Рамки повести раздвигаются в глубину времени и в необъятное пространство космоса - художественное пространство повести становится прежде всего пространством смысла. Пространственно-временная организация повести подчинена главной художественной задаче писателя - не описанию конкретного исторического события, а философскому обобщению эпохальных преобразований.

Языковая ткань повествования

Тезис о «странноязычии» Платонова в литературоведении стал уже общим местом. Действительно, поэтика грамматического сдвига, «неуравновешенный» синтаксис, «произвол» в сочетании слов - все это отличительные особенности художественного языка Платонова.

Обратимся к одной только фразе Платонова.

Вечернее электричество было уже зажжено на построечных лесах, но полевой свет тишины и вянущий запах сна приблизились сюда из общего пространства и стояли нетронутыми в воздухе.

Если попытаться прочитать это предложение на языке привычных понятий, то «искрить» начнет едва ли не каждое словосочетание. Традиционный поэтический оборот «вечерний свет» под пером Платонова превращается в инженерно-техническое и какое-то не совсем правильное «вечернее электричество». «Светтишины» обращает на себя внимание синтезом зрительных и слуховых ощущений. «Запах сна» повергает читателя в размышление - то ли это смелаяметафора, то ли замаскированная синестетическая конструкция (сложное, синтетическое восприятие, возникающее при соединении ощущений, за которые отвечают разные органы чувств (например, слуховые и осязательные, зрительные и обонятельные), принято называть синестезией), в которой соединяются обонятельные и зрительные ощущения (а сон - это тот «фильм», который смотрят спящие); может возникнуть и самое неожиданное предположение - о том, что у сна на самом деле бывает свой запах и фразу надо понимать буквально. Но самое странное - свет и запах «стояли нетронутыми в воздухе»! Как будто есть кто-то, для кого это возможно - прикоснуться к свету и запаху.

Но это только внешний, «посторонний» взгляд на логику платоновского языка. В составе целого смысловой объем процитированного предложения увеличивается за счет контекстуальных значений каждого слова. Говоря о структуре художественного пространства, мы заметили, что оно вбирает в себя два проницаемых друг для друга сюжетных подпространства - городское и деревенское. В описании вечера как раз и происходит соединение этих подпространств. В результате «общее пространство» предстает одновременно в двух своих ипостасях («полевой свет» и «построечные леса» общепролетарского дома).

Еще одна ярко выраженная «платоновская» особенность - превращение невещественного в «вещество существования». «Свет тишины» и «запах сна» из абстрактных понятий делаются конкретными - в процитированном предложении они локализуются и опредмечиваются. Более того, эта «приобретенная» предметность специально подчеркивается - свет и запах «стояли нетронутыми», следовательно, потенциально они доступны осязательному восприятию. Летний вечер в буквальном смысле становится все более и более ощутимым - его восприятие складывается из зрительных, слуховых, обонятельных, осязательных ощущений.

Сформулируем один предварительный вывод: в прозе Платонова слово является не только самостоятельной смысловой единицей (или единицей словосочетания); оно насыщается множеством контекстуальных значений и становится единицей высших уровней текста - например, сюжета и художественного пространства. Слово должно пониматься не только в его общеязыковом (словарном) значении, но и в значении контекстуальном - причем контекстом нужно признать все произведение.

Сложность восприятия языка Платонова состоит еще и в том, что его фраза практически непредсказуема - точнее сказать, она почти никогда не соответствует ожиданиям читателя. Воспитанному на образцовом литературном языке читателю сложно представить, что у сознательности бывает «сухое напряжение», что жалобной бывает не только песня или (не будем пренебрегать канцеляризмами) книга - жалобной становится девочка Настя. Если фраза начинается со слов: «На выкошенном пустыре пахло...» - то читатель прежде всего подумает, что недостающим словом должно быть «сеном». И ошибется, потому что по-платоновски - «пахло умершей травой» (обратим внимание на то, как в проходной, на первый взгляд, фразе проводится одна из важнейших тем «Котлована» - смерти и жизни).

Невозможность спрогнозировать течение платоновской фразы стала основной причиной отсутствия пародий на Платонова. При том, что у литературных пародистов 1930-х гг. было множество пародий на любого из крупных писателей той поры, Платонов всегда оставался «безнаказанным». Подвижность грамматических соединений, движение слов «вкось и вкривь» не давало возможности сформулировать «общий закон» платоновского стиля - а потому делало его «неприспособленным» для пародирования.

Однако определенные закономерности платоновской стилистики все же найти можно. Остановимся на тех языковых явлениях, которые встречаются в тексте «Котлована» регулярно и основываются на сходных закономерностях.

Уже первое предложение повести останавливает внимание читателя излишними уточнениями и подробностями: «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования». Избыточное уточнение - «личной жизни», казалось бы, без потери для общего смысла фразы можно исключить. Однако такого рода избыточные подробности будут поджидать читателя на каждой странице: «он любил... следить за прохожими мимо», «по стеклу поползла жидкость слез», «Елисей не имел аппетита к питанию», «свалился вниз», «лег... между покойными и лично умер» и т. д. С точки зрения нормативной стилистики такие словосочетания следует отнести к плеоназмам - «избыточным» выражениям, в которых используются лишние слова, уже не являющиеся необходимыми для понимания смысла. Платонов, тем не менее, почти никогда не избегает плеоназма там, где без него можно было бы обойтись. Можно предположить, что в поэтике Платонова плеоназм - это способ «материализации подтекста: избыточность конкретизации призвана заполнить смысловые пустоты «само собой разумеющегося». Логическая ясность не означает фактической достоверности - и потому плеоназм становится необходимым приемом в «предметном» изображении того или иного явления.

Еще одна особенность языка Платонова - нарушение лексической сочетаемости слов. Самый простой случай - соединение в одной фразе стилистически разнородных слов. Например, в предложении «С телег пропагандировалось молоко» явно не стыкуются идеологически маркированное слово «пропагандировать» и аполитичные «телеги» и «молоко». Сферы употребления этих слов столь разнятся, что, столкнувшись в одной фразе, слова начинают тянуть в противоположные стороны. Отсюда - комический эффект, но эффект незапланированный: в этом предложении выразились вполне серьезные ностальгические размышления платоновского героя, в сознании которого причудливо слились официальная пропаганда и воспоминания детства.

