Литература

Содержание раздела

Большой справочник "РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА"

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

ВОЙНА И МИР

Основное содержание

Том первый

Часть первая

В июле 1805 года Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Федоровны, принимала гостей. Первым хозяйка встречала «важного и чиновного» князя Василия. Он был «в придворном, шитом мундире, в чулках, в башмаках и звездах, с светлым выражением плоского лица». Говорил князь «на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состарившемуся в свете и при дворе значительному человеку».

«Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.

Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.

В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.

- ...Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея».

Искусно перейдя от проблем государственных к личным, Анна Павловна заговорила с князем Василием о его сыне Анатоле:

«- Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будет сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас...

Князь Василий поморщился.

- Что ж мне делать? - сказал он наконец. - Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles [дурни (франц.)]. Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль - беспокойный...

Анна Павловна задумалась.

- Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля... у меня есть одна petite personne, которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [девушка... наша родственница, княжна (франц.)] Волконская... Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый...

- Ecoutez, chere Annette [Послушайте, милая Анет (франц.)], - сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему-то книзу. - Arrangez-moi cette affaire et je suis votre вернейший раб a tout jamais[Устройте мне это дело, и я навсегда ваш (франц.)]... Она хорошей фамилии и богата. Все, что мне нужно...

Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге (франц.)], молодая, маленькая княгиня Волконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие...

Молодая княгиня Волконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее - короткость губы и полуоткрытый рот - казались ее особенною, собственно ее красотой...

Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого екатерининского вельможи, графа Безухова, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из-за границы, где он воспитывался, и был первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря .на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего-нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя действительно Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной... Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье его величества, отошел от нее». Затем «Пьер сделал обратную неучтивость... теперь он остановил своим разговором» Анну Павловну, «которой нужно было от него уйти». Однако «отделавшись от молодого человека, не умеющего жить», она «возвратилась к своим занятиям хозяйки дома».

«Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, - так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину...

Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели...

Княжна Элен улыбалась; она поднялась с той же неизменяющейся улыбкой вполне красивой женщины, с которою вошла в гостиную. Слегка шумя своею бальною робою, убранною плющом и мохом, и блестя белизной плеч, глянцем волос и бриллиантов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты...

Le charmant Hippolyte [Милый Ипполит (франц.)] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою-красавицею и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостной, самодовольной, молодой улыбкой и необычайной, античной красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот - все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а рукии ноги всегда принимали неестественное положение...

В гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Все в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них, и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц лицо его хорошенькой жены, казалось,больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее.

Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную, не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, сморщил лицо в гримасу, выражающую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно-доброй и приятной улыбкой».

Когда князь Василий со своей дочерью Элен уже покидали салон Анны Павловны Шерер, в передней их догнала пожилая дама. Она «носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтобы увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне... Влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял это влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако... что-то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу...

- Chere [Дорогая (франц.)] Анна Михайловна, - сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе. - Для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука».

Вечер между тем продолжался. Разговор среди гостей шел о Бонапарте. Виконт утверждал, что «интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество... хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено». Пьер рьяно отстаивал превосходство Наполеона, утверждая его величие.

«- Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, - сказал виконт, - тогда бы я назвал его великим человеком.

- Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, - продолжал мсье Пьер...

- Революция и цареубийство великое дело?.. - повторила Анна Павловна.

В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету... и когда убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора... Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, как у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое - детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения».

Князю Андрею удалось «смягчить неловкость речи Пьера».

«Поблагодарив Анну Павловну... гости стали расходиться. Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что-нибудь особенно приятное».

Прощаясь с Пьером, Анна Павловна высказала надежду, что он переменит свои мнения. В ответ молодой человек «показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все и Анна Павловна невольно почувствовали это».

После светского раута Пьер поехал, как и обещал, к князю Андрею. Хозяин дома на правах старого друга расспрашивал молодого человека о его будущей карьере.

«Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером-аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на все согласен. Вот тебе письмо к князю Васильку, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал».

Сам князь Андрей собирался идти на войну, объясняя это тем, что та жизнь, которую он ведет здесь, не для него. Решение князя, столь огорчившее его жену, послужило поводом для их ссоры, невольным свидетелем которой стал Пьер.

«- Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из-за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.

- С отцом и сестрой, не забудь,- тихо сказал князь Андрей.

- Все равно одна, без моих друзей... И хочет, чтоб я не боялась.

Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выражение. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела».

Размолвка Андрея с женой стала поводом для откровенной беседы друзей.

«- Никогда, никогда не женись, мой друг... пока ты не скажешь себе, что ты сделал все, что мог. Женись стариком, никуда не годным... А то пропадет все, что в тебе есть хорошего и высокого. Все истратится по мелочам... Моя жена... одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя... Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, - сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. - Ты говоришь, Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к своей цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, - и он достиг ее... Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество - вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти... И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины...

- Мне смешно, - сказал Пьер,- что вы себя, себя считаете неспособным, свою жизнь - испорченною жизнью. У вас все, все впереди...

Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием - силы воли... Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, все-таки выражалось сознание своего превосходства.

- Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света... Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и все...

- Знаете что! - сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, - серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.

- Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?

- Честное слово!..»

Во втором часу ночи Пьер вышел от своего друга с намерением ехать домой. Дорогой он думал об обществе, которое собирается у Анатоля Курагина.

«Хорошо бы было поехать к Курагину», - подумал он. Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать».

Войдя к Курагину, Пьер увидел, что «человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого». Анатоль налил Пьеру вина и сообщил, «что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рома, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами...

Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В середине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что-то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и все вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил-с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга».

Долохов выиграл пари, и пока англичанин рассчитывался с ним, Пьер вскочил на окно и крикнул, что готов сделать то же. С трудом его удалось отговорить от этой затеи.

«Князь Василий исполнил обещание, данное... княгине Друбецкой... Вскоре... Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что переведенный в гвардейские прапорщики...

У Ростовых были именинницы Натальи - мать и меньшая дочь. С утра не переставая подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской...

Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо, изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек... Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение...

Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду...»

Приехала Марья Львовна Карагина с дочерью Жюли. «Разговор зашел о главной городской новости того времени - о болезни известного богача и красавца екатерининского времени старого графа Безухова и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер». Последнее злоключение Пьера состояло в том, что вместе с Долоховым и Курагиным они поехали к актрисам, взяв с собой медведя. «Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем». В результате «Долохов разжалован в солдаты», Безухов «выслан в Москву», а Курагин, благодаря хлопотам отца, вышел сухим из воды, хотя и был удален из Петербурга.

«Вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисейною юбкою, и остановилась посередине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке». Так появилась младшая именинница.

«Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка...

Между тем все это молодое поколение: Борис - офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай - студент, старший сын графа, Соня - пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша - меньшой сын,- все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта...

Два молодых человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица. Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица...

Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка, с мягким, оттененным длинными ресницами взглядом, густою черною косою, два раза обвивавшею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанной манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой».

Выйдя из гостиной, Наташа направилась к цветочной, где должна была встретиться с Борисом. Неожиданно она стала свидетельницей разговора Николая и Сони.