Многочисленные формулировки типа «безжалостно родился», «выпуклая бдительность актива», «текла неприютная вода», «тоскливая глина», «трудное пространство» интуитивно безошибочно понимаются читателем - но дать им рациональное объяснение крайне сложно. Особенность таких «неправильных» сочетаний состоит в том, что определение (или обстоятельство) относится течением фразы «не к тому» существительному (глаголу). В словосочетании «тоскливая глина» прилагательное указывает не на качество глины, а на психологическое состояние землекопа и должно быть грамматически связано именно со словом «землекоп». «Трудное пространство» оказывается трудным не само по себе - таким оно воспринимается платоновским героем. Прилагательное вновь оказывается как бы на чужом месте, точнее сказать, на месте прилагательного должна была бы стоять категория состояния - «человеку было трудно (в пространстве)». Однако смысловые границы «оригинальной» (платоновской) фразы и «переводной» не совпадают: в оригинале определение относится не только к миру человека, но и к состоянию мира и к природе в целом.

Достаточно регулярно Платонов прибегает к замене обстоятельств определениями. В этом случае грамматическая «неправильность» оборота возникает из-за неверной адресации признака - вместо предмета действия (и, соответственно, наречия) указывается признак предмета (используется прилагательное). Отсюда возникают сочетания типа «постучать негромкой рукой», « дать немедленный свисток », « ударить молчаливой головой». С позиций нормативного, литературного языка следовало бы поменять порядок слов в предложении и восстановить обстоятельства: «негромко постучать (рукой)», «немедленно дать свисток», «молча ударить головой». Однако для поэтики Платонова такой вариант чужд: в мире писателя свойства и качества «вещества существования» важнее и значимее, чем характер действия. Следовательно, выбор падает не на наречие (признак действия), а на прилагательное (признак предмета или явления).

«Вещественность» видения мира делает возможным и сочетание качественно разнородных предметов и явлений - поскольку все они имеют равные права в глазах героев и повествователя. Отсюда - «волновались кругом ветры и травы от солнца»; «от лампы и высказанных слов стало душно и скучно». В равной степени сопоставляться могут солнце и слепота, грусть и высота. Обычно менее знакомое и понятное явление в сравнении уподобляется более знакомому. У Платонова же сравнение основывается не на сопоставлении признаков, проявленных в большей или меньшей степени, - составные элементы его сравнения вообще лежат в разных областях лексики. Во фразе «точно грусть - стояла мертвая высота над землей» сравниваются эмоциональное состояние и физическое измерение; в предложении «люди валились, как порожние штаны» составные части сравнения кажутся несопоставимыми из-за разницы в их положении в системе ценностей человека.

Абстрактные понятия у Платонова - это чаще всего бывшие абстрактными существительные. В контексте «Котлована» понятия «истина», «счастье», «революция», «бдительность», «время» становятся вещественными, осязаемыми и воспринимаются героями как вполне конкретные предметы. Они доступны именно осязательному ощущению: «Чиклин... погладил забвенные всеми тесины отвыкшей от счастья рукой»; «он не знал, для чего ему жить иначе - еще вором станешь или тронешь революцию». Еще один пример: разозлившись на активиста, раскутавшего умирающую Настю, Чиклин дал ему «ручной удар в грудь», отказавшись от предложенного Жачевым железного прута отнюдь не из гуманных соображений: «Я сроду не касался человека мертвым оружием: как же я тогда справедливость почувствую?»

Подобным образом и Вощев полагает, что истина непременно должна храниться в теле человека: «Вощев... желал хотя бы наблюдать его (смысл существования. - Т. К.) в веществе тела другого, ближнего человека...» Не случайно и привычный фразеологизм «докопаться до истины» получает в контексте «Котлована» предметное значение: рабочие, роющие котлован, в буквальном смысле пытаются докопаться до основ «будущего невидимого мира», до истины и «вещества существования». Таким образом, метафоре возвращается ее прямое значение.

Реализация метафоры - регулярно используемый Платоновым художественный прием. Словам, утратившим в устойчивых речевых формулах свое прямое, предметное значение, возвращается изначальный смысл. Вот пример превращения переносного значения в прямое, совершающееся по наивной детской логике: заболевшая Настя просит Чиклина: «Попробуй, какой у меня страшный жар под кожей. Сними с меня рубашку, а то сгорит, выздоровлю - ходить не в чем будет!» «Жар» из симптома болезни превращается в предложении в настоящий огонь - и фраза достраивается с учетом нового значения слова.

До сих пор основная задача нашего анализа состояла в установлении закономерностей, определяющих стилистическое своеобразие платоновской прозы. Некоторые из особенностей языка писателя, как видим, могут поддаваться рациональному объяснению, и мы можем сделать вывод о художественной оправданности грамматических сбоев - нарушений лексической сочетаемости и синтаксического порядка слов в предложении. Элементарная единица текста у Платонова связана с высшими уровнями повествования - и этот тезис можно подкрепить многочисленными примерами.

Однако не менее убедительна и другая версия о «загадочном» и «необъяснимом» языке Плато-нова. Ее главный тезис кратко сформулирован М. Геллером: «Язык Платонова - язык, на котором говорит утопия, и язык, который она создает, чтобы на нем говорили. Язык утопии становится инструментом коммуникации и орудием формирования жителя идеальногообщества».

Язык утопии рассчитан не на понимание, а на запоминание. Официальная идеология провозгласила «построенный в боях социализм» идеальным обществом. Для утверждения фикции в качестве реальности понадобился «новояз» -язык утопии. В нем уже все есть, все вопросы и все ответы. Усвоение «новояза» не требует никаких усилий - достаточно лишь заучить правильные формулировки. Процесс освоения языка представлен в «Котловане» на примере Козлова: «Каждый день, просыпаясь, он вообще читал в постели книги, и, запомнив формулировки, лозунги, стихи, заветы, всякие слова мудрости, тезисы различных актов, резолюций, строфы песен и прочее, он шел в обход органов и организаций, где его знали и уважали как активную общественную силу...» Внутренняя речь Козлова передается в авторском повествовании в соответствующей терминологии: «Сегодня утром Козлов ликвидировал как чувство свою любовь к одной средней даме».

Человеку, не желающему добровольно осваивать «новояз» утопии, все равно не скрыться от его всепроникающей навязчивости. На котлован для политического обучения масс, например, привозят радио, которое беспрерывно выдавало «смысл классовой жизни из трубы». «Товарищи, мы должны мобилизовать крапиву на фронт социалистического строительства!» (обратим внимание на то, что сугубо мирный процесс - строительство - представлен в военной терминологии: «мобилизовать», «фронт»; идеология тем самым утверждала пафос героического дерзания - в противовес рефлексии и «вечерним размышлениям»).

От него невозможно спрятаться: даже когда рупор сломался, не выдержав «силы науки» (последним был призыв «помочь скоплению снега на коллективных полях»), вместо него начал работать Сафронов. Слушателю не надо мучительно подыскивать слова, чтобы выразить свое чувство - в языке заранее есть готовые формулировки, под которые остается подогнать свои ощущения. Реальность, таким образом, замещается фантомом - «правильными» в своей бессмысленности формулировками.

В языке последовательно выдерживается принцип активиста: «будь там истина, будь кулацкая награбленная кофта - все пойдут в организованный котел». Бессмысленное сочетание разнородных понятий, не стыкующихся друг с другом, попытка придать наукообразность «порожним» формулировкам - один из главных принципов высказывания. Показателен в этом отношении урок обучения грамоте в колхозе имени Генеральной Линии:

«Пишите далее понятия на «б». Говори, Макаровна!

Макаровна приподнялась и с доверчивостью перед наукой заговорила:

- Большевик, буржуй, бугор, бессменный председатель, колхоз есть благо бедняка, браво-браво-ленинцы! Твердые знаки ставить на бугре, большевике и еще на конце колхоза, а там везде мягкие места!»

Этот язык - деформированная, отраженная в кривом зеркале идеологии картина мира, которая должна заместить собственное представление человека о том, что его окружает.

Абсурдные сочетания - в рамках одной фразы - «истины» и «кофты» в своей нелепости создают комический эффект. Достаточно обратиться к формулировкам «козел есть рычаг капитализма» или «если... ты в авангарде лежишь, то привстань на локоть» - слова в них тянут в разные стороны и отталкиваются друг от друга, а их «насильственно» удерживают вместе.

Речь своих героев Платонов строит по «стандартам» эпохи: они, усваивая язык директив и лозунгов, пытаются изъясняться так же: «Вопрос встал принципиально, и надо его класть обратно по всей теории чувств и массового психоза». Формулировка Сафронова ничуть не хуже тех, которые он мог слышать по радио, или тех, которыми пользуется активист, заполняя ведомость «бедняцко-середняцкого благоустройства»: однаграфа называлась «перечень ликвидированного насмерть кулака как класса, пролетариатом, согласно имущественно-выморочного остатка». Разница лишь в том, что в официальной речи слова выпотрошены, лишены живого значения и призваны удостоверять принадлежность говорящего к правящему классу, а Сафронов видит все слова в их «предметном», осязаемом облике. Закон овеществления абстракций является для языка Платонова универсальным - и действует даже при пародировании идеологических клише.

Каламбуры, в основе которых лежит реализация метафоры, - устойчивый компонент платоновского обращения с идеологическими стереотипами. Формула «курс на интеллигенцию» в «Котловане» становится указанием того, куда идет герой - в буквальном значении: «Козлов... хотел идти к Прушевскому...

- Ты что, Козлов, курс на интеллигенцию взял? Вон она сама спускается в нашу массу.

Прушевский шел на котлован...»

Стандартная публицистическая метафора «костер классовой борьбы», вложенная в уста Сафронова, перерастает в фантасмагорию конкретизации: «Мы уже не чувствуем жара от костра классовой борьбы, а огонь должен быть: где же тогда греться активному персоналу».

Таким образом, смысловые смещения в рамках предложения, эпизода, сюжета - наиболее точное отражение сдвинутого миропонимания и мироустройства. Платоновский язык включает в себя обычные слова, но законы сочетаемости слов делают его структуру сюрреалистической. Иными словами, сам язык и есть модель той фантастической реальности, в которой обитают персонажи и которую мы называем художественным миром Платонова.

Творчество А. Платонова в литературной критике

Л. Авербах

Нам нужно величайшее напряжение всех сил... суровая целеустремленность!.. А к нам приходят с пропагандой гуманизма! Как будто есть на свете что-либо более истинно человеческое, чем классовая ненависть пролетариата... <...>

Платоновская «нигилистическая» критика государства вполне гармонирует и с его «гуманизмом», и с его проходящим через весь рассказ противопоставлением города деревне - крестьянство, дескать, все производит, а над ним... - сытые горожане, с кожаными мешками под мышкой! «Молодеческий» нигилизм оказывается явным оружием в руках «степенного» и «солидного» кулака!

Рассказ Платонова - идеологическое отражение сопротивляющейся мелкобуржуазной стихии. В нем есть двусмысленность, в нем имеются места, позволяющие предполагать те или иные «благородные» субъективные пожелания автора. Но наше время не терпит двусмысленности; к тому же рассказ в целом не двусмысленно враждебен нам! <...>

Писатели, желающие быть советскими, должны ясно понимать, что нигилистическая распущенность и анархо-индивидуалистическая фронда чужды пролетарской революции никак не меньше, чем прямая контрреволюция с фашистскими лозунгами. Это должен понять и А. Платонов.

(Из рецензии «О целостных масштабах и частных Макарах» на рассказ А. Платонова «Усомнившийся Макар». - «Октябрь». 1929. М 11.)

А. Фадеев

Одним из кулацких агентов... является Андрей Платонов, уже несколько лет разгуливающий по страницам советских журналов в маске «душевного бедняка», простоватого, беззлобного, юродивого, безобидного, «усомнившегося Макара». <...> Но, как и у всех его собратьев по классу, по идеологии, под маской «усомнившегося Макара» дышит звериная, кулацкая злоба... Повесть Платонова «Впрок»... является контрреволюционной по содержанию.

Основной замысел его «очерков» состоит в попытке оклеветать коммунистическое руководство колхозным движением и кадры строителей колхозов вообще...

...Всех строителей колхозов Платонов превращает в дураков и юродивых. Юродивые и дурачки, по указке Платонова, делают все для того, чтобы осрамиться перед крестьянством в угоду кулаку. <...>

Озлобленная морда классового врага вылезает из-под «душевной» маски. Платонов распоясывается. Изобразив колхозную жизнь как царство бестолочи, он переходит затем к описанию лжеартели, кулацкого колхоза, состоящего из переродившихся бывших героев гражданской войны. <...> Идиллия, описываемая Платоновым, выглядит прямо каким-то кулацким оазисом в пустыне бестолочи и сумятицы.