«- Соня! мне весь мир не нужен! Ты одна для меня все, - говорил Николай. - Я докажу тебе.

- Я не люблю, когда ты так говоришь.

- Ну, не буду, ну прости, Соня! - Он притянул ее к себе и поцеловал.

«Ах, как хорошо!» - подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса».

Наташа «с значительным и хитрым видом» предложила Борису поцеловать куклу, а затем ее.

«Борис покраснел... Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи, и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы».

В ответ Наташа услышала признание Бориса в любви.

«- Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас... еще четыре года... Тогда я буду просить вашей руки...

- Навсегда? - сказала девочка. - До самой смерти?

И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную», где уже были Соня с Николаем.

В диванную заглянула Вера, старшая дочь Ростовых. На правах взрослой она заметила, что все их секреты - «одни глупости».

«- Ты этого никогда не поймешь,- сказала Наташа, обращаясь к Вере,- потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет... и твое первое удовольствие - делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом сколько хочешь...

Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и, видимо, не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу: глядя на свое красивое лицо, она стала, по-видимому, еще холоднее и спокойнее».

Оставшись наедине с графиней Ростовой, Анна Михайловна Друбецкая посетовала на свое бедственное положение (не на что обмундировать сына) и высказала надежду на завещание графа Кирилла Владимировича Безухова.

От Ростовых Анна Михайловна поехала в дом к умирающему графу, взяв с собой сына, который был крестником Безухова. Там они застали Пьера. Когда Пьер впервые появился в доме графа, то «был встречен, как мертвец или зачумленный» , и потому ему было приятно общаться с Борисом, который уверил его, что они с матушкой не претендуют на наследство графа.

После непродолжительного визита к умирающему старику Анна Михайловна вернулась в дом Ростовых. Ее ждала графиня, которая, краснея, передала ей деньги на шитье мундира Борису. «Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом - деньгами; и о том, что молодость их прошла... Но слезы обеих были приятны».

В доме Ростовых собирались гости. «Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon [драгун], даму, знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее».

Среди гостей был «поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом». Он рассказывал «о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен... Все, что он рассказывал, было так мило, степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей...

Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу».

После приезда Марьи Дмитриевны гостей пригласили к столу. За обедом Наташа повела себя неожиданно смело. «Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери...

- Мама! какое пирожное будет?»

Так же непосредственно и весело она разговаривала и с грозной Ахросимовой, и все гости смеялись «непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной».

После обеда «молодежь приготовилась к танцам». Наташа, «смеясь глазами и краснея», пригласила Пьера. «Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива: она танцевала с большим, с приехавшим из-за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером».

Гости Ростовых танцевали, а в доме Безухова приближалась трагическая развязка. Поскольку кончина графа была неминуема, в первую очередь волновало родственников завещание. Князь Василий убедил старшую из трех княжон, племянниц графа, живших у него в доме, обратиться к умирающему с просьбой о пересмотре завещания. Князь предполагал, что граф написал письмо государю с просьбой признать Пьера законным сыном. Это обстоятельство дало бы Пьеру право единолично владеть наследством. Княжна Катишь была уверена, что все - интриги Анны Михайловны, посещавшей графа Безухова прошлой зимой. Намерениям князя Василия и княжны Катерины Семеновны не суждено было исполниться. Приехавшая вместе с Пьером княгиня Анна Михайловна сумела своим упорством остановить их натиск.

В комнате графа Пьер полностью подчинился воле княгини Друбецкой: подошел к кровати умирающего отца, поцеловал его руку.

Наутро после смерти Безухова Анна Михайловна дала понять Пьеру, что граф обещал не забыть Бориса, и она надеется, что сын исполнит желание отца.

В доме Ростовых княгиня рассказала о трогательном свидании отца и сына и о неодобряемых ею поступках княжны и князя Василия.

«В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней... Генерал-аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse [прусский король (франц.)], с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвылазно в своих Лысых Горах с дочерью, княжной Марьей, и при ней компаньонкой, m-le Bourienne [мамзель Бурьен (франц.).]...

Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развить в ней обе главные добродетели, давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности... С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек...

В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутреннюю молитву». Князь «никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще не бритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно-нежно оглядев ее:

- Здорова?., ну, так садись!»

Отдав Марье пришедшее ей письмо от Жюли Карагиной, отец принялся за объяснение подобия треугольников.

«Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были... Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, бранился, а иногда и швырял тетрадью».

Получив задание на следующий день, княжна удалилась в свою комнату. Она «была столь же беспорядочна, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо». Жюли писала о том, что вся Москва говорит о войне. Она сожалела об уходящем на фронт Николае Ростове, к которому испытывала теплые сердечные чувства. Сообщала она и главную новость - Пьер стал графом Безуховым и унаследовал от отца самое огромное состояние в России. В конце письма Жюли поведала о замысле устроить супружество Марьи с сыном князя Василия Анатолем.

Прочитав письмо, Марья сразу взялась за ответ. Она очень дружелюбно отозвалась о Пьере, которого «знала еще ребенком». Княжна сожалела, что столь молодому человеку предстоит пройти через множество искушений, неизбежных для богатых людей. Относительно замужества она писала, что жизнь надобно строить по великим правилам, «которые наш Божественный Спаситель оставил нам для нашего руководства здесь, на земле». Потому будущее супружество нужно воспринимать как «божественное установление, которому нужно подчиниться».

Вскоре приехал Андрей со своей женой. «Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку... Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый, кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея».

За обедом старик Болконский резко отзывался о русских военных и государственных деятелях. Он утверждал, «что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему... И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже государственных делах... Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуждать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов ».

На следующий день князь Андрей собирался уезжать. Лицо его «было очень задумчиво и нежно... Страшно ли ему было идти на войну, грустно ли бросить жену,- может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он... принял свое всегдашнее спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи». Она желала наедине поговорить с братом.

«- Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать... Против твоей воли он спасет и помилует тебя и обратит тебя к себе, потому что в нем одном и истина и успокоение,- сказала она дрожащим от волнения голосом...

Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали все болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо».

Затем Марья заговорила о переменах, происшедших в нем, и о несправедливо холодном отношении к жене.

«Она хотела сказать что-то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа... Князю Андрею жалко стало сестру.

- Маша... ежели ты хочешь знать правду... хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива она? Нет. Отчего это? Не знаю...

Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним...

- Целуй сюда,- он показал щеку,- спасибо, спасибо!

- За что вы меня благодарите?

- За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего».

Андрей просил отца позаботиться о жене. В ответ отец сказал:

« - О жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михаилу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность!.. Коли хорош будет, служи. Николая Андреевича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет... Ну, теперь прощай! - Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. - Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику, больно будет... - Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: - А коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет... стыдно! - взвизгнул он...

Старик замолчал.

- Еще я хотел просить вас, - продолжал князь Андрей, - ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас... пожалуйста».

Часть вторая

«В конце октября 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.

11-го октября... один из... пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города... В совете батальонных командиров было решено представить полк в па радной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем недокланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились».