(Из рецензии «Об одной кулацкой хронике» на повесть «Впрок. Бедняцкая хроника». - «Красная новь». 1931. N 5-6.)

А. Гурвич

Потребность проливать слезы над чужим горем у Платонова настолько сильна и ненасытна, что он неутомимо и изощренно вызывает в своем воображении самые мрачные картины... В полном самозабвении тянется она (фантазия художника. - Т. К.) ко всему скорбному, к ночи, к смерти, к нищете. <...>

Он приписал пролетариату, крестьянству, всему человечеству мироощущение нищего, сироты, бродяги. Смирение, косность, отчаяние - три кита, на которых держится платоновский мир. Слова, которые чаще всего встречаются в произведениях Платонова, - это слова отрицания, слова негативные, слова, говорящие не о существующем, а об отсутствующем, не о найденном, а о потерянном.

(Из статьи «Андрей Платонов». - «Красная новь». 1937. N 10.)

В. Ермилов 

А. Платонов давно известен читателю... Описание у него всегда только по внешней видимости реалистично - по сути же оно является лишь имитацией конкретности. И все персонажи, и все обстоятельства в его рассказах носят отвлеченно-обобщающий характер. А. Платонов всегда пишет притчи. Именно так написан и рассказ о «некоем» Иванове и его семье... А. Платонова не занимает конкретный человек, его интересует Иванов вообще, любой «Иванов»! <...>

Что же касается «эстетики» А. Платонова, то и она хорошо известна.

Надоела читателю любовь А. Платонова ко всяческой душевной неопрятности, подозрительная страсть к болезненным - в духе самой дурной «достоевщины» - положениям и переживаниям, вроде подслушивания ребенком разговора отца с матерью на интимнейшие темы. Надоела вся манера «юродствующего во Христе», характеризующая писания А. Платонова.

(Из рецензии «Клеветнический рассказ А. Платонова» на рассказ «Семья Иванова» («Возвращение» ). - «Литературная газета». 1947. 4 января.)

Л. Шубин

О языке Платонова писали много - порой в нем видели своеобразный эстетский язык, маску, юродство, кривляние, чаще, однако, восторгались его народной выразительностью, гибкостью и красотой. <...>

Вводя образ рассказчика или передавая слово герою, молодой писатель стремился социально и психологически оправдать собственный строй мышления, ибо, по сути дела, он изображал не «чужое слово» и не «чужую мысль». Платонов остается как бы внутри изображаемого сознания. Он сам так думает, как его герои, самый склад его мышления народный. Платонов - интеллигент, который не вышел из народа. <...>

«Неправильная» гибкость языка Платонова, прекрасное «косноязычие» его, шероховатость, особые, столь характерные для народной речи, спрямления - все это своеобразное мышление вслух, когда мысль еще только рождается, возникает, «примеряется» к действительности. <...>

...Герои Платонова ведут беспрерывный диалог с миром и с окружающими людьми, диалог, через который складывается, формируется авторская идея.

(Из статьи «Андрей Платонов». - «Вопросы литературы». 1967. N 6.)

С. Бочаров

В прозе Андрея Платонова нас поражает ее - в широком и общем смысле - язык. Чувствуется, что самый процесс высказывания, выражения жизни в слове - первейшая внутренняя проблема для этой прозы. <...>

В тексте Платонова всепроникающа его оппозиция «жесткого существа» и тонкого, чуткого «вещества»... Конфликт... - между силами рассеяния, разрушения, хаоса, энтропии и тихо сопротивляющейся... силой сосредоточения, концентрации, укрепления, накопления энергиии смысла. Вот настоящий конфликт в содержании и выражении платоновской прозы. <...>

Вспомним... примеры платоновского формулирования: «бедное, но необходимое наслаждение», «веществосуществования», «житьнечаянно», «жестокая жалкая сила». Особенность этого выражения в том, что сходятся вместе слова, которые словно тянут в разные стороны, как персонажи басни Крылова. Они встречаются странно, понятия разного плана, контекста, масштаба, как будто разной фактуры, и на внутренних перебоях в местах их встречи в платоновской фразе и зацепляется внимание читателя.

(Из статьи «Вещество существования». 1968.)

И. Бродский

Единственное, что можно сказать всерьез о Платонове в рамках социального контекста, это что он писал на языке данной утопии, на языке своей эпохи; а никакая другая форма бытия не детерминирует сознание так, как это делает язык. <...> Платонов сам подчинил себя языку эпохи, увидев в нем такие бездны, заглянув в которые однажды, он уже не мог скользить по литературной поверхности, занимаясь хитросплетениями сюжета, типографскими изысканиями и стилистическими кружевами...

...Платонов говорит о нации, ставшей в некотором роде жертвой своего языка, а точнее - о самом языке, оказавшемся способным породить фиктивный мир и впавшем от него в грамматическую зависимость.

(Из предисловия к повести «Котлован». 1973.)

Э. Маркштайн

.. .Дом, категория не бытовая, а философская, и Дом этот... противопоставляется и единоличным домам, и растительному, не-человеческому миру, и забытому времени, то есть прошлому. <...>

То, что в первой части было мечтой, предметом надежд - постройка дома общей жизни, в котором и Вощеву, и Прушевскому виделась хотя бы возможность найти смысл, истину жизни... становится предлогом для насилия. Там были: фраза, директива, Пашкин со своей генеральной линией, в общем-то еще не способные искоренить мечту-утопию, там была лирика в контрасте с сатирой, а здесь - «ликвидация кулаков вдаль», деревня... которой «скучно обобществляться в плен», здесь все более и более овладевает читателем чувство душевной тоски, вызываемое сгущением сатиры в гротеск. Тускнеет идея Дома, о нем забывают и строители, а Оргдвор уже по безобразности своего названия начисто лишен всякой эмоциональной привлекательности. Об Оргдворе нельзя мечтать, его можно только осуществлять, и осуществлять силой.

(Из статьи «Дом и котлован, или Мнимая реализация утопии». (Вена) 1980.)

М. Геллер

Художественный мир Платонова философски адекватен миру строительства утопии, изображаемому писателем... Единственный из советских писателей, Андрей Платонов обнаруживает универсальность осуществленной утопии, становящейся тоталитарным миром...

Все основные произведения Платонова построены по одной модели - это «метафизическое путешествие» в поисках счастья и вглубь себя...

Адекватность платоновского мира реальности строящейся и построенной утопии объясняется тем, что Платонов рисует фантастический, сюрреалистический мир, который предельно точно отражает «царствомнимости», представляющее собой мир реальный...

Платоновский язык, наиболее примечательный и своеобразный элемент его поэтики, передает фантастичность реальности и реализм фантастического, невообразимого. Он характерен «реалистическим» словарным запасом, отражающим идеологическую речь времени, и сюрреалистической структурой, нарушающей законы грамматики и синтаксиса.

(Из статьи «Андрей Платонов в поисках счастья». (Париж) 1982.)

Т. Сейфрид

...Логика платоновской мысли подводит нас к выводу, что языковой произвол... является скорее врожденной чертой советской политической фразеологии, нежели причудой эксцентричных персонажей (включая и повествователя)... Под пером Платонова самые расхожие политические метафоры периода коллективизации оказываются чреваты буквальным смыслом... Одно из подобных клише, вложенное в уста Сафронова, перерастает в фантасмагорию конкретизации: «Мы уже не чувствуем жара от костра классовой борьбы, а огонь должен быть: где же тогда греться активному персоналу».

(Из статьи «Писать против материи: о языке «Котлована» Андрея Платонова. (Лос-Анджелес)

1987.)

Вопросы и задания

1. Как датировка повести (декабрь 1929 - апрель 1930 г.) связана с изображенными в ней событиями? Какие факты и события повести позволяют скорректировать внутреннюю хронологию повествования? Как соотносятся в повести историческое и сюжетное время?

2. Каковы топографические координаты событий, происходящих в повести? Какие пространственные объекты формируют топографию «Котлована»? Является ли котлован пространственным центром повести? Каковы дополнительные, контекстуальные значения понятия «котлован» в произведении?

3. Каково место и значение имен собственных в топографии «Котлована»? (Обратите внимание на то, что среди немногочисленных топонимов в одном ряду оказываются Млечный Путь и колхоз имени Генеральной Линии.) Как их значение связано со смыслом происходящих в повести событий? Почему основная нагрузка в повести приходится на нарицательные названия топографических объектов (город, деревня и т. д.)?

4. Каково значение мотива дороги в сюжете и композиции повести? Попытайтесь описать маршрут Вощева: отправной пункт, «станции следования», конечная точка пути. В чем необычность дорог, пролегающих в пространстве «Котлована»? В чем проявляется своеобразие мотива дороги в творчестве Платонова - по отношению, например, к классической традиции (вспомните, в каких произведениях русской литературы XIX в. мотив дороги является важнейшим в сюжете и композиции текста)?

5. В экспозиции повести Вощев представлен читателю как герой-странник: «Котлован» начинается с того, что Вощев отправляется в дорогу. В чем сходство и в чем различие платоновского героя-странника с его литературными предшественниками (вспомните, в каких произведениях русской литературы центральными или второстепенными персонажами произведения были странники и странницы)? Что заставляет Вощева отправиться в дорогу? В чем герой Платонова видит жизненную необходимость своего странничества?

6. Выделите сквозные понятия-мотивы, формирующие смысловую структуру и композицию повести. Как они связаны друг с другом? Каково их значение в сознании разных персонажей повести? Какие дополнительные значения привносят сквозные мотивы в содержание заглавия?

7. Сопоставьте событийную организацию «Котлована» с сюжетами других произведений о коллективизации («Поднятая целина» М. Шолохова, «Овраги» С. Антонова, «Мужики и бабы» Б. Можаева). Какие сцены и эпизоды составляют в этих произведениях основу «сюжета коллективизации»? В чем разница художественного решения Платонова и названных писателей? Какие детали повествования переводят платоновские «зарисовки с натуры» на уровень философских обобщений?

8. Каковы художественные функции гротеска в изображении коллективизации в повести Платонова? Приведите примеры эпизодов, художественное решение которых основывается на гротеске. Объясните, почему именно гротеск становится наиболее точным способом изображения нового - «организованного» - мира? В чем своеобразие гротеска у Платонова (вспомните, в творчестве каких русских писателей XIX в. гротеск был важнейшим художественным приемом)?

9. В системе персонажей повести важное место занимают животные: медведь-молотобоец, обладающий классовым чутьем и отправляющийся вместе с рабочими раскулачивать зажиточных крестьян; лошади, научившиеся ходить строем и добровольно участвующие в обобществлении имущества; одинокая «контрреволюционная» собака, которая в «год великого перелома» брешет «по-старинному». Охарактеризуйте место этих персонажей в сюжете и композиции повести. Чем животные в «Котловане» отличаются от своих сказочных и басенных «собратьев»? Как жанровая специфика произведения влияет на способы изображения этих персонажей? В чем различие их художественных функций в произведениях Платонова и, например, Салтыкова-Щедрина, Крылова, писателей-реалистов XIX в.?

10. Общая тональность повествования в «Котловане» безусловно трагична. Герои не обладают, кажется, даже способностью смеяться; выражение мучительной тоски на их лицах может в лучшем случае смениться «равнодушным утомлением». Однако в «Котловане» есть целый ряд эпизодов, которые решены в комическом ключе. Приведите примеры таких комических сюжетов; объясните, какие приемы комического в них используются. В чем своеобразие комического в поэтике Платонова? Как соотносятся в его повествовании комическое и трагическое?

11. Литературное произведение советской эпохи (в частности, 1920-1930-х гг.) трудно представить без образа партийного руководителя. В повести Платонова к «активу» принадлежат Пашкин, «главный в городе», активист. Вспомните, как представлены в «Котловане» обязательные «положительные» герои эпохи. Чем отличаются принципы их изображения у Платонова и его современников? Какова роль имен собственных (или их отсутствия) в характеристике партийных руководителей в повести Платонова?

12. Отличительная особенность поэтики Платонова - почти полное отсутствие вещных подробностей в изображении интерьера, пейзажа, внешности героя. Например, портретом героя (вспомните, какого в каждом случае) может служить такое описание: «не старый, но седой от счета природы человек », « мутное однообразное лицо, обросшее по окружности редкими волосами». (Попробуйте сопоставить эти портретные наброски с бунинскими или тургеневскими портретами.) В чем отличие «живописной техники» Платонова от классической «школы портрета»? Почему в прозе Платонова внешние формы предметов (то же относится и к портрету персонажа) чаще всего зрительно непредставимы? Объясните, почему такой принцип внешней изобразительности больше всего соответствует платоновскому художественному письму?