Вскоре адъютант главного штаба прислал приказ, «что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором он шел - в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений... Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели» . На глаза ему попался Долохов, одетый не по уставу. Крик командира и оскорбительный тон его замечаний вызвали у разжалованного в солдаты офицера протест: «Я не обязан переносить оскорбления».

В назначенное время появился главнокомандующий со свитой. «Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам... Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий,высокий штаб-офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, улыбающимся, красивым лицом и влажными глазами...

- А, Тимохин! - сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом...

В эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы... По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка».

Подойдя к Долохову, главнокомандующий услышал:

«- Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.

Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина».

После удачно прошедшего смотра солдаты делились впечатлениями.

«- Как же сказывали, что Кутузов кривой, об одном глазу?

- А то нет! Вовсе кривой.

- Не... брат, глазастей тебя, и сапоги и подвертки все оглядел...

- Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне... ну! думаю...

- Песенники вперед! - послышался крик капитана...

Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу... Кутузов со свитой возвращался в город... и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде... весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова... подъехал к Долохову.

Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему...

- Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь...

- Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут...

- Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут...- сказал Жерков...

- Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму».

После смотра в Браунау в штабе Кутузова узнали «о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом». Это означало, что «русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем».

Князь Андрей, резко изменившийся за короткое время военной службы и испытывающий удовлетворение собой и окружающими, «понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней. Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова. Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя».

В штаб прибыли австрийские военачальники, и шутник Жерков позволил себе неуместные остроты в адрес союзников. Эта выходка корнета вызвала гнев Болконского.

«- Если вы, милостивый государь,- заговорил он пронзительно, с легким дрожанием нижней челюсти,- хотите быть шутом, то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя».

И, отходя в сторону вместе с Несвицким, добавил: «- Да ты пойми, что мы - или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела».

«Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов, с тех самых пор, как догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.

8-го октября, в тот самый день, когда в главной квартире все было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по-старому».

Денисов вернулся домой после очередного проигрыша в карты, отдал кошелек с оставшимися золотыми Ростову и попросил его пересчитать деньги и убрать их под подушку. В это время зашел поручик Телянин, офицер, которого по неизвестным причинам в полку не любили. Через некоторое время после его ухода Денисов не обнаружил своего кошелька. Ростов был уверен в том, что деньги украл поручик, и взялся это доказать. Он нашел Телянина в трактире, где тот расплачивался из кошелька Денисова. Поручику ничего не оставалось, как признаться в содеянном.

«- Граф!., не губите... молодого человека... вот эти несчастные... деньги, возьмите их...- Он бросил их на стол.- У меня отец-старик, мать!..

Ростов взял деньги... Но у двери он остановился и вернулся назад.

- Боже мой,- сказал он со слезами на глазах,- как вы могли это сделать?.. Ежели вам ну жда, возьмите эти деньги.- Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира».

Однако Ростов не был удовлетворен признанием Телянина. Граф сообщил о случившемся полковому командиру и был обвинен во лжи. Ростов, действуя по своим законам чести, вызвал командира на дуэль.

«- Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу... так пусть мне даст удовлетворение...»

Штаб-ротмистр пытался объяснить Николаю позицию офицеров полка.

«- Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты... Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из-за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по-вашему? А по-нашему, не так...

23-го октября русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста». Перейдя мост, гусары получили задание поджечь его. Выполняли они приказ под картечным огнем французов. «Ростов... остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого... Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту, будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы... «Господи Боже! Тот, кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» - прошептал про себя Ростов... «Все кончилось; но я трус, да, я трус»,- подумал Ростов».

«Преследуемая стотысячною французской армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия... русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю... Австрийские войска... отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной... войны... почти недостижимая цель... состояла в том, чтобы, не погубив армии... соединиться с войсками, шедшими из России».

30 октября Кутузов с армией атаковал французскую дивизию Мортье и разбил ее. Болкон ский получил приказ ехать в Брюнн с известием о победе русских войск. Он остановился у знакомого ему по Петербургу дипломата Билибина. Посещение дипломатического приема, где князь встретил Ипполита Курагина, аудиенция у прусского императора Франца - все это словно вернуло Андрея в тягостный ему мир высшего света. Дополнили впечатления откровения Билибина о намерениях австрийцев.

«- Я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного».

Здесь, в Брюнне, Болконский узнал, что французы заняли Вену и двигаются дальше. «Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею. Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему-то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему путь к славе!»

Князь Болконский возвратился в армию. Кутузов готовил сражение, где решающую роль должен был сыграть отряд Багратиона. Андрей попросил главнокомандующего командировать его в этот отряд.

Первое, что сделал Болконский, прибыв к Багратиону, - отправился осматривать расположение войск. Среди офицеров он обратил внимание на штабс-капитана Тушина. В нем «было что-то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное... Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой... все поле было видно... Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен... Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону... В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю... Земля как будто ахнула от страшного удара...» Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона...

«Началось! Вот оно!» - думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же он? Как же выразится мой Тулон?! - думал он». Навстречу Болконскому ехали верховые во главе с Багратионом, они объезжали позиции. Наступил момент, когда «уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов... Князь Багратион не давал нового приказания... Но в то же мгновение, как раздался первый выстрел, Багратион оглянулся и закричал: «Ура!»...

Атака 6-го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов...

Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю... «Ну, попадись теперь кто бы ни был», - думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику... Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но... почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте... «Что же это? я не подвигаюсь? - Я упал, я убит...» - в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля... «Нет, я ранен, и лошадь убита... Ну, вот и люди, - подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. - Они мне помогут!.. Что это за люди? - все думал Ростов, не веря своим глазам. - Неужели французы?.. Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможным... Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы... Одно нераздельное чувство страха .за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом... Он собрал последние силы... и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки...

Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами... Все казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина... Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера».

После атаки Долохов подошел к полковому командиру. Он «был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался...

- Ваше превосходительство, вот два трофея,- сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. - Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. - Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. - Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!

- Хорошо, хорошо, - сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.

Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.

- Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство...

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб-офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее».

При отступлении «Тушин ничем не распоряжался и молчал, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать... Хотя раненых ведено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия». Среди раненых, которым помогли солдаты Тушина, был Николай Ростов.

После сражения Багратион собрал у себя в избе некоторых начальников частей. Здесь отмечались заслуги одних и просчеты других. Среди отличившихся вспомнили рядового Долохова. В вину Тушину поставили брошенные два орудия, на что капитан не смог ничего возразить и смотрел на Багратиона как «сбившийся ученик в глаза экзаменатора». Только слова Болконского о том, что «успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой», изменили положение.

«На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова».

Часть третья

«Князь Василий не обдумывал своих планов», но как светский человек никогда не упускал возможности использовать влиятельное лицо. Именно поэтому он «делал все, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери». «Более всех других... как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухова он не выпускал из рук Пьера». Из прежнего холостого общества Пьера многих не было в Петербурге. «Все время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия - в обществе старой толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.

Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него». На одном из вечеров у Анны Павловны Пьер почувствовал к Элен нечто иное, нежели дружеское расположение как к человеку, знакомому с детства. Он пытался бороться с возникшим желанием. «Он говорил себе, что это невозможно, что что-то гадкое, противуестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке». Однако участь его была предрешена. «Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее». В день именин Элен не без давления со стороны князя Василия Пьер произнес заветные слова. «Через полтора месяца он был обвенчан».

«Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василья, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном...

- Вот Мари и вывозить никуда не нужно: женихи сами к нам едут,- неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это...

В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе...

Вечером приехал князь Василий... Анатоль на всю жизнь свою смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто-то такой почему-то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице... «А отчего не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает»,- думал Анатоль...

В душе княжны Марьи было мучительное сомнение. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная».

Князь Болконский предоставил Марье самой решать свою судьбу. После разговора с отцом «она шла... через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг... в двух шагах от себя увидела Анатоля, который обнимал» жившую в доме француженку-гувернантку... Когда отец с князем Василием пригласили княжну Марью дать ответ, она сказала:

«- Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына. Мое призвание другое, - думала про себя княжна Марья,- мое призвание - быть счастливой другим счастьем, счастьем любви и самопожертвования».

«Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына... В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры...

Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера...»

«12-го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров - русского и австрийского...

Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в пятнадцати верстах не доходя Ольмюца и что Борис ждет его, чтобы передать письмо и деньги».

Николай отправился к Борису и застал там Берга. «Борис все время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезны, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего».

Во время беседы друзей к Борису зашел Болконский. «Войдя в комнату и увидев рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это». Такое взаимное неприятие привело к резкому разговору и стало поводом для дуэли.

«На другой день... был смотр австрийских и русских войск... Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной восьмидесятитысячной армии...

Ростов, стоя в первых рядах кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, - чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества...

Красивый, молодой император Александр, в конногвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным негромким голосом привлекал всю силу внимания.

Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние двадцати шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он не испытывал. Все - всякая черта, всякое движение - казалось ему прелестно в государе... Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!..

В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует или не следует вызывать его... «В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды?! Я всех люблю, всем прощаю теперь», - думал Ростов...

Когда смотр кончился... все только одного желали: под предводительством государя скорее идти против неприятеля».

На следующий день после смотра Борис поехал к Болконскому. «В то время как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись... выслушивал старого русского генерала в орденах... Борис в эту минуту уже ясно понял то... что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда-нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписаной субординации...

В этот самый день был военный совет, на котором... было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту».

Андрей познакомил Бориса с князем Долгоруковым, который мог изменить дальнейшую судьбу Друбецкого. Однако «на другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку...

На заре 16-го числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов и который был в отряде князя Багратиона... был оставлен в резерве...

- Государь! Государь! - вдруг послышалось между гусарами...

Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места... Государь поравнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня назад... Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь все, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он все понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова». Ростов «действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествовавшие Аустерлицкому сражению...

На следующий день государь остановился в Вишау». На заре 17-го числа к императору Александру приехал французский офицер Савари. «Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении мира и в продолжении свидания императора Александра с Наполеоном.

В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано».

Перед сражением был назначен военный совет. «Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал». После чтения диспозиции Кутузов проснулся и сказал, что ничего изменить нельзя. «Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать своего мнения, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и другими, не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из-за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью? » - думал он... И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец представляется ему... «Ну, а потом...- отвечает сам себе князь Андрей,- я не знаю, что будет потом... Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую».

Со стороны неприятельской армии слышались крики, это было связано с тем, что «по войскам читали приказ Наполеона...

«Солдаты! Я сам буду руководить вашими батальонами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля...»

В восемь часов Кутузов выехал верхом к Працу... он в это утро казался изнуренным и раздражительным... Позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро... По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных... Это были два императора со свитой.

Кутузов... принял вид подначальственного, нерассуждающего человека...

- Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? - поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.

- Я поджидаю, ваше величество,- отвечал Кутузов, почтительно наклонясь вперед...- Не все колонны еще собрались...

- Ведь мы не на Царицыном Лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки,- сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу...

- Потому и не начинаю, государь, - сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что-то дрогнуло.- Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном Лугу, - выговорил он ясно и отчетливо...

Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях... Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг неожиданно перед нами... Но в тот же момент все застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «Ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был командой. По этому голосу все бросились бежать... Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.

- Вы ранены? - спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.

- Рана не здесь, а вот где! - сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих... - Болконский, - прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. - Болконский, - прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, - что ж это?

Но прежде чем он договорил это слово, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.

- Ребята, вперед! - крикнул он детски-пронзительно. «Вот оно!» - думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно направленных именно против него. Несколько солдат упало.

- Ура! - закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.

И действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его... Но князь Андрей не видал, чем это кончилось... «Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются»,- подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба, - высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, - подумал князь Андрей... - Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»

На правом фланге у Багратиона в девять часов дело еще не начиналось... Ростов ехал с поручением к Кутузову, а может быть и к самому государю... Около деревни Праца Ростову ведено было искать Кутузова и государя...

- Где государь? Где Кутузов? - спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа...

Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь... Один офицер сказал Ростову, что за деревней налево он видел кого-то из высшего начальства, и Ростов поехал туда». Он увидел государя, удрученного и оплакивающего поражение. «Ростов, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем теперь едет...

В пятом часу сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов...

На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и сам не зная того, стонал тихим, жалостным стоном...

Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голо сов, говоривших по-французски... Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами.

- Voila une belle mort [Вот прекрасная смерть (франц.)], - сказал Наполеон, глядя на Болконского.

Князь Андрей понял, что это было сказано о нем и что говорит это Наполеон... Он знал, что это был Наполеон - его герой. Но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками».

Увидев, что Андрей жив, Наполеон приказал отнести его на перевязочный пункт. Придя в сознание после перевязки, князь увидел на своей груди образок и подумал: «Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это?.. Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!»...

Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей».

Том второй

Часть первая

«В начале 1806-го года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме...

Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными - как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми - как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы... Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос... Страсть его к государю несколько ослабела в Москве... Но он все-таки часто рассказывал о государе, о своей любви к нему... В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а, напротив, разошелся с Соней...

В начале марта старый граф Илья Андреевич Ростов был озабочен устройством обеда в Английском клубе для приема князя Багратиона». Граф отдавал приказания повару и эконому клуба, когда в дверях показался сын Николай, он попросил его съездить к Безухову за земляникой и ананасами. «В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански-кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна...

- А к Безухову я съезжу, - сказала она. - Молодой Безухов приехал, и теперь мы все достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе...

- Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что, он с женою?..

Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь...

- Ах, мой друг, он очень несчастлив... Долохов, Марии Ивановны сын,- сказала она таинственным шепотом,- говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот...

На другой день, 3-го марта, во втором часу пополудни, двести пятьдесят человек членов Английского клуба и пятьдесят человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких-нибудь необыкновенных причинах». Но вскоре влиятельные люди, создающие общественное мнение, высказали причины поражения и везде заговорили одно и то же. «Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пржибышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости... Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица... Тому, что Багратион был выбран героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве и был чужой... Кроме того, в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузова».

По всей Москве «слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице... Говорили и про Берга, те, которые не знали его, что он, раненный в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену у чудака-отца».