13. Сопоставьте несколько пейзажных фрагментов из разных произведений Платонова. Обратите внимание прежде всего на предметные реалии, попадающие в рамку пейзажной картины, и ракурс изображения, соотношение общего и крупного планов; проследите за тем, как перемещается глаз наблюдателя, описывающего картину. Попытайтесь определить эмоциональную доминанту каждого пейзажа.

. «Дождь еле-еле капал. Стало смирно и сумрачно кругом повсюду; листья деревьев и трав, уморившись, висели спящими до будущего утра. Лишь далеко-далеко, в чужих и темных полях, вспыхивали зарницы, точно это смежались глаза у усталой тучи» («Июльская гроза»).

«Полночь, наверно, была уже близка; луна высоко находилась над плетнями и над смирной старческой деревней, и мертвые лопухи блестели, покрытые мелким смерзшимся снегом. Одна заблудившаяся муха попробовала было сесть на ледяной лопух, но сразу оторвалась и полетела, зажужжав в высоте лунного света, как жаворонок под солнцем» («Котлован»).

«...Было жарко, дул дневной ветер, и где-то кричали петухи на деревне - все предавалось безответному существованию, один Вощев отделился и молчал. Умерший, палый лист лежал рядом с головою Вощева, его принес ветер с дальнего дерева, и теперь этому листу предстояло смирение в земле» («Котлован»).

Постарайтесь вспомнить, с какой классической литературной «биографией» листа (точнее, листка) сближается история платоновского «предмета несчастья и безвестности».

«Смирное поле потянулось безлюдной жатвой, с нижней земли пахло грустью ветхих трав, и оттуда начиналось безвыходное небо, делавшее весь мир порожним местом» («Чевенгур» ).

Как связаны в пейзаже конкретные и отвлеченные понятия? Как организовано художественное пространство в каждом из данных фрагментов? В чем проявляются общие - специфически платоновские - черты предметной изобразительности? Проиллюстрируйте ваши ответы другими примерами повести «Котлован».

14. Важнейшее место в философской проблематике «Котлована» занимает проблема смерти и воскрешения мертвых (вспомните, в каком эпизоде и в связи с какими событиями персонажи повести размышляют о будущей «жизни» мертвых). Сюжет «Котлована» перенасыщен эпизодами умирания, убийств, приготовлений к смерти - причем, не вызывающих у героев никаких эмоций. В деревне убивают Козлова и Сафронова, Чиклин «нечаянно» убивает деревенского мужика, жившего с землекопами, а потом активиста (вспомните, какие еще события могут продолжить этот ряд), и даже заканчивается повесть угрозой Жачева: «Пойду сейчас на прощанье товарища Пашкина убью ». Однако смерть Насти потрясает героев, отнимая веру в «смысл жизни и истину всемирного происхождения». Прокомментируйте значение имени героини в контексте сюжета. Почему смерть Насти получает в «Котловане» символическое значение? Каковы литературные истоки финального эпизода - смерти Насти?

15. «Неправильная» проза Платонова - наиболее адекватное отражение фантастической реальности советской жизни 1920-1930-х гг. В «Котловане» воссоздается язык утопии - язык, призванный заместить реальность, вытеснить ее фантомом иллюзий. Один из ярких примеров «правильного» утопического языка - текст директивы, полученной активистом: «По последним материалам, имеющимся в руке областного комитета... актив колхоза имени Генеральной Линии уже забежал в левацкое болото правого оппортунизма». Приведите другие примеры подобных «образцовых» формулировок из официального «новояза» и попытайтесь вывести некоторые закономерности, на которых строится политическая фразеология эпохи.

16. Какие трудности ждут синхронного переводчика, если он должен будет перевести речь Сафронова: «Поставим вопрос: откуда взялся русский народ? И ответим: из буржуазной мелочи! Он бы и еще откуда-нибудь родился, да больше места не было. А потому мы должны бросить каждого в рассол социализма, чтоб с него слезла шкура капитализма и сердце обратило внимание на жар жизни вокруг костра классовой борьбы и произошел бы энтузиазм!..»

17. Множество «избыточных» уточнений - отличительная черта платоновской прозы. Такие уточнения будут настойчиво повторяться в тексте: «Козлов продолжал лежать умолкшим образом, будучи убитым», «Сафронов изобразил рукой жест нравоучения», «Вощев лежал навзничь и глядел глазами с терпением любопытства». В чем состоит художественная необходимость речевой «избыточности»? Приведите другие примеры плеоназмов из текста «Котлована» и попытайтесь обосновать их художественное значение в контексте повествования.

18. Реализация метафоры - регулярно используемый Платоновым художественный прием. Чаще всего каламбурные превращения метафоры связаны с политической фразеологией, клишированными формулами, регулярно звучащими в речах активистов коллективизации и индустриализации. Приведите примеры высказываний, основанных на реализации метафоры. Почему буквализация отвлеченного значения приобретает важнейшее значение в поэтике Платонова?

19. Одним словосочетанием Платонову часто удается создать целую мизансцену, для перевода которой на грамматически правильный язык требуется самостоятельное предложение. Попытайтесь прокомментировать значение следующих словосочетаний: «внимательная голова», «негромкая рука», «тщательные глаза». Каковы функции определений в таких сочетаниях?

Темы сочинений

1. Котлован великой утопии (социально-историческая и философская проблематика повести А. Платонова «Котлован»).

2. Испытание настоящего: изображение исторических преобразований в повести А. Платонова «Котлован».

3. «Мне без истины стыдно жить»: человек и истина в повести А. Платонова «Котлован».

4. Дом и идея Дома в повести А. Платонова «Котлован».

5. Мотив дороги в сюжете и композиции повести А. Платонова «Котлован».

6. Трагическое и комическое в повести А. Платонова «Котлован».

7. Тема детства и образы детей в повести А. Платонова «Котлован».

8. Структура художественного пространства в повести А. Платонова «Котлован».

9. Имена персонажей в смысловой структуре повести А. Платонова «Котлован».

10. Темы и мотивы русской классики в повести А. Платонова «Котлован».

11. Герои-странники в произведениях А. Платонова.

12. Библейские мотивы в творчестве А. Платонова.

13. Пейзаж и его художественные функции в прозе А. Платонова.

14. Алогизм как мудрость «дурака» (художественные функции алогизма в прозе А. Платонова).

15. Логика изломанного слова: особенности художественного языка А. Платонова.

16. Гротеск и его художественные функции в произведениях А. Платонова и М. Булгакова.

17. Образ Дома в произведениях М. Булгакова и А. Платонова.

18. Две версии истории: изображение коллективизации в произведениях А. Платонова и М. Шолохова.

19. «Этот загадочный, необъяснимый Платонов» (черты творческой индивидуальности писателя).

20. «Интеллигент, который не вышел из народа»: автобиографические мотивы в творчестве А. Платонова.

Развернутые планы сочинений

Темы и мотивы русской классики в повести А. Платонова «Котлован»

1. Гуманистический пафос русской литературы: человек - мера всех вещей. Осмысление русскими писателями судьбы частного человека в круговороте исторических событий («Капитанская дочка», «Медный всадник» Пушкина, «Война и мир» Толстого и т. д.). Внимание к философской проблематике, «вечным вопросам», унаследованное Платоновым из русской литературы.

2. Тип героя: главный герой «Котлована» - «задумавшийся» человек, обратившийся к вопросам мироустройства. Экзистенциальная направленность духовного поиска героя. Категория истины в сознании героя как жизненно необходимого условия существования.

3. Герои-странники в произведениях Платонова: идея вечного духовного движения, руководящая героями. Вощев и герои-странники русской классики («Очарованный странник» Лескова, Лука из пьесы Горького «Па дне», некрасовские мужики из поэмы «Кому на Руси жить хорошо», странствующий «негоциант» Чичиков из поэмы Гоголя «Мертвые души»).

Мотивировка странничества (поиск счастья, или вынужденное скитальчество, или прагматический финансовый интерес).

Хроника и логика пути героя-странника: странничество как способ существования и как способ достижения цели. Странствие как метафора жизненного пути человека («Очарованный странник»).

Мотив одиночества в судьбе героя-странника: переживание личного одиночества (творчество Лермонтова) и всемирного сиротства («Котлован»),

4. Мотив дороги в русской литературной традиции и «Котловане»: сюжетообразующие и композиционные функции дороги в произведениях XIX века («Очарованный странник», «Мертвые души», «Капитанская дочка», «Кому на Руси жить хорошо») и их своеобразие в «Котловане» (все дороги ведут в котлован).

Переосмысление сюжета-путешествия в «Котловане»: линейное и направленное движение героя классической литературы («от» - «к») заменяется вечным возвращением (блужданиями по кругу) и трудным преодолением постоянно расползающегося пространства.

5. Тема Дома в русской литературной традиции и повести Платонова: Дом как родовой очаг, связующее звено между поколениями; «автономная» территория, на которой обитает герой; воплощение уюта, мира и гармоничного существования («Евгений Онегин», «Капитанская дочка», «Медный всадник» Пушкина, дома Ростовых и Болконских в «Войне и мире» Толстого). Трагедия отсутствия Дома (творчество Лермонтова).

Общепролетарский дом в «Котловане» как грандиозный мираж. Утопический проект «будущего неподвижного счастья». Строительство Дома заменяется бесконечным рытьем котлована. Будущий Дом «коммунизма» и «счастливого детства» - и ветхие бараки землекопов в настоящем. Дом, превращающийся в могилу ребенка.

6. Образ ребенка в классической литературе и «Котловане»; истина в устах «младенца» как приговор утопическому миру «Котлована». Смерть ребенка в «Котловане»: в русском культурно-философском обиходе смерть ребенка означает безнравственность мироустройства и социального порядка («Братья Карамазовы» Достоевского).

7. Гротеск в прозе Платонова и произведениях русских писателей XIX века (Гоголя, Салтыкова-Щедрина). Художественные функции гротеска в «Котловане»: гротеск позволяет наиболее адекватно воссоздать фантасмагорию исторических преобразований 1920 - 1930-х гг. Образы животных в гротескной реальности Салтыкова-Щедрина и Платонова: социальная сатира Салтыкова-Щедрина и гротескный мир утопии в «Котловане».

8. «Неклассическая» картина мира - ориентация на классические темы и мотивы русской литературы в творчестве Платонова.

Две версии истории: изображение коллективизации в произведениях А. Платонова и М. Шолохова

1. Исторический и литературный контекст: социальные преобразования конца 1920 - начала 1930-х гг., политика «сплошной коллективизации», «ликвидация кулачества как класса». Сюжет коллективизации в литературе: общая событийная основа и принципиально разное художественное решение темы в «Поднятой целине» и «Котловане».

2. Историческая и географическая определенность событий в «Поднятой целине» - философская обобщенность изображаемого в «Котловане» (размытость пространственных координат при сохранении точной исторической хронологии событий).

3. Положительный герой коллективизации в «Поднятой целине»: коммунист, двадцатипятитысячник, передовой рабочий Давыдов. Боец революции, герой гражданской войны Нагульнов. Авторская характеристика главных героев: «милые моему сердцу...» Герои коллективизации в «Котловане»: «передовой ангел от рабочего состава» Козлов, просто «передовой» рабочий Сафронов, активист.

4. Пафос исторических преобразований в «Поднятой целине» и «Котловане»: социальный оптимизм Давыдова и Нагульнова (с дорогой для него идеей мировой революции) - философский пессимизм героев «Котлована». Место искателя истины (Вощева) в системе персонажей повести.

5. Сюжетные переклички в «Поднятой целине» и «Котловане»: сцены обобществления скота и имущества; прощания крестьян со своей скотиной; забивания скотины, подлежащей сдаче в колхоз; раскулачивания зажиточных крестьян; колхозного собрания и колхозной пляски, гибель руководителей коллективизации.

6. Реалистичность мотивировок в изображении событий коллективизации в «Поднятой целине» - сюрреалистичность изображения в «Котловане».

Эпизоды обобществления скота в «Поднятой целине» и «Котловане»: социально-историческая конкретика в шолоховской версии - экзистенциальная проблематика в платоновской (сцены прощания со своей скотиной Кондрата Майданникова у Шолохова - прощания старого крестьянина с умирающей лошадью у Платонова).