Большинство присутствующих в Английском клубе «были старые, почтенные люди с широкими самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами... Малая часть присутствующих состояла из случайных гостей - преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером... Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, отпустивший по приказанию жены волоса, снявший очки, одетый по-модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам... По годам он должен был быть с молодыми, но по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому...

В дверях передней показался Багратион... На лице его было что-то наивно-праздничное, дававшее в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу... Он шел, не зная, куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене... Граф Илья Андреич, проталкиваясь... через толпу, вышел из гостиной, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес Багратиону. На блюде лежали сочиненные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи... Сам сочинитель взял стихи и начал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал...

Но еще он не докончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!»... Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу...

Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова... Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем-то одном, тяжелом и неразрешенном.

Этот неразрешенный, мучивший его вопрос были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая была свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него...

Когда стали пить за здоровье государя, Пьер, задумавшись, не встал и не взял бокала.

- Что ж вы? - закричал ему Ростов, восторженно-озлобленными глазами глядя на него. - Разве вы не слышите: здоровье государя императора!.. - Ну теперь за здоровье красивых женщин, - сказал Долохов и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру. - За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, - сказал он...

- Вы... вы... негодяй!., я вас вызываю, - проговорил он и, двинув стул, встал из-за стола...

Несмотря на все просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли...

Место для поединка было выбрано шагах в восьмидесяти от дороги... Противники стояли шагах в сорока друг от друга, у краев поляны... Оттепель и туман продолжались; за сорок шагов неясно было видно друг друга...

- Ну, начинайте! - сказал Долохов.

- Что ж, - сказал Пьер, все так же улыбаясь...

При слове три Пьер быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу... Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова и, потянув пальцем, как его учили, выстрелил... Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из-за дыма показалась его фигура. Одною рукою он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет... Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: - К барьеpy!- и Пьер, поняв, в чем дело, остановился у своей сабли. Только десять шагов разделяло их... Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.

- Мимо! - крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова.

- Глупо... глупо! Смерть... ложь... - твердил он, морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.

Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова...

- Скверно!.. - сказал Долохов прерывающимся голосом. - Я ничего, но я убил ее, убил... Она не перенесет этого. Она не перенесет...

- Кто? - спросил Ростов.

- Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, - и Долохов заплакал... Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.

Ростов поехал вперед исполнить поручение и, к великому удивлению своему, узнал, что Долохов, этот буян, бретёр-Долохов, жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой и был самый нежный сын и брат».

После дуэли Пьер пытался понять, что же произошло и кто тому виной. Он пришел к выводу: «Кто прав, кто виноват? Никто. А жив - и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад».

Пьер решил уехать, оставив Элен письмо, однако на следующее утро жена пришла к нему и потребовала объяснений.

«- Что вы доказали этой дуэлью? То, что вы дурак... так это все знали. К чему это приведет? К тому чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы...

- Нам лучше расстаться, - проговорил он прерывисто.

- Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, - сказала Элен... - Расстаться, вот чем испугали!

Пьер вскочил с дивана и, шатаясь, бросился к ней.

- Я тебя убью! - закричал он и, схватив со стола мраморную доску с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.

Лицо Элен сделалось страшно; она взвизгнула и отскочила от него... Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!» - таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург».

После Аустерлицкого сражения к старому князю Болконскому в Лысые Горы пришло письмо от Кутузова. «Ваш сын, в моих глазах, - писал Кутузов, - с знаменем в руках, впереди полка пал героем, достойным своего отца и своего Отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно,- жив ли он или нет».

Князь и княжна решили скрыть печальное известие от Лизы. Каждый переносил горе по-своему: Николай Андреевич слабел и терял силы, Марья «молилась за брата, как за живого, и каждую минуту ждала известия о его возвращении».

19 марта после завтрака Лиза почувствовала себя плохо и Марья вызвала акушерку Марью Богдановну. В эту ночь неожиданно возвратился князь Андрей, «бледный, худой и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица». Роды закончились трагически: Лиза умерла. «Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном детском робком личике, с губкой, покрытой черными волосиками. «Я вас всех любила и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали? Ах, что вы со мной сделали?» - говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что-то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик все уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал, как ребенок».

После дуэли Долохова с Пьером Николай Ростов благодаря хлопотам отца не был разжалован, а, напротив, - определен адъютантом к московскому генерал-губернатору. Долохов выздоровел. «Часто во время своего выздоровления он говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него.

- Меня считают злым человеком, я знаю, - говаривал он, - и пускай... У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два-три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только настолько, насколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины... Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее».

Зиму 1806 года Николай Ростов провел дома. Он «привлек с собой в дом родителей много молодых друзей». Среди них был и Долохов. «Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд». На третий день Рождества он сделал Соне предложение, но она ему отказала, хотя ее просила графиня Ростова. «Долохов был приличная и в некоторых случаях блестящая партия для бесприданной сироты Сони». Наташа убедила Николая поговорить с Соней, поскольку была уверена, что брат на ней не женится. На просьбу Николая еще раз подумать о предложении Долохова Соня ответила:

«- Я ничего не хочу. Я люблю вас как брата и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.

- Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. - Николай еще раз поцеловал ее руку».

В этот день известный танцевальный учитель Иогель давал бал для всех своих учеников и учениц, среди которых были и барышни Ростовы. Для Наташи это был ее первый бал. По настоянию брата Наташа для мазурки выбрала Денисова, который славился своим мастерством. «Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал». После мазурки Денисов «подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее».

Получив отказ, Долохов перестал бывать у Ростовых. Он собирался ехать в армию и на прощальный вечер пригласил Николая. «Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще двери, как будто он давно ждал его». Долохов метал банк и предложил Ростову сыграть с ним. Игра была долгой и закончилась для Николая громадным проигрышем. Это была не просто игра в карты, Долохов мстил за свою неудачу. «Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони». И добился своего.

«- Послушай Ростов, - сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, - ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.

«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», - думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя». Однако не сделал этого.

Пообещав завтра вернуть долг, Николай Ростов отправился домой. Он был страшно удручен и огорчен, но в семье погрузился в атмосферу любви и понимания. В этот вечер молодежь пела, и голос Наташи, музыка произвели на него обновляющее действие, в его душе «тронулось что-то лучшее... И это что-то было независимо от всего в мире и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!.. Все вздор! Можно зарезать, украсть и все-таки быть счастливым...»

Денисов сделал предложение Наташе. Графиня вынуждена была отказать ему, так как девушка была еще слишком молода для замужества. «На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве». Николай ждал денег, которые «не вдруг мог собрать старый граф», но вскоре, отослав «все сорок три тысячи и получив расписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше».

Часть вторая

«После своего объяснения с женой Пьер поехал в Петербург. В Торжке на станции не было лошадей... Пьер должен был ждать». Во время вынужденной остановки Пьер познакомился с одним из проезжающих. Этот человек обратился к Пьеру со словами:

«- Вы несчастливы, государь мой... Я бы желал по мере моих сил помочь вам...

- Я очень рад познакомиться с вами, - сказал Пьер и, взглянув... на руки нового знакомца... рассмотрел перстень. Он увидал на нем адамову голову, знак масонства.

- Позвольте мне спросить, - сказал он, - вы масон? - Да, я принадлежу братству свободных каменщиков, - сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. - И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку...

Пьер с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек...

- Помогите мне, научите меня, и, может быть, я буду... - Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.

Масон долго молчал, видимо, что-то обдумывал. - Помощь дается токмо от Бога,- сказал он, - но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой... Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя и не вступайте на прежние пути жизни...

Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще новиковского времени».

В Петербурге произошло посвящение графа Безухова в масоны. Во время таинства были произнесены слова, которые произвели на Пьера сильное впечатление: «Обратите все ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце... Источник блаженства не вне, а внутри нас».

«Дело Пьера и Долохова было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с своей женой, разгласилась в обществе». В светском обществе во всем обвинили Пьера, Элен же встречали радушно, с оттенком почтительности.

«Анна Павловна по-прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде... Лицо, которым, как новинкой, угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и в прусской армии находившийся адъютантом у очень важного лица...

Борис за это время своей службы благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера успел поставить себя в самое выгодное положение по службе... Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны... присутствовать он считал за важное повышение по службе».

Элен проявила интерес к Борису и стала приглашать его к себе на вечера. Вскоре «Борис сделался близким человеком в доме графини Безуховой».

«Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам...

Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года. В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России... Князь Андрей после Аустерлицкой кампании твердо решил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война и все должны были служить, принял должность под начальством отца по сбору ополчения».

«Вскоре после своего приема в братство масонов Пьер с полным написанным им для себя руководством о том, что он должен был делать в своих имениях, уехал в Киевскую губернию, где находилась большая часть его крестьян.

Приехав в Киев, Пьер вызвал в главную контору всех управляющих и объяснил им свои намерения и желания. Он сказал им, что немедленно будут приняты меры для совершенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, что до тех пор крестьяне не должны быть отягчаемы работами, что женщины с детьми не должны посылаться на работы, что крестьянам должна быть оказываема помощь, что наказания должны быть употребляемы увещевательные, а не телесные, что в каждом имении должны быть учреждены больницы, приюты и школы...

Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад он намеревался объехать все свои имения... Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безум ством, невыгодным для себя, для него, для крестьян, - сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи... такие религиозно-благодарственные, с образами и хлебом-солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его...

Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы...

Возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение - заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года».

После долгой разлуки друзья много спорили: Пьер утверждал, что нужно творить добро, Андрей считал, что истина жизни - не делать людям зла. «Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен прийти на помощь ему, просветить и поднять его...

- Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, - говорил Пьер, - что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там, во всем (он указал на небо)».

Андрей поглядел на небо «и в первый раз после Аустерлица он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел, лежа на Аустерлицком поле, и что-то давно заснувшее, что-то лучшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе... Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь...

Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем... Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека, и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее».

«Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш-Эйлау сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.

Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании... В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной дотла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места. Все было съедено, и все жители разбежались». В это тяжелое время Денисов с гусарами предпринял отчаянный шаг: отбили повозки с провизией, назначенные в пехотный полк.

На следующий день к майору Денисову прибыл адъютант полкового командира с форменной бумагой. «Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно-судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае - дело может кончиться разжалованьем». Первого мая Денисов должен был явиться в штаб дивизии для объяснений, но накануне в бою его ранили, и он попал в госпиталь. Через некоторое время к нему в госпиталь приехал Николай Ростов. В комнате вместе с Денисовым лежал капитан Тушин, лишившийся в бою руки. При встрече -друзей разговор зашел о деле Денисова. Офицеры, принимавшие участие в беседе, посоветовали обратиться к государю с просьбой о помиловании. Денисов сначала сопротивлялся, но потом вынужден был согласиться и передал прошение Ростову.

«13-го июня французский и русский императоры съехались в Тильзите». Туда и отправился Ростов со своей миссией. В Тильзите он встретил Бориса, к которому обратился со своей просьбой, но Друбецкой отказался принять участие в этом щекотливом деле.

«27-го июня были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1-й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете...»

«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное, - думал Николай,- между нами все кончено, но я не уеду отсюда, не сделав все, что могу, для Денисова и, главное, не передав письма государю. Государю?! Он тут!» - думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром». Прошение попало к императору Александру через начальника дивизии, в которой служили Денисов и Ростов. Но было отклонено. Государь сослался на всесилие закона.

Наблюдая встречу императоров и по-прежнему восхищаясь своим кумиром Александром, Ростов был одержим страшными сомнениями. «То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своею покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями... То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди?.. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их».

Перед отъездом граф Ростов обедал с офицерами. В разгаре беседы он сказал:

«- Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и все».

Эти слова были словно ответом на сомнения, недавно одолевавшие его.

Часть третья

«В 1809-м году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу...

Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.

Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия цб именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата... были исполнены князем Андреем. Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без раз-махов и усилий с его стороны давала движение делу.

Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте...

Весною 1809-го года князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.

Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам...

На краю дороги стоял дуб. Вероятно, в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный, в два обхвата дуб, с обломанными давно, видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюже, несимметрично растопыренными корявыми руками и пальцами, он старым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.

«Весна, и любовь, и счастие! - как будто говорил этот дуб. - И как не надоест вам все один и тот же глупый, бессмысленный обман. Все одно и то же, и все обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастья...»

Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего-то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он все так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.

«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб,- думал князь Андрей,- пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь,- наша жизнь кончена!»...

По опекунским делам рязанского именья князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреевич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему...

Граф Илья Андреич в 1809-м году жил в Отрадном. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею и почти насильно оставил его ночевать».

Вечером, оставшись один, князь Андрей долго не мог заснуть. Он подошел к окну и отворил его, сверху слышался женский говор.

«- Соня! Соня!.. Ну, как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть!.. Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки - туже, как можно туже, натужиться надо,- и полетела бы. Вот так!..

«И дела нет до моего существования!» - подумал князь Андрей».

Андрей узнал голос Наташи, которую встретил днем в саду Ростовых. «В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же уснул...

На другой день, простившись только с одним графом, не дождавшись дам, князь Андрей поехал домой.

Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его... Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия - ничего не было видно. Сквозь столетнюю жесткую кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да это тот самый дуб», - подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему...

«Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, - вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. - Мало того, что я знаю все то, что есть во мне, надо, чтоб и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы не жили они так, как эта девочка, независимо от моей жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Князь Андрей решил осенью ехать в Петербург...

Он прибыл в Петербург в августе 1809 года. « Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов... Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого за висели судьбы миллионов... В 1809-м году готовилось здесь, в Петербурге, какое-то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и предоставлявшееся ему гениальным, лицо - Сперанский...

Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во-первых, потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во-вторых, потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет радушно принимали его, потому что он был жених богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романтической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались, и все желали его видеть...

Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда-то испытывал к Бонапарте». Вскоре князь Андрей стал «членом комиссии составления воинского устава и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления законов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и... работал над составлением отдела: Права лиц».