Эпизоды раскулачивания: «приключенческая» интрига раскулачивания Тита Бородина - и комическое разрешение конфликта (через комические эпизоды с участием деда Щукаря). Гротескные эпизоды «Котлована» с участием медведя-молотобойца в раскулачивании. Трагическая тональность в решении эпизода у Платонова.

«Оптимистическая трагедия» гибели Давыдова и Майданникова - «драма абсурда» с гибелью Козлова и Сафронова. Сюрреалистические детали смерти «посланцев пролетариата» в повести Платонова (двое мертвых и один живой под красным знаменем на столе). Смерть активиста: сюжетные мотивировки и «социальные последствия» (активиста раскулачили вниз по реке). Комическое и трагическое в «Поднятой целине» и «Котловане».

7. Результаты коллективизации: колхоз для сознательного середняка («колхоз есть благо бедняка» - в платоновской терминологии) в «Поднятой целине» - и фантасмагорическая «пляска смерти» победившего колхоза в «Котловане».

Две концепции коллективизации: трагическое философское обобщение эпохи - и социально-психологический роман о строительстве социализма в деревне.

Логика изломанного слова

(особенности художественного языка А. Платонова)

1. «Странноязычие» Платонова как художественно обоснованный и единственно адекватный способ изображения утопического мира. «Необъяснимый», «загадочный», «юродивый» язык - результат смещения, сдвига нормативных лексических и синтаксических отношений.

2. Особенности принимаемого официальной идеологией («правильного») языка: язык рассчитан не на понимание, а на запоминание; смысл слов выхолащивается - слова превращаются в пустые оболочки несуществующего содержания; диктат лозунга - раз и навсегда заданной «правильной» формулировки. Политически маркированная лексика - использование слов-ярлыков: замена нейтральной лексики на идеологически окрашенную.

Платонов намеренно строит высказывание своего персонажа (и даже повествователя) по тем же законам, по которым создаются партийные агитки и лозунги. Пародийное переосмысление и ироническое обыгрывание клишированного политического языка в «Котловане» (текст директивы, полученной активистом; речь Сафронова перед землекопами о «происхождении русского народа»; «расслоечная» ведомость активиста).

3. Реализация метафоры как способ пародийного «перевертывания» официальных идеологем.

«Платоновская» грамматика: избыточная и художественно необходимая информация в повествовании. Значение плеоназмов: стремление писателя не к логической, а фактической достоверности изображения. Материализация подтекста как способ заполнить смысловые пустоты «само собой разумеющегося».

Опредмечивание, овеществление абстрактных понятий в тексте Платонова. Отвлеченные категории - истина, счастье, справедливость, нежность - в восприятии героев «Котлована».

Смысл названия и ключевой сюжетной метафоры «Котлована»: «докопаться до истины» значит в буквальном смысле докопаться до основ «будущего невидимого мира», до истины и «вещества существования».

Реализация метафоры - регулярно используемый Платоновым художественный прием. Логика каламбура в прозе Платонова.

4. Закон художественной экономии: одним «юродивым» словосочетанием Платонову удается создать целую мизансцену, для перевода которой на грамматически правильный язык требуется самостоятельное предложение (комментарий лексических и грамматических связей в регулярно используемых Платоновым словосочетаниях: «внимательная голова», «доверчивая голова», «негромкая рука», «терпеливые руки»).

5. Нарушение стилистической сочетаемости слов (соединение в одной фразе стилистически разнородных слов: «с телег пропагандировалось молоко»). Комический эффект «разнонаправленного» словосочетания.

6. Язык для Платонова - не только отражение или выражение какой-то внеязыковой реальности. Сам язык и есть модель той фантастической реальности, в которой обитают персонажи и которую мы называем художественным миром Платонова.

Краткая библиография

Андрей Платонов. Воспоминания современников. Материалы к биографии. Сост. Н. Корниенко, Е. Шубина. - М., 1994.

Андрей Платонов. Мир творчества. Сост. Н. Корниенко, Е. Шубина. - М. 1994.
Двухтомник, посвященный жизни и творчеству А. Платонова, включает воспоминания современников о писателе, письма, рецензии, критические статьи 1920-1940-х гг., литературоведческие работы современных отечественных и зарубежных исследователей.

Васильев В.В. Андрей Платонов: Очерк жизни и творчества. - М., 1990.
В книге прослеживается жизненный и творческий путь писателя.

Геллер М. Андрей Платонов в поисках счастья. - Paris, 1982.
Наиболее полная монография о Платонове. Выделяются сквозные темы и мотивы творчества Платонова, прослеживается их развитие и трансформация в художественном сознании писателя.

Карсалова Е. В., Леденев А. В. Советская литература 30-х годов. А. П. Платонов. М. А. Булгаков. В помощь учителю выпускного класса. - Ярославль, 1990.
Раздел о творчестве А. Платонова содержит детальный анализ повестей «Сокровенный человек» и «Котлован»; в книге дается система вопросов и заданий по творчеству А. Платонова и методические рекомендации учителю.

Чалмаев В. А. Андрей Платонов (К сокровенному человеку). - М., 1989.

Чалмаев В. А. Андрей Платонов: Очерк жизни и творчества. - Воронеж, 1984.
В книгах дается общий обзор жизненного и творческого пути А. Платонова с краткой характеристикой его мировоззрения, отдельными замечаниями о поэтике и своеобразии творческой манеры.

Шубин Л. А. Поиски смысла отдельного и общего существования: Об Андрее Платонове. Работы разных лет. - М., 1987.
Книга о «происхождении мастера» и становлении поэтики А. Платонова; формирование писателя и его творческая эволюция рассматриваются в широком литературном и культурном контексте.

Бочаров С. Платонов / Бочаров С. О художественных мирах. - М., 1985. С. 249-296.
Работы С. Бочарова, замечательные по своей филологической проницательности, уже стали классикой современного платоноведения; основной предмет исследования - художественный язык Платонова.

Бродский И. Предисловие к «Котловану» А. Платонова // Сочинения Иосифа Бродского. Т. 4. Сост. Г. Ф. Комаров. - СПб., 1995.
Поэтически выразительный текст о художественном языке Платонова и языке утопии; основной тезис Бродского (Платонов сознательно подчинил себя языку утопии) получил продолжение и развитие в работах М. Геллера и Т. Сейфрида.

перейти к началу страницы