«В 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства... Жизнь его между тем шла по-прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью... В чаду своих занятий и увлечений Пьер, однако, по прошествии года начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из-под его ног, чем тверже он старался стать на ней... Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году Пьер вернулся в Петербург... Назначено было торжественное заседание ложи 2-го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена...

- Любезные братья, - начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. - Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства - нужно действовать... действовать... Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом... Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков...

По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухову замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой...

На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся... В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю жизнь».

Элен вновь стала жить с мужем и создала свой салон. «Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии... В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был... самым близким человеком в доме Безуховых... Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно) физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений... В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за все это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям».

«Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне... Единственная помощь, которая, очевидно, представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места. .. Вскоре после приезда Ростовых в Петербург Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято... Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве...

Наташе было шестнадцать лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом, после того как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса... Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом...

После первого своего посещения Борис сказал себе, что Наташа для него так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней - девушке почти без состояния - была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борисрешил сам с собою избегать встреч с Наташей, но, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто... Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укорительные записки от нее и все-таки целые дни проводил у Ростовых».

Однажды вечером, когда графиня ложилась спать, к ней вбежала Наташа. Она желала поговорить с матерью о Борисе. Графиня сказала дочери, что та не может выйти за него замуж, поскольку не любит его.

«- Мама, а он очень влюблен? Как, на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе - он узкий такой, как часы столовые... Вы не понимаете?.. Узкий, знаете, серый, светлый...

- Что ты врешь?- сказала графиня.

Наташа продолжала:

- Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял... Безухов - тот синий, темно-синий с красным, и он четвероугольный...

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.

31-го декабря, накануне нового 1810 года... был бал у екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь...

Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни... То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет...

В зале стояли гости, теснясь перед входной дверью, ожидая государя... Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее... Наташа с радостью посмотрела на знакомое лицо Пьера... Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров. Но, не дойдя до них, Безухов остановился подле невысокого очень красивого брюнета в белом мундире... Наташа... узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим».

Бал начался с появления государя. «Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись идти в польский. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней... Ее не занимали ни государь, ни все важные лица... у ней была одна мысль: «Неужели так никто и не подойдет ко мне... Нет, это не может быть! - думала она. - Они должны же знать, как я отлично танцую и как им весело будет танцевать со мною»...

Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку. - Вы всегда танцуете. Тут есть моя рго-teqee, Ростова молодая, пригласите ее, - сказал он...

Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой». Князь Андрей «пошел танцевать и выбрал Наташу потому, что на нее указал ему Пьер, и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижный, трепещущий стан и она зашевелилась так близко от него, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыхание и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих... Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью, и даже ошибками во французском языке».

На другой день князь Андрей обедал у Сперанского. Вернулся он домой разочарованным, «стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что-то новое... ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.

На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома... Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание». У Ростовых князя встретили радушно. После обеда Наташа по просьбе князя Андрея стала петь. «Он был счастлив, и ему вместе с тем было грустно... Ему и в голову не приходило, чтоб он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете».

Однажды утром к Пьеру приехал Адольф Берг с приглашением к себе на вечер. Среди приглашенных были Борис Друбецкой и Андрей Болконский. Были и Ростовы. На вечере Пьер обратил внимание на перемену, происшедшую в Наташе после бала. Он видел, с какой нежностью смотрит на нее князь Андрей, и решил: что-то важное происходит между ними.

«На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать... Все в доме чувствовали, для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи, испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем-то важным, имеющим совершиться». В тот же вечер Андрей «сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и твердо взятом намерении жениться на ней... Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу».

Старик Болконский неодобрительно отнесся к решению сына и попросил его отложить женитьбу на год, чтобы проверить чувства. Через три недели вернувшись в Петербург, князь Андрей поехал сразу к Ростовым просить руки Наташи. Получив согласие графини, он объяснился с Наташей и сообщил ей о решении отца.

•«- Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! - вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. - Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. - Она взглянула в лицо своего жениха и увидела в нем выражение сострадания и недоумения. - Нет, нет, я все сделаю, - сказала она, вдруг остановив слезы, - я так счастлива!

Отец и мать вошли в комнату и благославили жениха и невесту. С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым...

Обручения не было, и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причина отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу».

Накануне отъезда Андрея Наташа была взволнована, но не плакала. «Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она, не плача, сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: «Ах, зачем он уехал!»...

«...Здоровье и характер князя Николая Андреевича Болконского в этот последний год после отъезда сына очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжну Марью...

В середине лета княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей сообщал ей о своей помолвке с Ростовой... После многих колебаний, сомнений и молитв княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:

- Напиши брату, чтобы подождал, пока умру... Не долго - скоро развяжу...»

Часть четвертая

В 1809 году Николай Ростов по просьбе матери приехал в Отрадное, чтобы поправить сильно пошатнувшиеся дела семьи. Он попытался уличить в нечестности управляющего Митеньку, но вызвал только неодобрение отца. «После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого гра фа... Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в... день 15-го сентября, развеселясь, собрался сам тоже выехать». В охоте участвовали также Наташа с Петей и дальний родственник Ростовых Михаил Никанорыч, которого они называли ласково дядюшка.

Вечером охотники оказались далеко от дома и заночевали у дядюшки. После ужина хозяин взял гитару и начал играть. «Чуть-чуть что-то смеялось в его лице, с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся темп и в местах переборов открывалось что-то.

- Прелесть, прелесть, дядюшка! еще, еще! - закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. - Николенька, Николенька! - говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая: что же это такое?

Николаю тоже очень понравилась игра дядюшки...

- Ну, ну, голубчик, дядюшка, - таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал, и как будто в нем было два человека - один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.

- Ну, племянница! - крикнул дядюшка, взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.

Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движенье плечами и стала.

Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала,- эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, - этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел, и они уже любовались ею».

Финансовые дела Ростовых расстроились. «Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разорятся, что граф не виноват... и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство - же нитьба Николая на богатой невесте... Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев». Об этом графиня и сказала сыну. Николай решил для себя, что не сможет «пожертвовать чувством и честью для состояния», и все больше сближался с Соней. Однако срок его отпуска подходил к концу. Перед отъездом он узнал, что пришло письмо от князя Андрея. Болконский писал, что приезд его задерживается. «Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этою любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним на нее начинали находить моменты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала все это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.

В доме Ростовых было невесело».

Пришли святки. В один из праздничных дней молодежь решила устроить гулянье. В зале, куда пришли наряженные дворовые, «появилась еще старая барыня в фижмах - это был Николай. Турчанка был Петя... гусар - Наташа и черкес - Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями...

Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, все более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз и, переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани...

Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней». Отец и мать не дали ему благословения. «Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно». Разговор перешел в ссору. «Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.

С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родны ми, но, как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк».

Ростовы собирались в Москву: «нужно было делать приданое, нужно было продавать дом». В конце января граф с Наташей и Соней поехал в Москву, оставив в деревне графиню.

Часть пятая

Пьер, «без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность вести прежнюю жизнь. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер, почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву... Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате. Московское общество все, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, приняло Пьера. Для московского света Пьер был самым милым, добрым, умным, веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех...

Поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей... «Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему - закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест пред казнью». Так думал Пьер, и эта вся общая, всеми признанная ложь, как он ни привык к ней, как будто что-то новое, всякий раз изумляла его... Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, - видеть и верить в возможность добра и правды и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие».

В начале зимы князь Николай Андреич Болконский с дочерью прибыли в Москву. «Для посетителей весь этот старинный дом с огромным трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, представлял величественно-приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что, кроме этих двух-трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще двадцать два часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома». Марья не находила удовольствия в светском общении, даже потеряла интерес к своей давней подруге Жюли Карагиной. «Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца... В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью, - это было его большое сближение с m-lle Bourienne. Пришедшая ему в первую минуту по получении известия о намерении сына мысль-шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, видимо, понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье), только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m-lle Bourienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne».

Однажды в минуты негодования и злости князь произнес суровый приговор своей дочери.

«- Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, - сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтоб она не сумела как-нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: - Не думайте, чтоб я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет,- разойтись, поищите себе места!.. - Но он не выдержал, и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:

- И хоть бы какой-нибудь дурак взял ее замуж! - Он хлопнул дверью, позвал к себе m-lle Bourienne и затих в кабинете».

После этого разговора к Болконским на обед съехались шесть избранных персон, среди которых были Пьер и Борис. После обеда Пьер задержался, чтобы объяснить Марье причину визита Друбецкого: «молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте». Искренность и открытость Пьера поразили княжну, и она доверила ему свои сокровенные мысли:

«- Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что... ничего (продолжала она дрожащим голосом) не можешь для него

сделать, кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно - уйти, а куда мне уйти? »

В минуты откровения Марья решилась спросить Пьера о Наташе.

«- Умна она? - спросила княжна Марья. Пьер задумался.

- Я думаю, нет, - сказал он, - а впрочем - да. Она не удостаивает быть умной... Да нет, она обворожительна, и больше ничего. - Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой...

- Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.

- Я слышал, что они на днях будут, - сказал Пьер...

Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису, и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами - Жюли и княжной Марьей...

Жюли было двадцать семь лет. После смерти своих братьев она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна теперь, чем была прежде... Жюли была особенно ласкова к Борису; жалела о его раннем разочаровании к жизни... Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские имения и нижегородские леса)...

В то самое время, как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину...

Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого - в особенности в руках глупого Анатоля - оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение... Жюли заставила Бориса сказать ей все, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого, и она получила то, что требовала».

«Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву» и остановился у Марьи Дмитриевны. «Нужно было воспользоваться присутствием старого князя, чтобы представить ему его будущую невестку». На другой день после приезда граф поехал с Наташей к Николаю Андреевичу. «Не может быть, чтоб они не полюбили меня, - думала Наташа, - меня все всегда любили. И я так готова сделать для них все, что они пожелают, так готова полюбить его - за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»

Приезд Ростовых вызвал смятение среди слуг. «Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно-веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтобы к нему их не пускали... Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая - ей казалось - делала милость, принимая ее. И потому все ей было неприятно. Княжна Марья ей не понравилась. Она казалась ей очень дурной собой, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съежилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще больше отталкивал от нее княжну Марью».

Вернувшись от Болконских, Наташа долго сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок. В этот вечер Ростовы поехали в оперу. «Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя внимание... Наташа похорошела в деревне, как ей все говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты в соединении с равнодушием ко всему окружающему».

Когда действие на сцене уже началось, в партер вошел Анатоль Курагин. Весь антракт Курагин беседовал с Долоховым, глядя на ложу Ростовых. «Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие... Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он, почти улыбаясь, смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось, странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой». Во время второго акта «Наташа всякий раз, как выглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что-нибудь дурное». Элен познакомила Наташу со своим братом. Через пять минут разговора с Анатолем Наташа «чувствовала себя страшно близкой к этому человеку». Когда Ростовы выходили из театра, «Анатоль подошел к ним, вызвал карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше кисти. Наташа, взволнованная, красная и счастливая, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее... Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать все то, что с ней было, и, вдруг вспомнив о князе Андрее, она ужаснулась... какой-то инстинкт говорил ей, что... хотя ничего и не было, - инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жест и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ей руку... Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинства ее рук, плеч, ног и волос и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживания - Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка».

На следующий день к Ростовым приехала Элен Безухова с приглашением к себе на вечер. «Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее». На вечере «Анатоль пригласил Наташу на вальс, и во времявальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей... что он любит ее...

- Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, - проговорила она быстро... Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.

- Не говорите мне про это. Что мне за дело? - сказал он. - Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны?..

Горячие губы прижались к ее губам, и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною...

Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь; ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила: Анатоля или князя Андрея? Князя Андрея она любила - она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно».

На другой день Наташа получила письмо от Анатоля, сочиненное для него Долоховым. В письме говорилось, что участь его решена: быть любимым ею или умереть и, если Наташа скажет «да», то он похитит и увезет ее на край света. Под впечатлением слов Анатоля Наташа написала княжне Марье, «что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу... она не может быть его женой. Все это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту».

Соня, узнав об Анатоле, пришла в ужас:

«- Я боюсь, что ты погубишь себя, - решительно сказала Соня, сама испугавшись того, что она сказала.

Лицо Наташи выразило злобу.

- И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.

- Наташа! - испуганно взывала Соня.

- Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!..

И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой-нибудь страшный план на нынешний вечер. ..»

«Она убежит с ним! - думала Соня. - Она на все способна».

Решившись на побег, Наташа написала записку Курагину. Однако записка попала в руки Марьи Дмитриевны, и план похищения провалился.

Вскоре в Москву вернулся Пьер, которому Марья Дмитриевна рассказала о случившемся. «Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости... Но ему все-таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и отвращением думал об этой

Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость».

В разговоре с Наташей Пьер открыл ей, что Анатоль давно женат, потому все его обещания - обман. Затем Безухов поехал к Анатолю и потребовал от него вернуть Наташины письма и сейчас же покинуть Москву.

Вернувшись к Марье Дмитриевне, Пьер узнал, что Наташа отравилась мышьяком и, хотя все меры были приняты, и она вне опасности, все еще очень слаба.

Через несколько дней приехал князь Андрей. Узнав о случившемся и прочитав письмо к сестре, где Наташа говорила о невозможности их брака, Болконский пожелал увидеть Пьера. Пьер попытался напомнить Андрею об их давнем разговоре.

«- Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, - сказал Пьер, - помните о...

- Помню, - поспешно отвечал князь Андрей, - я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу».

Князь Андрей просил Пьера передать Наташе ее письма к нему и сказать, что она совершенно свободна.

«Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение... Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер), стояла посередине гостиной...

- Я знаю, что все кончено, - сказала она поспешно. - Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за все... - Она затряслась всем телом и села на стул...- Для меня все пропало, - сказала она со стыдом и самоунижением.

- Все пропало? - повторил он. - Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.

Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления...

«Куда же можно ехать теперь?» - спросил себя Пьер. При въезде на Арбатскую площадь огромное пространство звездного темного неба от крылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от все,х близостью к земле, белым светом и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив, Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду...»

перейти к началу страницы